Китайский синдром. Фрагмент

 Истории бывают разные. Эти истории - с хвостиком, эпизод первый, "Отец".
 
 В тот день было довольно холодно, дорогу всю замело, и в Домодедово мы ехали небыстро.
   
 Отец сидел за рулем и делился своими соображениями.

 - Недавно одна американка по радио рассказывала – она работает здесь в Москве - никуда отсюда ехать не хочет. Самое интересное – здесь. А ты едешь. Но видимо, каждому – свое. Ты здесь должен жить, тут столько всего происходит, каждый день.

 Накануне, отец мне рассказал о чувстве, внезапно возникшем у него за несколько дней до отъезда – он смотрел на запорошенный снегом микрорайон, все - дежавю, супермаркет, шестнадцатиэтажки, полузаметенные в основании, не супер, машины, остановки, с высоты своего десятого этажа это не Перл Гарден, совсем, и даже не Хайнань; и вдруг почувствовал, что, отправив меня в Китай, не увидит очень долго.
 За те два года до моего отъезда с родины, вернее, из Москвы, с родины я уехал давно, мы стали друзьями, а впоследствии и компаньонами.

 Отец часто поверял мне свои сердечные мысли и дела. И ни разу в жизни никогда не ударил. Он был часто по – хэмингуэйски близок моему возрасту, и нас на улице принимали за старшего и младшего братьев.
 
 Бабушка тогда была еше жива, и я часто старался внимательно понять отца, его жизнь и обстоятельства, которые делали нас иногда ближе, иногда дальше.
 Часто и у меня в душе, и у него  шел снег сострадания, и  в такие моменты мы были одно.
 Часто он был в противостоянии, обществу, по – своему, как и я, и мы оба не склоняли голову.

 Я также старался понять его модель построения своей жизни, с опорой на двух писателей, Бунина и  Джэка Лондона, и, в общем, после двадцати с лишним лет развода, ничего против него не имел.

 Родители развелись, когда мне было десять, а сестре – пять, но в одно время, или, вернее сказать, периодами, я воздерживался от передачи отцу своего сердца, а, может, тогда и не было особенно что передавать.

 Или, еще точнее, сознания, но об этом - потом.

 В силу нескольких основных причин – я думал, что некоторые аспекты жизни я знаю более точно, чем он, и, значит, не имеет смысла спорить о личном отрицательном опыте, мы просто в силу натурального барьера европейской независимости, охраняющего самость, часто имели на происходящее разные точки зрения, из - за чего в сове время не состоялся наш обещающий быть плодотворным поход в только анонсировавший себя ночной клуб "Птюч".

 Но за эти два года мы стали близки, и это трогало нашу модальность; однажды, когда я завел речь о том, чего отец не сделал, уйдя от нас сестрой, он вдруг как – то быстро и искренне сказал – «Но я думал, я сейчас это все компенсировал».

 Поднебесная. Пожалей сердце отца и матери.

 И я согласился, автоматически, не имея ни малейшего представления о шкале компенсации отсутствия в доме Неба и думая о родителях в моей жизни по имеющемуся ф а к т у подачи – «Родители – ствол, дети – ветви.» и о долге детей перед нашими подателями формы человеческого рождения.
 В написанной дакинями и открытой тертонами запрешенной некогда под страхом смерти святейшей инквизицией знаменитой «Книге сумерек» я когда – то в самиздатовских отрывках перевода прочитал фразу, впоследствии изменившую всю мою жизнь - «Человеческое рождение трудно обрести, но легко потерять, все неопределенно, уход отсюда может наступить в любой момент, все в круговороте включает в себя аспект страдания, а избежать причины и следствия невозможно».
 И еще – «Родители дают нам жизнь, Учитель – знание, а врач – здоровье».

 Заканчивался тот абзац странной фразой – «На мо ми ли до до пхо йе со ха», и что это значит, я не знал. Еще было что – то написано про желание, чтобы все берегли и охраняли все живое, возникающее в умеющих останавливать свои мысли душе святых при повиновении матери и отцу.

 Ему было жалко отпускать меня, и жалко терять поверенного души, но он, глядя на еле живой тахометр, по – мужски четко сформулировал свою следующую мысль.

 - Я знаю, что иногда ради счастья детей надо пожертвовать самим собой.

 Он и правда после моего отъезда стал очень одинок, часто вспоминая меня в дорожной езде, и что – то он никогда не мог сказать кроме меня никому, и мы с самого моего детства были больше друзьями, чем сыном и отцом, на равных, и практически, при отсутсвии воспитательных моментов. Классической модели армянских семей мы не соответствовали и не стремились.

 Часто, отец был тем самым квантом, при взаимодействии с которым я рос путем продолжения следованию собственному Пути. Он это понимал, и особо не волновался.

 Музыка играла: «На все вопросы я дам вам отве, ведь имя мое –йероглиф, мои одежды залатаны ветром…»

 Я всю жизнь мечтал попасть в Азию, в пятнадцать лет год каждую неделю посещал курсы молодого востоковеда при Исаа МГУ, и даже как – то раз оспорил с преподавателем ценность и значимость самобытности японского карате в пользу последнего перед классическим ханьским гун фу, чем вызвал большое с его стороны раздражение, хотя, по традиции, благородный муж должен всегда быть сдержан. и ни с кем не спорить. а при несогласии оппонента с выверенным поколениями правильным взглядом просто молча застыть в исполняемых им на данный момент упражнениях и практике.

 Сейчас, думается мне, я знаю основы китайской культуры в глубину не хуже того востоковеда, ибо уже скоро десять лет как живу в среде, хотя, конечно, всего в этом не знает у нас никто.
 
 Но Хорошо помню тот год, тогдашние медные пять копеек, малолюдные холодные троллейбусы и разговор с другом в идущем по центру поезде метро  про первоначальный хаос и Пань Гу.

 В том вагоне тогда все сидели, и молчали, а потом, когда мы доехали до Сретенки и вышли из вагона, ко мне вдруг подошел какой – то незнакомый дядя, ткнул пальцем в грудь, в общем, чувствительно так, и сказал: «Занимайся языком!», так, подержал паузу после первого и выделил долготой произношения второе, вроде как при обязательной тогда для подростков флюорографии, когда ты стоишь, закрыв этим бронежилетом впалую грудь в пластиковой комнате, а тетя в белом халате через незакрытую дверь кричит: "Вдохнуть, и - не дышать!", грозно и в приказном тоне так, растягивая вторую часть предложения.   Странные и неожиданные вещи случались со мной всегда, я не очень удивился, но сердце зашлось в испуге и грудь подскочила в виски.
 
 Внешне, однако, я не подал виду и молча кивнул, как всегда из -за неагрессивности опустив глаза. Когда я их поднял, мужика уже не было.