Молдованка Лина

Мы поехали в Кишинёв вместе, так как Родион хотел представить меня своей матери. У нас с ним было что-то наподобие романа, и Родику не терпелось жениться после окончания Ленинградского Университета. Он был другом моего брата, младше меня на 3 года. Внешность у него была весьма привлекательная: курчавый, чернобровый, ладного сложения, одетый с иголочки. С ним выгодно было пройтись по улице – на нас оглядывались. По мне, правда, он слишком смахивал на “латинского любовника” – джиголо. И своими классическими усиками, и своей вызывающей самоуверенностью.

Не знаю, что влекло меня в Кишинёв. Скорее всего страсть к путешествиям. Замуж я не спешила, ассоциируя семейную жизнь с  лишением свободы. Я ещё не бывала в Молдавии, знала лишь её зажигательные песни да молдавское виноградное вино. Мы приехали туда в марте, когда молдаване празднуют начало весны и дарят друг другу подснежники, мимозы и маленьких человечков в национальных костюмах в виде брошек. Кишинёв мне понравился своей приподнятостью, приветливостью. Дом же Родиона оказался строгим, мать – суровой женщиной. Я со своим свободомыслием плохо вписывалась туда. Родик начал страдать, замечая моё неудовлетворение. Это задевало его самолюбие. Я искала психологическую причину неловкости, возникшей между нами, он – физиологическую: – Я знаю, у меня есть недостаток, – мужественно признавался он, – тот же, что был у Маяковского.
Маяковский не мог вызвать у женщины оргазма, потому что его детородный орган был несообразно мал по сравнению с его огромным ростом.

 – До чего представители нашего пола любят арифметику. Не всё, друг мой, измеряется линейкой. Маяковский был слишком мачо, а женщины это чувствуют. Известно, что он даже наших гениальных женщин-поэтов третировал, называя стихи Марины Цветаевой «цыганским романсом», а о другой говоря пренебрежительно “ну, и всякие там Ахматовы...”

– Ты наступаешь на меня как танк, – прервал Родион мою тираду.

– Неужели тебя это не возмущает? Ведь именно Маяковский сделал дарственную надпись на одной из своих книг: “Себе, любимому”. Ему всё надо прощать, и жалеть, что он покончил с собой. Цветаева тоже, в конце концов, пришла к самоубийству, и он вложил в её решение свою лепту. Наше мироощущение складывается как мозаика...

– А моя мать любит Маяковского. Как ты это объяснишь? Она же женщина.

– Во-первых, она может не знать  многих фактов его биографии, которые открылись совсем недавно. Она – старый партиец и, наверняка, не читает Илью Эренбурга или Семёна Карлинского.

– Но учти те времена. Маяковский был революционным поэтом и любил шокировать.

– Шокировать! Однако, есть вещи, которыми не шутят. Какой-то предел цинизма! Он писал, например: “Люблю смотреть, как умирают дети...” – для чего? Для дешёвой популярности?

– Ну, оставим это. Моя мать – человек старой закалки и не хочет видеть недостатки своих кумиров. В частности и тот недостаток, с которого мы начали... Поедем лучше к Лине. Я в неё был влюблён до тебя.

Родион позвонил Лине, и мы встретились уже через час. Зеленоглазая молдаванка Лина обняла меня и Родика и повела в столовую. На круглом столе были цветы, яблоки и молдавское вино. Вышитая белая скатерть спускалась почти до самого паркета. Лина, смеясь неизвестно чему – может, просто весна играла в ней – предложила выпить за дружбу между Ленинградом и Кишинёвом.

–Лина – танцовщица, ты знаешь, – сказал Родион, – она ездила со своим ансамблем в Ленинград.

– Верно. Давайте танцевать, – воскликнула Лина и пригласила меня. Родион оторопел. Я тоже была смущена. Смущена и восхищена.

– Мне, признаться, никогда не приходилось танцевать с танцовщицами, – на всякий случай заявила я, – вдруг не получится?

– Танцовщицы на то и существуют, чтоб научить. Получится!

Тут Лина взяла меня за талию и закружила. Мы были одного роста с ней и приблизительно одинаковых пропорций. Лина вела, и мне было неизъяснимо легко с ней. Мы слились с музыкой. И кружились, кружились по широкой комнате вокруг стола. Я заметила, что Родион сидит на диване совсем постный. Но теперь мне уже не хотелось отпускать Лину. Всё бы плыть с ней на волнах быстрой музыки и окунуться в море её зелёных глаз.

– Вы, оказывается, не только танцовщица, но ещё и колдунья.
Лина засмеялась и приблизилась ко мне. Наши соски столкнулись. Я на ходу вырвала белый цветок из букета на столе и воткнула ей в волосы. Её густые, отливающие красной медью волосы, которые пахли нежностью.

Возвращались мы с Родионом к нему домой молча. Было ясно, что свадьбы не будет.