Пришествие

А в полночь стук раздался в дверь мою:
Из глубины веков явился в тёмном
Усталый странник с грузом неподъёмным.
Вот-вот, казалось, чаши глаз прольют
Свет ясности на утлый мой приют,
Но он стоял, потупив взгляд свой скромно.

Но он стоял, и в глубине зеркал
В том коридоре за открытой дверью,
Мне никогда ни капли не поверят,
Но в темноте немыслимо сверкал
Тот, кто сейчас передо мной стоял, —
В плаще из белоснежных, птичьих перьев.

И плакала моя душа навзрыд:
Его душа так пламенно светила,
Что поняла моя: его любила,
Утратив навсегда и гнев, и стыд.
И если то кому-то говорит,
Она черпала в нём источник силы.

И вот он здесь. Так явен силуэт.
Так кроток облик. Так холоден ум мой,
И в нём, как искра слабая, мелькнуло:
— Ужели он не то же, что поэт?
Но тут же разум зачеркнул ответ:
— Его душа — монах, а ты безумна,

Коль хоть на миг могла его любить.
В твоих объятиях резвится ветер.
Да что теперь об этом говорить,
Когда его среди живых на свете
Уже нет более двух тысяч лет.
В тебе пылает вездесущий бред,

Которому нет имени и званья...»
Моя душа заплакала опять:
Как мне тогда его назад позвать,
Не обращаться же безлико: странник?
Когда бы знать наверняка заране,
То, может, время б повернулось вспять...

И ветер вился у колен собакой.
И сто веков недвижен у дверей
Пришедший к келье маленькой моей.
Мне не себя, а этой жизни жалко,
Которая, — душа! Ну, хватит плакать! —
Досталась мне, и нет её ценней.

И не за нею он пришёл, как видно,
Но чтобы я... Что, Боже, я могу?
Я — след проклятья на Твоём снегу:
Моя душа чернеет от обиды,
На сердце тяжесть выигранной битвы,
А я, как жалкий трус, себя бегу.

А время оставалось неподвижно
Стоять на перепутье. Он вот так
Когда-то страсти все собрал в кулак
И сжал его. И сноп колосьев трижды
Стал пищей
     для червей ослепших книжных,
Чтоб свет зерном посеян был во мрак.