Венок сонетов, посвящённый Р. Вагнеру
И уроков трагедий, и слов, и великих смертей;
(Как до новых веков, где дилемма – из тех же путей:
Иль на тающих крыльях стремглав вознестись до небес,
Или тихо, но верно светить до известных времён.
Этот свет нам – едва уловим, словно ангельский волос...)
И обретшему в мире безумном свой собственный голос;
Показавшему, как чужд искусству подробный закон –
Саму жизнь представив во всём, что в ней есть, волшебстве
Меди, красок и сна. Ибо будучи в близком родстве
С Музой данных искусств – даже с этим нельзя так творить.
Ведь ты дал заоконному миру сквозь символ – урок;
Как опасно в тех буднях бездонных всю жизнь проводить
Созидателю вечных, бессмертных творений – миров...
Созидателю вечных, бессмертных творений-миров,
Будто сотканных из коротчайшего мига сердечного стука;
(Пламенеет на сердце моём Лоэнгринова мука!..
Но того мне довольно, что честных искусству даров –
Хоть не лучших на свете – но искренних совести слов,
Я способен прожить всё, что б ни было отдано веком.
Музыкальная драма есть крик всей души человека,
А слова – только повод для малых искусства послов).
Покорителю всей – в те века разрознённой Европы,
Обладателю редкого дара самой Каллиопы
И прекрасного слога; поэту, чья песнь живёт.
И цветёт всеми гаммами царственных снов
Лебединой души чьей-нибудь предпоследний полёт...
Меж сияньем и смертью не столько прошло бы веков...
Меж сияньем и смертью не столько прошло бы веков,
Что часов истекло бы песком к настоящей минуте;
Да и нить Ариадны не всякий осилит распутать,
Хотя связаны руки не плетью – бумагой оков.
Но природы цари не вмещают в себя столько силы,
Чтоб самое себя одолеть – пусть и в равном бою.
А покамест и видно – лишь грустную сказку твою
(Лишь тебя дожидаюсь я, звук мне единственно милый!) –
Ту, где рыцарь-певец мир людской навсегда оставляет.
Так и лучших из нас род людской от себя изгоняет.
Покидать тяжело. Даже орды бездушных телес.
Даже тлеющий факел не раз старожила подвёл.
Умереть в тот спасительный миг, когда посох расцвёл!..
Но так близко искусство и так далеко от словес...
Но так близко искусство и так далеко от словес...
Как спасительно слово! И как в то же время опасно,
Как оно плодотворно – и как в то же время бесстрастно...
А искусство во зло – то уже не искусство, но бес.
Но всего оно дальше от злобы, досады и краха –
Бездуховности века. И века, увы, моего.
Средь палитры миров, среди вечности сини – всего
Он болезненен, пуст. Лишь подобная серость – у праха.
Не забудь, что таков он не весь, что ещё есть надежда;
Что не весь без остатка он отдан вещам тупика.
Что весьма характерно – ностальгия по виденным прежде
И невиденным вовсе чудесным явленьям. Невежда,
Вновь... И вновь я попал под судьбины удар роковой...
И тебе не указанный путь, как у всякого – свой...
И тебе не указанный путь, как у всякого – свой...
Что теперь ни напишешь – так всё уже сказано выше.
И, как было замечено столь же ненастной порой,
Хоть культура – безгранна, но вовсе не требует ниши.
Не погибнет она, пока жив хоть последний из нас.
Это – ода прекрасному миру, который когда-то погас
То ль со скуки бызвыходной, то ли – от вечной тоски.
До шедевров твоих не так жадны забвенья пески,
Как, к примеру, до слёз и до слов о вселенской любви –
Вот о чём я жалею. Но им не пропасть никогда,
Что не может не внесть и уверенность. Слишком горда
Была жизнь на виду для иных. И не скажешь уже им «Адьи»...
Ведь в ней главное – совесть. И первое – крик за стеной.
А ведь память о почести – ход совершенно иной…
А ведь память о почести – ход совершенно иной.
Не по древу водой растекаться – стоять за стеной
Нынче следует. Да и не всякий достоин похвал
Тот, кто новый порядок искусства прибрал
До тирановых лап и служил неизвестно чему...
Да. В лице мятежа – пусть вся власть ненавистна ему...
Окровавленных лиц революций боится народ –
Так и в мирное время спокойно волочит урод
Некий – бремя госвласти. А повержен – так новый придёт,
Да немногим и лучший. Ошибка досадно-простая –
В то, что веришь всю душу вложить. А оно – лишь одна из пустот.
А не будет того – в миг один стала вся жизнь пустая.
Не стоять у стены, но бросаться под вал
Нынче следует. Да и не всякий достоин похвал.
Нынче следует... Да и не всякий достоин похвал.
Но и чтенье газет не любого достойно.
Но и нынешний век те запросы содрал:
Не прекрасно – пристойно.
Философия нравов стремительно лезет к душе.
Когда бал, увы, правит пустое клише
И дурак из страны полумер...
В сини вечности век наш – сер.
И картина борьбы с тех времён потускнела изрядно –
И налёт теневой; и не вход стал, а выход – парадный…
Сквозь молитвы и стены свет звёзд не дойдёт.
(Как представлю себе – задушевный, превольный полёт –
Сразу хочется ввысь – чтоб потом уж никто не поднял).
Наконец, человеку, пред кем я бы шляпы не снял…
Наконец, человеку, пред кем я бы шляпы не снял –
(Напишу справедливости ради и это.
Потому что гиены пера и основ разорвут
Превеликое множество – кто б у них перья изъял,
Передав, наконец, настоящим поэтам –
Нет же – душу любую за грош продадут…)
Человеку, в ком выше людского – поэт, музыкант,
Почитавшему сказки, как чтёт их иной арестант.
(А великое дело и требует жертвы подчас –
От чего же идти? Философия губит сейчас,
А не после. И подлинный облик души,
И портрет узнаваемый – даже в извечной тиши,
Всё – в стихах. В сердцах. И в мысли беспокойной)
Надлежит мне сказать – ты не мог ненавидеть достойно.
Надлежит мне сказать – ты не мог ненавидеть достойно,
Да и мало кто в силах. Возможно, причиной тому
Послужила природа искомого чувства.
Ненавистны предатели, трусы. Умишко покойный –
Вот, пожалуй, и всё. Да и те заслужили не больше,
Нежель просто презренье. Которое тоже разрушит,
Хоть не так, как проклятье сердец, но разрушит конечно
Душу об руку с разумом. Но понять я могу
Твои помыслы. Ибо они благородны отчасти.
Но во многом подсказаны чем-то неведомым мне.
Может, я и не властен над сердца пленительной волей...
Может, воля та чудная и надо мною не властна.
Но не может подобного быть, чтоб ей не было вовсе.
Ибо сердце закону тождественно. Полно...
Ибо сердце закону тождественно. Полно –
Не опишешь словами того, о чём музыке петь...
Сочинять – это крест. Временами – физически больно.
(О стихах говорю... то и дело, хоть душу согреть до ожога –
И не так мудрено, как иному – слова
разбросать по статьям.) Невозможно смотреть
И понять, не услышав её; не стояв у порога
Ты не знаешь, что; как это – ждать. Невозможно права
Была Анна Ахматова – ведь печаль здесь вернее всего
Своему обладателю. И не скажет иной раз того
Это самое верное чувство, что - действительность есть
Не такая, какою себе ты иной раз рисуешь её. Оттого и хлебнёшь
Неминуемой чаши довольно, чтоб очароваться,
В неизвестном затменьи – навеки с собой расставаться.
В неизвестном затменьи – навеки с собой расставаться...
Гнить? Гореть? Ведь не гласу – мольбой раздаваться...
Жить – светить. Непременно страдать и светить.
Даже тлеть. Освещать. Только жить – никогда уж не гнить...
А красоты эпох ведь не всем достаются – по праву...
Что – признание есть? И что есть та жалкая слава,
Коей купить пытаются убитых?
Ну а дар роковой чтоб раскрыть – не такое же надобно сердце
Не полноты сторон, не едва уловимое скерцо
Беззаботности жизни. Не священника голос целебный,
Не Альбериха страсть. Не такая душа здесь потребна.
Только – доброе слово. Тот дар – навсегда оставаться
В настоящих сердцах. А не вечно покойно в могиле
О прошедшем жалеть и навек с настоящим прощаться.
О прошедшем жалеть и навек с настоящим прощаться...
А до будущей смерти – мерцанье неведомых грёз;
И беспечное время-убийца назад нам велит обращаться
Ради блёклых надежд, привидений, страданий и слёз...
Не достанешь ты слухом до светоча лунной эпохи;
И колокол по нас звенит неумолимо...
И годы, проносящиеся мимо
Островов философий и школ – что настолько неплохи,
Лишь поскольку забыть их способна всё большая часть.
И, как людям жалчайшим – «О, если бы – сила и власть
Мне дались напрямик! Я люблю, но не верю в себя...»
И до новых Харонов (вдоль Стикса уныло гребя...) -
Не пройти тех душевных пустот никогда – никому.
Но хотел написать я лишь только тебе одному.
Но хотел написать я лишь только тебе одному –
Чувство меры не служит всегда лишь добру потому,
Что есть мера посредственна. В укор настоящим шедеврам
Ставя против – себя. Возможны ль удары по нервам
Неживым; неспособным понять, ощутить
Глубину и величье; и, главное – подлинность чувства
Без того бы, что сразу найдя – окрестить
И навесить ярлык; если в нервах безжизненных – пусто?
Что сильнейшие строки – всего нам больнее писать;
Уходя же, всего нам труднее – остаться
Хоть частично. О прошлом не нужно страдать,
Даже если покинут ты и больше не с кем встречаться.
Но хотел написать я лишь только тебе одному –
Тех душевных пустот не пройти никогда – никому.
Тех душевных пустот не пройти никогда – никому;
Безболезненность черт и пристрастие к красному свету –
Всё толкает к последнему шагу. И чаще всего потому,
Что нельзя просто так выносить безболезненность эту
Постоянная стёртость характера – верный тупик.
И – довольно любовно страдать по разбитым иконам;
Ведь любовь – не сироп, и уж более тем – не старик,
Кто умрёт непременно – едва его только схоронят.
И всё золото лавров, вся дань героизму страстей,
Всё – творцу музыкальной эпохи, которой не будет
Уже вновь... (только что у иных – так опять колесо из костей...)
Кто-то спросит на бис; кто-то, может быть, даже осудит –
Равнодушных не будет; как больше – душевных завес;
Воскресителю драм из легенд и из жизни – чудес...
Воскресителю драм из легенд и из жизни – чудес,
Созидателю вечных, бессмертных творений-миров –
Меж сияньем и смертью не столько прошло бы веков.
Но так близко искусство и так далеко от словес...
(И тебе не указанный путь, как у всякого – свой
А ведь память о почести – ход совершенно иной
Нынче следует. Да и не всякий достоин похвал.)
Наконец, человеку, пред кем я бы шляпы не снял...
Надлежит мне сказать – ты не мог ненавидеть достойно,
Ибо сердце закону тождественно. Полно
В неизвестном затменьи навеки с собой расставаться,
О прошедшем жалеть и навек с настоящим прощаться...
Но хотел написать я лишь только тебе одному:
Тех душевных пустот не пройти никогда – никому...
Свидетельство о публикации №109021400946