Иван Григорьевич

Мой школьный учитель географии Иван Григорьевич, будучи уже неюным, учил мою маму.
Мамина старшая сестра, тётя Клара, утверждала, что Ваня считался и в их среде «старичком».
Когда в седьмом классе судьба столкнула меня с Иваном Григорьевичем, он был очень стареньким.
Иван Григорьевич дремал на уроках в то время, когда ему не нужно было говорить, но всё слышал.
Во время ответа школьника у доски, Иван Григорьевич мирно засыпал под монотонный ответ, и голова его склонялась на грудь. Он вскидывал голову при увеличении или уменьшении звукового фона.
Говорил он медленно, длинные фразы давались ему с трудом.
К концу фразы Иван Григорьевич мог забыть её начало и сказать, например: «Молдавская Советская Социалистическая …Революция».
После слова «Социалистическая», Иван Григорьевич делал растерянную паузу.
Забыл человек.
География уделяет мало внимания животному миру территорий.
Поэтому Иван Григорьевич с пренебрежением относился к животным, населявшим географические ландшафты, называя животных – цуцики.
Если необходимо было всё же конкретизировать, Иван Григорьевич мог сказать: «Там бегают цуцики разные типа кошка-собака».
Обращался Иван Григорьевич к ученикам, говоря: «Ребята».
В зависимости от интонации слово «Ребята» могло означать весь спектр эмоций учителя.
Гнев Иван Григорьевич, произнеся слово «Ребята», подкреплял хлопком ладони по столу, а стоя лицом к доске – по доске.
В состоянии сильного гнева после слова «Ребята» следовал удар кулаком по тем же местам.
Удовлетворение сопровождалось также словом «Ребята» и лёгким поглаживающим хлопком ладони по столу.
Заходя на урок, Иван Григорьевич говорил: «Здравствуйте ребята».
Уходя: «До свидания ребята».
Я насчитывал за время урока до восьмидесяти повторений слова «Ребята».
Не смотря на всё это, Иван Григорьевич остался в моей памяти замечательным педагогом прекрасно знающим предмет.
Я любил географию как таковую и как предмет, хорошо ориентировался на карте мира и страны – обе с детства висели дома, и был избалован всякой книжной всячиной.
Ни разу, как ни старался, я не смог «поймать» Ивана Григорьевича на неточностях.
Оговорки и просторечия не в счёт, цифры и названия он помнил прекрасно.
Ему трудно было управляться с классом, но те, кто хотел его услышать могли достичь цели, приноровившись к манере и простив неточные окончания длинных фраз.
Когда я приезжал год назад на 25-ти летие выпуска, Иван Григорьевич пришёл в школу, просидел в первом ряду около 3-х часов и самостоятельно ушёл домой.
Он узнал меня, вспомнил, как меня зовут.
В школе у меня был не такой длинный псевдоним.