Время

Однажды днем я, сидя за столом,
Ломая голову над бреднями контракта,
Занудливого ребуса из фраз,
переводившихся уж мною много раз –
Все эти форс-мажор, де-юре и де-факто –
Не выдержав, я бросила его.
Представила вдруг речку, лес и домик близ него.
Как медленна, неторопливо-чинна,
Естественна-проста, как ежевика и малина,
Там жизнь течет. В отличии от лихорадки
Моей теперешней, спешащей без оглядки
на прошлое. Как надоела эта гонка
неспешной мне, сидит уже в печенках,
И несварением грозит, и сердца колотьем.
Обрыдло все, все хуже с каждым днем.
Нет! Не хочу! Не буду! Будь, что будет.

Вдруг я заметила, что что-то происходит:
На месте том, где только что горел экран,
Все закружилось, стало дымкой, как обман.
Букашки-буквы, что проели темя,
Исчезли, испарились. Я почувствовала ... Время.
Оно менялось, зыбилось туманом,
То спотыкалось, медлило и было будто пьяным,
То резко с места вскок неслось в воронку,
Со свистом втягивая и меня, уже ребенка.
Проваливаясь вниз, в тартар, во тьму,
Я чувствовала бешенную скорость. Не пойму,
Как описать ее  тому,
Кто не знаком с таким полетом,
Когда стремительность становится отсчетом
для бесконечности, а бесконечность переходит в ноль. Так что ж?
Ведь скорость ощущать перестаешь,
Когда уж очень велики ее границы
Не думаю, что это знают даже птицы.

Все нарастая в скорости, миг вдруг остановился,
Расширился, ужался, вновь распространился.
Охватывая все вокруг, он постепенно перестал качаться,
И Время однородным стало (иль стало таковым казаться).
И оказалась я на дне морском,
Вернее, первозданно-океанским,
В безбрежности незаселенной, одинокой
Моллюском в раковине однобокой,
С ногой наружу, спрятанной в песок,
В полупрозрачности, безмолвной, как зевок,
Вдруг прерванной на середине,
В густой зеленовато-серой  тине.
И время шло тягуче-беспросветно.
Его как будто не было. И все же незаметно
Секунды ли, часы ли, дни переползали
из одного в другой без боли, без печали,
без радости, без хоть каких  событий,
без новостей, без знаний, без открытий.
Все обволакивало густо Время,
Растягиваясь как белок яйца, и это бремя
Невыносимо было для меня, моллюска-трилобита.
Стремленье к действию, движенью не забыто,
как оказалось, было мной.
И я была совсем, совсем иной,
Чем остальные трилобиты,
Которые доселе были скрыты
В расселинах и под камнями – всюду
И невдомек моллюсковому люду               
Привыкшему к безмолвности безгласной               
Зачем мне надо было что-то делать,               
Зачем мне этот беспокой напрасный
Зачем куда-то двигаться, хоть как перемещаться,
Из медленности липкой вырываться.
Да собственно «зачем» не думали они –               
Процессы протекали медленно те дни
И им века веков  потребовались бы,
                чтобы придти к тому вопросу.
И шаг шагнуть тем более, что не было ни ног, ни носу,
Им было хорошо в безмозглой полудреми жизни
В песке лежать, ловить плывущие куски на этой вялой тризне...

Мне трудно было снять резиновые путы,
Медлительности первобытной, что так сковала вдруг меня,
Что как в замедленном кино могла я двигаться, и это
Казалось всем поспешностью, чего боялись, как огня,
(которого еще не знали). Страх был единственным,
Что как-то хоть еще могло сойти за чувство. Эмоций не было в те дни
Уж слишком медленно текли-ползли они,
Вернее он – один лишь день, до одури тягучий и густой.
А для эмоций нужен выплеск, нужен всплеск, бурливый непокой!
И так вдруг захотелось мне нарушить монотонный этот строй
Что, поднатужившись, собрав все силы и всю волю,
Почти что разрываясь на куски от напряженья,
Я подтянула ногу, сжала, распрямила –
и прыгнула! Хотя и через силу
Хотя совсем недалеко. Чем трилобитов привела в смятенье!
Хотя пока оно возникло, развилось и осозналось
Прошла наверно вечность – или так казалось
Такому беспокойному моллюску, каким была там я,
Свершившему переворот в сознаньи
Существ, еще и не имевших толком-то его
В глубинах  протяженных первозданья.
Но тем не менее, заметила каким-то внутренним я взглядом
Как медленно стал беспокоиться сосед-моллюск мой рядом,
Застыло шевельнулся мой другой сосед –
Похоже принесу я этим беспокойством кучу бед
Наивным дикарям сей летаргической эпохи.
И в самом деле, чем же были плохи
Неторопливые, неспешно-бессловесные созданья
Еще понятия и не имевшие о созиданьи?
Ан нет! И им я принесла прогресс!
И им, беднягам, стало что-то вдруг хотеться!

А Время сдвинула я,  стало вдруг оно опять вертеться.
Несусь я вверх, кручусь на кувырках  спирали.
Похоже все на то, что я перенесла вначале.
Скорей, скорей! Крутясь летят обрывки всех веков, тысячелетий
То пирамида вдруг мелькнет, то Парфенон, то Колизей,
Сумятицы сражений, празднества, обыденность истории людей,
Меняются пейзажи. Расползаясь, города
затягивают все вокруг в себя.
Их очертания преображаются так непрерывно-быстро!
И цвет меняется – то зелень, то песок, то серость камня, глинобитных стен
То вновь желтит пустыня, кряжится кустарник остролистый.
И вновь дымы пожарищ, запустение и тлен.
Краснеют клены посреди когда-то праздничных арен.
Все бешено летит и мельтешит, что даже глазу больно,
И приближаясь к моему пределу –  и как бы мне не проскочить,
Не оказаться в будущей эпохе – нет довольно,
пора остановиться! Мне сходить!
И потихонечку замедлилось движенье.

И вот сижу я за столом  и вся в сомненье –
А было ли все это? И со мной?
Нет, был моллюском кто-нибудь другой,
А я работаю, как я работала дотоле,
Пока чуть не вздремнула, отдохнув во сне,
Уйдя от напряжения и боли
В уставшей за компьютером спине.
Немного сбросив скорость спринт-забега
Рабочей спешки, что сменила нега
Полуденного отдыха.

Мораль моей истории? Довольно тривиальна.
Все субъективно. Время индивидуально.
И одновременно есть время того века,
В котором мы живем. Оно формует человека.
Но человек же властен изменить его.
Меняя в сторону лишь ускоренья,
Ввергая Время в состоянье исступленья,
И доводя себя до истощенья и изнеможенья,
Не в силах уж остановить того.
А может все же попытаться?

1999 г.