Письмо племяннику

Может быть, ты вернешься. Крошево с южной стены
Падает. И шелушатся шорохи жухлых шагов.
Здесь слишком скучно светает: не долетает войны
Горькое, гулкое эхо. Лишь тишина с берегов.
Право, не знаю, стоит ли. Стоит ли приезжать.
Мы – глухари провинции, жалкое токовище.
Ты же подрос мой мальчик, всё-таки царский зять,
Всё-таки, полководец. Что тебе пепелище?
Мать… Схоронили летом подле отца в гробнице.
Вести идут не скоро – видно, не получил.
Так, проболев полгода, не узнавала лица,
Только твердила: «Фридрих…». Плакала. И без сил
Чётки свои трепала. А умерла во сне…
Слуги совсем дряхлеют, сходят неслышно в гроб.
Залы пусты и пыльны, и досаждают мне
Чьи-то больные души так, что холодный лоб
Не согревает память, слабая и седая…
Впрочем, о ней не надо. Этой весной сурово
Бог не оставил нас, нашего дикого края,
И посетил внезапно поступью Чёрного Мора…
Вот, я остался звуком, старческими слезами
В этом глухом и тусклом, каменном саркофаге.
Почерк дрожит, кивая, бледному, в чёрной раме,
Предку надменно-тощему, прыгает по бумаге.
Даже не знаю: кто-то это письмо доставит
В замкнутую столицу, переболевшую, злую,
Кто-нибудь доберётся, кто-нибудь переправит,
Если не обезглавят… Если мою немую,
Дрожью живущую руку тёмным своим налётом
Не пресечёт болезни тягостное решенье…
Но сквозняки промозглы, стёршимся переплётам
Это не к пользе, знаю, и отсыревшей тенью,
Сгорбленным привиденьем в сонной библиотеке
Влагу стираю с полок тряпкой – забытым стягом…
Что же, племянник, чую: в этом мятежном веке
Мы с тобой не увидимся. Отяжелевшим шагом
Пересекаю башню (дыры в далёкой крыше,
Словно глаза животных – капает и слезится).
Я попрощаюсь, мальчик, и в предпоследней нише
Встану сухим скелетом – что-нибудь да приснится…