Ветер

"Ветер! Слава богу, наконец-то ветер. Он отрывает клочья тумана и уносит их обратно в лес. Эта склизкая поляна становится все тоньше и тоньше."
                Майк Науменко, "Хранитель огня".

"А как ноченька пришла, овес вылез из мешка, тумтария-тум!"
                Ярослав Гашек, "Похождения бравого солдата Швейка"


                *   *   *


Он по годами выработанной армейской привычке дочитал до абзаца, захлопнул "Книгу Сумерек", стоя, надел тапочки, кафтан и бейсболку и вышел из подъезда, рывком толкнув тяжелую дверь. Кодовый замок был сломан давно.

Заскрипели старые пружины и сразу стало ветрено. Ветер дул откуда-то спереди и справа, прямо в лоб, и на телеграфном столбе перед входом накленные прочно, но вкривь и вкось отрывные полоски на объявлениях шелестели вверх и вниз, иногда полностью зависая  в этом ледяном потоке, иногда-опускаясь и умело притворяясь замешими. Он оглянулся на свое окно и сжал сразу заледеневшие кулаки. За десять секунд ветер пронизал его до кости.

Он подошел ближе и посмотрел на то, которое было наклеено прямо на уровне его глаз.

Пожелтевшее от ветра объявление гласило:«Наказываю подлецов и обидевших вас, звонить после шести». Ни одна из полосок с телефоном еще не была оторвана.

Он вздохнул холодного воздуха, используя нос, как инструмент, прямо в живот на четыре пальца вниз и вглубь от пупка, и, замерев, резко оторвал одну полоску, начав движение, как учили, от бедер и потом всем телом, вкручивая таз. Да, это не родной Северный Кавказ. Это гораздо жёстче.

Потом положил оторванный клочок в нагрудный карман своего потрепанного кафтана, когда-то бывшего чисто-белым и супермодным, и быстро зашагал в сторону метро, ноги-циркули, деформировнные от постоянных ударов по льду на ветру плоские ступни. Было освежающе и страшно. Ветер крепчал.

До "Тимирязевской" он добежал быстро, на подушечках пальцев, лавируя гусиным шагом по обледенелой серой тропинке между пока еще не снесенными палатками и ржавыми жигулями, и иногда переходя для разнообразия на приставной шаг, плечи поближе к ушам, спина круглая, язык прижат к небу, уже совсем не молодой.

В голове лишь крутилось - "для развития мудрости наибольшую проблему представляют собой загрязнения сознания, которые лишают возможности видеть явления такими, какие они есть на самом деле, а именно - ненависть, жадность, невежество, влечение разного рода, гордость, надменность, жажда власти и сна, а также стремление к удовлетворению всех желаний, все это искажает получаемую информацию и мешает оценить степень этого искажения. Кроме того, информация может содержать в себе и искажения, вызванные загрязнениями передающих ее других людей».

Точно, закрывая глаза и начиная вращать головой, подумал он.

Мы все думаем, что мы не такие, как все, а мы на самом деле точно такие же. Знать это и есть прогресс. У нас у всех неправедная концентрация. А мудрость состоит в том, чтобы интуитивно знать, как поступать в следующий момент, добродетель состоит в самом поступке. Нам только кажется, что мы знаем все, и еще кажется, что мы - добродетельны. Вот и не дается девятая колесница, алмаз, а жизнь всегда нам показывает - вот ты какой. Вместе со всеми своими делами. Фантомные боли - знаем, что нет у нас никакой ноги,а пальцы болят. А читать о себе - не любим, лучше читать очерки, что там и как в других странах дальних, чужая жизнь, описание красивых обычаев и горизонтов, приятно ведь, и кошельку автора тоже. Хотя какая там литература - в грубую модальность бежим и прячемся, принимаем все за реальность,а потом жалуемся, что устали, мол, ветер.

Порыв ветра подул так, что узор его бега рассыпался, как стоящий на льду без фундамента замок из картона и чуть не уронил его на колени.

Его тут же снесло прямо от входа в подземку, к грязной красной стене, на которой черно- красным граффити было написано: "Бодхисаттва рождает не привязанное ни к чему сознание".

Прорывая грудью этот упругий  ледяной заслон  вбок и назад, он вкинул себя в ведущий вниз проем и рука заскользила по перилам. Он покатился по ступенькам, как маленький хрустальный шар, которого нет. Ветер в переходе был другой.
 
Наверху был нордический винд, из Валгаллы как будто, валивший  сразу, быстро, без рефлексии и по прямой, как фрисландский двуручный меч, а этот наоборот, из Синьцзяна, с зехаром, медленный, коварный, с мягким кривым ножом. Он расслаблял и медленно резал, забираясь вместе с десятью тысячами хворей прямо внутрь, куда мог достать, и если ему фартило, в центр, маленькими смертельными квадратиками.

Пока времени было немного, его еще можно было выдавить, а как вживался - съедал, точно и неумолимо, сжевывал, почти безболезненно, навсегда. При этом он  обещал надежду, как правитель и в глава церкви в одном лице.

Сжав губы и стараясь не дышать, он  нырнул, доскользил в этом бассейне до телефона-автомата, вынырнул наверх, вставил пластик и набрал номер. Потом, коротким от усталости, разочарования и ненависти к Москве выдохом через рот вернул  себе самообладание и ритм.
В животе закололо.

После трех гудков ему ответил мужчина.

- Ветеров слушает. Как?
- Как обычно, - сказал он. - Обидели меня, сильно очень.
А потомотом помолчал и добавил. - И больше всего - Хрук.

В этот момент идущая мимо него к противоположному выходу пенсионерка в тусклом дутом пальто с нестареющим лицом и беретом вдруг остановилась, обернулась, улыбнулась нехорошо и посмотрела ему прямо в глаза.

Ветер прекратился, на миг. Обычный взгляд пенсионерки тоже, на щелчок пальцами ее глаза изменили свой цвет с черного на голубой и сверкнули, пытаясь проникнуть  в середину груди.

Он сразу вспомнил, как там было дальше.

«Благодаря пустотной мудрости человек превращает с помощью заклинаний то, что кажется плохой кармой, в хорошую, и даже не приближается к тому, что, являясь плохой, на первый взгляд выглядит, как хорошая карма.»

Сверкнувшие глаза пенсионерки погасли. Ничего в том взгляде даже на первый взгляд как хорошее, не выглядело. Да и людей здесь не было. Только он, телефон -автомат,пенсионерка и ветерок.

Это на него, наверное, смотрел Хрук.

Ветер задул опять, раскидав по переходу мусор из бачков, бумажные стаканы, обрывки газет и пустые стержни от авторучек. Внезапно погас свет.

- Хрука я наказать не могу, - помолчав, сказал Ветеров.
Потом еще помолчал и добавил: - Боюсь попутать рамсы. Что еще?
- Ничего, -сказал он. - Дует.
- Дует сейчас везде, - Ветеров снова помолчал. - Всегда сейчас дует, всем. Вы, если выживете, звоните.

Ему захотелось закричать, изо всех сил, но крик все равно был бы молчаливым. Он сдержался, напряг живот.

- Спасибо, брат, - ответил он. - Извини. Всех благ.
И повесил трубку.

Полузасохшая мандариновая шкурка ударила его в лицо, стало сухо во рту, пропал голос.

Зловещей бабушки уже не было видно.

«Поскольку развитию пустотной мудрости препятствуют загрязнения, необходимо очистить душу и тело, что очень трудно и для чего хорошо подходит практика Четырех основ исполнения задуманного и ряд упражнений, особых и обычных.»

И все-таки Хрука обязательно надо остановить. Знать бы еще, как.

Ветер крепчал - он поменял цвет.
В метро он был желто-рыжий, цвета измены, а наверху черный, открыто, как Черная Борода.

А сейчас он был никакой, не притворялся даже серым. Это и был Хрук.

Он устало опустился на пол, сел прямо в грязь ,достал из кармана дешевую китайскую зажигалку, фляжку и губную гармошку, хлебнул, продул инструмент, потом посмотрел вверх, глубоко вдохнул, зажал его в левой руке, правой чиркнул кремень и задержал выдох.
 
Взрыв видели даже в Москве. Наступил полный штиль. Капитаном он, конечно, не был. Но остановить ветер он - смог.