Антология чувств. Неизвестная Пугачева

Песни нашей молодости и неизвестная Пугачева


Мне представляется, что существует особый критерий красоты произведения искусства. Критерий этот… – слезы (или хотя бы блеск глаз), вызванные эмоциями от восприятия произведения искусства.

Конечно, выбор критерия сам по себе является субъективным актом. Лично для меня произведение искусства является прекрасным только в том случае, если оно прошибает до слез. Такие произведения искусства меня привлекают больше всего. А вот без развлекательного искусства я могу вполне и обойтись.

В школьные годы меня сильно увлекали различные виды искусств – пение, музыка, живопись, резьба. Но когда процесс их освоения со временем превращался в бесчувственную, механическую работу, я их оставлял без особого сожаления. Сохранился интерес лишь к некоторым видам музыки и песенного искусства.

И вот что интересно: песни, которые исполнялись непрофессиональными певцами, довольно часто волновали до слез. А те же песни, исполненные профессионалами-виртуозами, душу почему-то не трогали. И чем больше певец показывал свои исполнительские возможности, тем меньше хотелось его слушать.

В далекой юности я пел в неплохом районном хоре, но когда стремление руководителя подстроиться под критерии высоких комиссий убило живой дух песни, я потерял интерес к пению в этом хоре.

В начале 1960-х в МГУ стихийно возник студенческий хор, и мне повезло быть в его первой спевке (покинул я хор только с переходом на заочное отделение). Сердцем хора был замечательный баянист Иван Пищик, а собирался хор по субботам ровно в полночь в центральной части высотного здания возле скоростных лифтов. Рассаживались на книжных прилавках и пели взахлеб с гармоничным многоголосьем. Песни стекались из самых разных источников, но в основном это были бардовские и туристские песни. Со временем в хоре набралось с полсотни отлично спевшихся ребят. Удивительно, что, несмотря на пение в полный голос до четырех ночи, ни власти, ни охрана университета нашим "сборищам" не мешали. (Для нас с Соней этот хор сыграл священную роль: именно здесь мы нашли друг друга, и вскоре добрая половина хора "освящала" нашу свадьбу…)

После нашего ухода из студенческого хора и с замерзанием хрущевской "оттепели" в наш дом пришли другие голоса: бывшие Сонины сокурсники с истфака – Саша Островский, Юра Туточкин, Дима Крикун. А с ними к 1967 году в наш мир ворвались лагерные и политические песни. Поскольку мы были заядлыми туристами, в нашем доме всегда звучали также и туристские песни.

***

И вот однажды… году в 1968-м кто-то из Сониных коллег по Институту Африки АН СССР подарил ей магнитофонную запись никому неизвестной певицы (впоследствии мы ее называли просто "наша женщина"). Когда же мы прослушали пленку вместе с друзьями, то просто ошалели: в мире песен о любви и человеческих отношениях ничего подобного по силе воздействия мы не встречали – ни до того, ни после. Каждый раз, как только звучала "наша женщина", женская половина не всегда могла сдержать слезы. И так из года в год – до самой эмиграции в 1982 году, когда вывозить любые записи, как вы понимаете, было категорически запрещено.

Среди исполняемых "нашей женщиной" песен была и «Зимняя ночь» (или «Свеча») Бориса Пастернака. Стихи эти, конечно, прекрасны сами по себе, но в ТОМ исполнении они превзошли все, что когда-либо было написано и спето о любви.

Когда поет артист, то это называется искусством. Но можно ли назвать искусством пение души? Можно ли назвать искусством тихое и светлое пение за прялкой моей бабушкой "Христос Воскресе…" – пение, от которого весь дом как бы заливался перезвоном солнечных зайчиков? За 60 последующих лет я ни разу не слышал исполнение этой короткой "Пасхальной Вести" с такой нежностью, светлостью, любовью и радостью одновременно.

Впоследствии я нарисовал себе картину, представление которой напоминало бы то ощущение от бабушкиного пения: тихий средневековый Самарканд в просвете между войнами; на верхней площадке самого высокого минарета в предутренней мгле вышел трубач и заиграл "Болеро" Равеля; и чем ближе к восходу солнца, тем мощнее музыка падает с высот на просыпающийся город; с первыми лучами солнца музыка достигает апофеоза, солнечный свет заливает город и радость наполняет каждый дом и каждое сердце. Начинается прекрасное Утро Жизни…

…Итак, мы тщетно пытались узнать имя нашей певицы. И вот однажды услышали знакомый тембр – всего лишь тембр, без интонационного богатства магнитофонной записи. Это были песни из кинофильма «Король-Олень». Мы поняли, что "нашей женщиной" была Алла Пугачева. Потом через несколько лет мы услышали и ее «Арлекино» – это было ее последнее исполнение в духе той самой домашней записи под гитару, со звоном бокалов вина в сопровождении возгласов очарования (тогда, правда, ей было лет 18). Больше мы уже никогда не слышали, чтобы она пела так же (кстати, в эту домашнюю запись вкралась и фраза восхищенного слушателя: "Никогда не женюсь на женщине, которая не играет на гитаре!").

…Впрочем, недавно из далекого далека, через новогодний рассказ Эльдара Рязанова об истории фильма "Ирония судьбы" пришло к нам подтверждение особого исполнительского дара именно юной Аллы. Он сказал, что в фильме "Ирония судьбы" Пугачева "спела в той удивительной манере, в какой пела в фильме "Король-Олень", но спела так в ПОСЛЕДНЙ РАЗ. И более ТАК она уже не пела".