Множительный станок часть 1-2

Моя, не лишённая приятности, наружность не раз оказывала впечатлительность противоуположенному полу.
Здесь надо бы сказать – благосклонность женщины ухаживанию может принимать найразнообразнейшие позы.
Крайние проявления её – полнейшее неприятие моей сути и абсолютная сквозная непоседливость не приносят мне душевного отдохновения.
Из множества женских рефлексов наибольшего моего спроса достигла позиция медицинской сестры реанимации, где я предыдущей пятилеткой избегал  ужасов действительности.
Что это за позиция такая, спросит любопытный. Поясню.
Будучи прикован койке, пациент реанимации первыми днями не испытывает свойств своей субстанции.
Исключительно напротив, следующими периодами он предположительно заискивает медицинским сёстрам на предмет дальнейшего выздоровления.
Так вот. Радость медицинских сестёр такому ходу вещей очень запомнилась моему воображению.
Ибо, как разъяснено было этими богинями шприца и укола, активность трупа есть прямой признак его живучести.
А живучесть для медицинской сестры есть важнейшее из искусств.
Не за зарплату же ходит она туда!
Святые они эти девочки!

Так вот. Такая чисто медицинская реакция женщины на ухаживание представляется мне оптимальной.
Кроме того, как объяснила мне одна любительница моей немудреной лирики, тот факт, что ты за мной лебезишь, не только свидетельствует о твоей плавучести, но и неопровержимо доказует, что я сама есть живая и при том приятностью не обделена.

Впервые впал я в соблазн женского благолепия на стадии двухнедельной отлучки жены.
Отбыла весеннею порою к тёще с нашим первенцем.
Тут оговорюсь.

Была у меня ныне покойная тётя Дора приблизительно 1937 года рождения – племянница моей бабушки по её брату-близнецу дяде Зяме, но его же приёмная дочь от первого брака второй жены дяди Зямы тёти Мани.
Улавливаете приблизительно?
Очень мы близки были с тётей Дорой – тридцать лет разницы самая дружба и начинается.
Тут оговорюсь.
Споры о возможности дружбы между мужчиной и женщиной кажутся мне неимоверными.
Весь вопрос в разнице в возрасте недопустимой для упрощения дружественности до невозможности.
Тут оговорюсь.
Разница в возрасте возрастает с годами.
Скажем в детском садике девочка на месяц старше меня, казалась мне старухой.
В 22 года – пять лет не казались непреодолимой пропастью, но сильно настораживали.
Сегодня же – десять лет, при условии общего недомогания, выглядят подспорьем.
Отвлекли вы меня от темы.
Так вот.
Тётя Дора.
В чём коснулся её великий перелом 1937 года, спросите вы.
А вот в чём.
Будучи замужем за дядей Колей подполковником советской артиллерии с редчайшей для нашей семьи фамилией Минин и вообще неудобоваримым отчеством – Иванович, тётя Дора ездила с дядей Колей на полевые стрельбы.
Ставила палатку в отдалении, но вблизи от палаток офицерского контингента и жила там с дядей Колей, чем приводила в неописуемый ужас и восторг высший командный состав Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Вот бы пример тёти Доры, да стал заразителен и моей жене.
Недолюбливала Татьяна тётю Дору.
Тётя Дора имела не слишком чистое произношение и низкую культуру речи, чем производила смятение на слушателей с образованием не ниже начального.
Любимым выражением тёти Доры было: «Нэ моричите мине одыно месьто».
Эту жуткую смесь идиш-литвака, украинского и Могучего считали в те годы примитивной даже носители суржика Полесской Украины.
Мама постоянно подуськивала меня - ребёнком: «Спроси, спроси у Дорки, какое место она имеет ввиду». Выражение маминых глаз подсказывало мне, что этот вопрос относится к разряду не совсем приличных. Тем более, что я был уверен – мне известно о каком месте идёт речь. Как бы здесь не выйти за рамки лирической прозы? Придумал. В общем, я был уверен, что речь идёт о том месте, где проходит седалищный нерв.
Да что же я всё время отвлекаюсь!
Татьяна моя из исключительно интеллигентной семьи.
Прадед её был немецкий колонист-лютранин бежавший с дочкой местного раввина к православному венцу.
Продолжение следует.