Hey, Jude и жареная картошка

Благополучно не поступив в институты: я – в медицинский, а мой феодосийский друган – Санька Сивокобыльский – в кораблестроительный, мы оказались в Симферопольском Техническом училище  №1(ТУ-1), которое располагалось в самом центре города, по адресу переулок Совнаркомовский №3. Учиться два с половиной года на «радиомехаников» - нам не хотелось и мы записались на «автослесарей», где потом ухитрились даже получать повышенную стипендию – 37 рублей 50копеек и, вместе с нашим новым симферопольским другом Вовкой Котюковым, заняли все выборные должности в группе: старосты, комсорга и профорга. С нами учились несколько парней, отслуживших в Армии, но были они такие «прибитые» и  «скромные», что нам, закалённым феодосийской припортовой жизнью, казались тогда слишком «пресными» и неинтересными. А вот некоторые другие личности в группе, были нам, в наши 17 лет, о-очень даже интересны! Взять, хотя бы, Шурика Молдавана. На мой взгляд, многим секс символам - до него далеко, как в драке - боксёру,  до закалённого «уличного бойца». Рост он имел под 2 метра, длинные, жёсткие, волнистые русые волосы, соболиные тёмные брови и, пронзительной серости, глаза, с удивительными угольно-чёрными зрачками. И всё это, при классических, мужских чертах лица, как с рекламы «Мальборо», которое достать тогда можно было, только у моряков, ходивших «в загранку». Мама Шурика, жила с каким-то «богатеньким Буратино» и, чтобы Шурик ей не надоедал, ему «просто» подарили «Ладу», что для 1973 года было сравнимо  с владением собственным «ИЛ-62». Иногда, по вечерам, Шурик приезжал к нам на квартиру, которую мы снимали, ухитряясь впятером размещаться в 12-метровой комнате. Мы ездили по ночным дорогам вокруг Симферополя и комфорт "Лады", помноженный на её скоростные возможности, переносил нас в «СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ», в котором мы тоже сможем стать обеспеченными и свободными. В конце этих "прогулок", Шурик всегда подвозил нас к погребу, где его «родственничек» держал овощи «на зиму». Мы могли взять себе, сколько хотим картошки, лука, морковки и капусты, что позволяло нам - больше финансов тратить на чудесное «Игристое», по «рубль сорок», которым  тогда подпитывали мы своё романтическое настроение. Через пару лет, я встретил Шурика во дворе Симферопольского Госуниверситета, где он тренировался в прыжках в высоту, готовясь к поступлению на факультет физической культуры и спорта. Глаза его были, как и раньше, далеко от того места, где он сейчас находился, а мысли просты и свободны от общественной морали. Дело в том, что на этом стадионе, мы искали нашего товарища  - Саньку Авербаха, который у ж е поступил в Университет. Санька Авербах – жил в нашем дворе и был скромным и воспитанным юношей, с выдающимися спортивными кондициями: он имел первые разряды по лёгкой атлетике и многим другим видам спорта. Мне вспоминается история, когда к нам во двор пришли человек десять посторонних пацанов и стали плохо себя вести, то Саня Авербах «завалил» их всех, по-очереди, воспользовавшись "приёмом Спартака". Он отбегал на безопасное расстояние, ждал, пока первый из группы преследователей приблизится, «валил» его, и снова отбегал. «Гости» ужасно матерились, но ничего не могли с ним поделать, пока не ретировались, угрожая «ещё вернуться» и утирая разбитые носы. Поэтому, когда все мы, лет в 16, подались в секцию тяжёлой атлетики, к известному феодосийскому тренеру А.А. Тараненко, то Саня Авербах, уже месяца через два, выиграл какие-то республиканские соревнования. Надо сказать, что тяжёлая атлетика, благодаря энтузиастам, была тогда в Крыму очень хорошо развита. Мой отец, который тоже когда-то учился в Симферополе, рассказывал, что его тренером был бывший чемпион мира, по рывку одной рукой. На тот момент, когда я познакомился с этим пожилым человеком, его рекод был ещё не побит и составлял 112, 5 кг. (Возможно, что этот рекорд никогда не будет побит, поскольку не существует более такого вида поднятия тяжестей). Усилиями Юрия Власова, Леонида Жаботинского, Василия Алексеева, Давида Ригерта – наша тяжёлая атлетика уверенно держала передовые позиции в мире, во всяком случае, в «тяжёлой весовой категории». А, вообще, все ребята из моего детства - были талантливы: увлекались планеризмом, делали электрогитары, составляли фотохимикаты и ходили в горы без инструктора «пешеходного туризма», потому что сами давно уже были такими инструкторами. В 1972 году в Феодосии создали клуб «Кара-Даг», существующий и по сей день. У истоков этого клуба стояли поистине легендарные личности, некоторые из которых, до сих пор бродят в горах Крыма.
Саша Авербах окончил университет и работал учителем физвоспитания где-то в Амвросиевке, Донецкой области, где и благополучно женился. Всю жизнь я пытался его отыскать и только несколько лет назад, когда возможности интернета умножились, я нашёл по электронному адресу его племянника, с которым у меня завязалась переписка. Узнать об Авербахе удалось не так много: живёт он в Тель-Авиве, у него двое детей... Остальную информацию племянник упорно скрывал, вплоть до того, что перестал отвечать на мои письма. Потом мне удалось связаться через «Одноклассников» с его сестрой – Наташей и она, с горечью проглядывающей между строк, написала, что Саша теперь д р у г о й, чуть ли не в католической секте, о том, что я его ищу - знает, но... только и всего. Ну, что ж, как сказал ещё один наш товарищ юности, гитарист и «дамский угодник» Серёга Лях, по кличке «Граф»: «Хорошо, что хоть живой». И я согласен с ним! Кто знает какой генотип заложил в нас Господь? Кто гарантирует нам такие условия жизни, чтобы мы никогда не менялись? Мы всегда мечтаем увидеть своих друзей прежними, а получаем то..., что возвращает нам жизнь, после употребления.
Теперь вернёмся к Сане Сивокобыльскому, с которым мы когда-то жили в одном дворе и учились в одном классе. Изрядно хлебнув "симферопольской вольницы", мы решили сохранить жизнь, введя искусственный фактор дисциплины - поступить в военное училище. Поступали мы в Полтавское зенитно-ракетное, в 1974 году, после того как, пройдя производственную практику, успешно стали "автослесарями". Саня с первого раза не поступил, но ухитрился приехать ещё раз, в 1975, когда ему «стукнуло» 19 и его, по идее, уже должны были «загрести» в Армию. Абитуриенты сдавали экзамены на полигоне и решающий для Сани экзамен по математике, должен был состояться как раз в тот день, когда я, уже заканчивающий первый курс, сдавал зачёт по "инженерной подготовке". Суть этого зачёта заключалась в том, что мы, в составе расчёта 57-миллиметровой автоматической зенитной пушки, должны были, за установленное нормативом время, отрыть под пушку окоп в «полный профиль». Я был командиром отделения, но окоп рыл вместе со всеми, постоянно поглядывая на маленькие домики, в одном из которых мой друг пытался сдать сейчас свой последний вступительный экзамен. Когда окоп отрыли, то я предложил принести для всех воды, собрал фляги и побежал к экзаменационным домикам, где решалась сейчас Санина судьба. Была ужасная жара и двери во всех аудиториях были открыты настежь. Я прибежал как раз во-время: Саня стоял перед преподавательским столом и «математичка» Милентьева, «бесцветным» голосом задавала ему последний вопрос
- Ну, хорошо, Сивокобыльский, хоть вы и поступаете во второй раз, но ваше знание математики оставляет желать лучшего. Вот вам последний вопрос: ответите – мы вам поставим «тройку». Сколько будет восемь в степени одна третья?
Наступила дикая тишина и я, стоящий возле открытой двери так, что меня мог видеть только отвечающий - губами, руками, глазами и немым языком выговаривал: «ДВА, ДВА, ДВА, ДВА!!!» Но Саня молчал... Потом он мне рассказывал, что ответа на этот вопрос не знал, а  мимику мою видел... но думал, что это я так ему сигнализирую о том, что он должен хорошо подумать, иначе получит «двойку».
- ДВА, ДВА, ДВА, ДВА!!!!- продолжал я его заклинать и Саня наконец прошептал убитым голосом: «Два»
- Идите, «Три», сказала просветлевшая Милентьева и Саня – пошёл: сначала, на четыре года в училище, потом – командиром взвода, в Спасск-Дальний, потом - комбатом, в Афганистан, а оттуда, через госпиталь, в Тоцкое, Оренбургской области, где дослужился до высоких должностей, пока не понял, как много дел ждут его ещё на «гражданке».
Всё это вступление было бы слишком длинным, если бы не служило нужным фоном, для главного воспоминания, ради которого и пишутся эти строки.
Наряд по училищной столовой, был не таким уж простым делом, как это может показаться  на первый взгляд. Поскольку, накормить нужно было где-то полторы тысячи человек, а кроме каши, основным «армейским» блюдом была картошка, можно себе представить сколько времени требовалось для того, чтобы начистить двести-триста килограмм, на следующие сутки. Не буду вдаваться в подробности как мы ухитрялись это делать, но сейчас, когда уже прошло столько лет, если вместе со мной чистит картошку кто-то ещё, я чувствую себя  маститым профессором, среди юных и неразумных лаборантов. Итак, где-то в пол-второго ночи, мы заканчивали все подготовительные работы с полуфабрикатами и наступал момент, ради которого все и соглашались идти в наряд по столовой – приготовление еды ДЛЯ СЕБЯ. На огромном протвине поджаривалась картошка с мясом, заваривался крепкий чай с сахаром, толстыми ломтями нарезался белый хлеб и весь кухонный наряд наслаждался минутами, которые казались нам сказочными и короткими, как слово "свобода". Только я один - уходил ночью в "санину" казарму, где мы, сидя на мраморном подоконнике туалета, съедали принесённую картошку, а затем молча курили. Когда я перейду на третий, а Саня - на второй курс, он тоже станет приходить ко мне, во время дежурства по столовой. Так будет продолжаться целых два года, пока я не закончу училище и не уеду служить на Сахалин. Я не помню какие разговоры мы тогда вели, но чувство единения и знание того, что у тебя есть друг, который приходит к тебе, помнит и заботится о тебе - стали самым главным воспоминанием об этой жизни.
Что ещё? Есть одна «битловская» песня, слов которой я уже точно не помню. Слова забылись начисто, но начало и мелодия всегда во мне:
«Hey Jude, don't make it bad
Take a sad song and make it better
ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-ла-ла...»
Так вот, когда я пытаюсь  в ы с м о т р е т ь  всю свою жизнь, то первое и главное, что мне сразу приходит в голову - наша с Саней «жареная картошка», а потом, в горизонтальной восьмёрке знака бесконечности, зарождается мелодия "Hey, Jude" и сердце пронизывают знакомые слова, которые переводятся так:
"Эй, Джуд, не грусти.
Возьми грустную песню и постарайся сделать
из неё что-нибудь толковое!"