ПомоГимн

Книжка эта (агромадная по объему) издана в конце 2008 года в Красноярске и в Москве одновременно. Есть она в продаже, в частности в Московском доме книги на Новом Арбате, Фаланстере и др магазинах. Можно по инету заказать. Издана красиво, твердяком. Тексты размещаю здесь, пусть полежат.


Антон Нечаев


ПомоГимн
 

сборник стихотворений


©  Антон Нечаев, стихи, 2008

В сборник вошли книги стихов «ПомоГимн», «Ранее», а также некоторые поэмы и циклы.

Автор благодарит

Евгения Степанова за постоянную помощь и поддержку в продвижении текстов,
Владимира Титова за помощь в составлении этой книги,
Александра Марковича Файна за эту книгу.

Фото: Олег Кузьмин


Цитаты на обложку:

Мне позвонили из журнала "Эсквайр" и предложили КАК БЫ учредить премию Евг. Попова и кого-нибудь ей наградить. Пожалуйста, ответил я.
        ПРЕМИЯ ЕВГ. ПОПОВА «ЗА КОНСТРУКТИВНУЮ НАГЛОСТЬ В СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ»
        ЛАУРЕАТЫ: Поэт АНТОН НЕЧАЕВ (Красноярск) за циклы идейно-ущербных лирических стихотворений с элементами цинизма и романтики
        <...>
        ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: 0.5 л водки, ценою не менее 170 руб. бутылка, 1.5 л отечественной минеральной воды с газом, 300 гр. сырокопченой колбасы, полбуханки черного хлеба и 500 гр. соленых огурцов с рынка.
               
                Евгений Попов

В наше время требуется изрядное мужество, чтобы писать стихи: слишком много великих теней за плечами, слишком редко удается услышать голос, интонации которого никого не напоминают. Мне кажется, что в лучших стихах Антона Нечаева есть такая интонация – своя, сильная и оригинальная…

                Дина Рубина


Антон Нечаев – настолько хороший поэт, что может писать и матом, и вязью, и крестиками, и ноликами – все одно будет хорошо.

                Александр Силаев «Вечерний Красноярск»



ПОМОГИМН


ПОЖАР
Когда подгнившее строенье тронет пламя
(пускай над ним высокий шпиль и знамя
и пестрой свиты свора у дверей),
немного жаль обманутых людей,
связавших опрометчиво желанья,
как думалось, с основой мирозданья,
а оказалось, с кучкою золы…
Брандмейстеры наставили стволы
орудий на дымящиеся горы,
и мокрые выходят мародеры.


ТАНЦЫ
I
Танцы в носках
по спирали пыли
впопыхах,
пока не отбили
бабу, пока, беснуясь,
не прижали к полу,
не интересуясь
какого ты полу
(пока не кокнули радиолу).

II
Танцы без головных уборов,
пиджаков, носков, разговоров,
ломаний, подтяжек, в одну затяжку
партнершу проглатывая, бедняжку.
А над ковром сигаретный дым,
и воспаряют зады над ним.


ВЕЧНЫЙ ДОМ
За окнами возводят вечный дом.
Сначала в грунте ползали, с трудом
отыскивая место под фундамент.
Здесь каждый сантиметр прошит и занят
то детской горкой, то регбийным полем,
а там времянка чья-то крыта толем.

Детей согнали, дворик разнесли,
наймитов вездесущих навезли
и изгородь заставили поставить,
и землю бить и резать – не лукавить.

Взрастает помаленьку вечный дом,
а те дома, что грудились кругом,
невечные, глядели беспокойно
и поперек трещали и продольно.

Их время вышло. Спеты песни, сны
давно прокручены, архаровцы весны,
коты на чердаках перегорели,
и новый бриз, ревя, стремится в щели.


В БОЛЬНИЦЕ
 - Я видел, как погиб отец,
как брат, гуляка и певец,
ушел из гавани, как шхуна,
и где теперь его лагуна?

Друзья мои, как львы ревели,
как гады, корчились, шипели,
но смерти скромный тамбурин,
играя, справился один

со всей их жизненной закваской.
Я не старался брошью, лаской
ее пощаду заслужить,
но, не отказываясь жить,

я загодя с ней помирился…
Больной откинулся, забылся
на полчаса тяжелой дремой,
а мир вокруг шуршал соломой.


ДО ПАДЕНИЯ
Спустилась ночь, и женщину в шалаш
Адам повлек, нашла такая блажь –
опять себя почуял кавалером,
и выебал особенным манером.

«А ты же будешь мальчик для битья» -
сказала Ева, к мужу подойдя,
и приказала ползать на коленях
и спину исцарапать на каменьях.

Через неделю, месяц или год
она сорвет в саду запретный плод.


КРЕДИТОРУ
Спасибо за часы, за честное питье,
но я верну тебе добро твое
едва ль сполна, навряд ли и сторицей;
начать бы контактировать в столице
и, может быть, тогда открою клад,
какому несказанно будешь рад.

Еще разок – хлопок, тысячелетье
и сдвинется худое лихолетье,
и летнее наступит торжество,
с мечтою обнаружится родство.
Пускай измором, болью, отпечатком
или судебным проклятым порядком,
пусть вся округа скажет «ну и ну!»
но я до капли кровь тебе верну.


ОСЛИК
Беда до обеда,
а вскоре –
горе.
Хромоножка ослик,
что молчаливый мостик
времен:
ярмом –
вьюк с заботами,
седоком –
тьма с уродами.


В ГРОБАХ
Как хорошо сидеть в гробу
многопанельном, сверхэтажном,
как хорошо катить в гробу
губастым, бархатным и важным
и, часто тыкая в клаксон,
не слышать поминальный звон.


***
Перо в руке излечивает сердце,
как луноход по скатерти ползет
листа.
И кажется, что та,
от коей никому не отвертеться,
не покарает, а спасет.


БЕРЕЗЫ – ВДОВЫ
Березы рожают листья,
а осень рожает стужу…
А много ли проку вышло?
Задать бы вопросы мужу.

Горючие слезы прячут,
глядятся в ночной колодец
и в зареве алом пляшут
рощами богородиц.


ПОГРЕБЕНИЕ
Когда несли на кладбище, листва
от скорбных звуков ветра поперхнулась,
и увидав отпавшего душа,
не узнавая, в страхе отшатнулась.

Молчал сопровождающих отдел;
и ворон сел на ветку, как начальник,
и голос провожавшего грубел,
и трон господень, как прогнивший жальник,

качался над потоком смутных душ,
как над женою спящей пьяный муж.


ШТРАФНИКИ
                В. П. Астафьеву
Придут и к нам в костюмах цвета хаки
специалисты по стрельбе и драке;
на многих приползут грузовиках,
с доносами и пушками в руках.

Мы – штрафники. Нам и копья не дали,
и тонны документов и регалий
нас от орды слепой не защитят
способных, но доверчивых ребят.


***
                Илье
Там, далеко на берегу пруда
мальчишки обмотали тросом ветку
и над поверхностью болтаются туда-
сюда, пока не прорывают сетку

холодной, освежающей воды,
в середке бурой, и зеленой с краю.
И я плыву под крики детворы
и никогда назад не приплываю.


***
От мертвых нет спасенья.
Они везде, везде.
Строчат стихотворенья,
в кафе жуют печенья
и лаются в суде.
Куда от них податься?
Запрятаться куда?
Они в окно стучатся,
на улицах толпятся
бодры, свежи всегда.
Лишь в рамке на комоде,
великий и простой,
еще не старый Гете
задумался, живой.


СТРАШНО
Выключи свет,
и тебя нет.

Черты в темноте
те и не те.

И если позвать,
себя самого

получится ли узнать

в голосе с хрипотцой
голос нормальный свой?


КОНЕЦ ЦВЕТА
Синий, когда он вошел в круг,
позеленел вдруг,
засуетился,
понял, что заблудился.

А красный
напрасный
всегда и везде
растворился в воде,

канул
сыпью колючих гранул.


КОНИ И ЛЮДИ
Так мало стало людей,
ценящих воздух.
Тем менее стало коней.

Человек брал коня,
вел дышать…
А теперь кровать, мать,
горчичник, больница,
и даже седло не снится.


***
Что я хочу себе напомнить,
как будто сумерки наполнить?

Воспоминания – водицей,
и так страница за страницей,

пока течет строка живая,
писать, себя напоминая.


С УМА
Девушка в квартире.
Покемарив в сортире,
забрела в ванную,
пепельницу стеклянную
почистила, щетку в рот,
как банановый бутерброд,
сунула, поелозила,
десну озанозила.

Вышла, ругаясь.
Стена, качаясь,
приблизилась к чашечке
с морсом. В тельняшечке
казалась себе сама
сводящей с ума.


***
Дождь, или, может быть, тает снег?
Кончился век, значит, начинается век.

Катится маленькая тележка,
а за нею мальчик Олежка

вприпрыжку несется в грязь.
Мама кричит: вылазь!

сгибая худую спину,
как высохшую паутину.


***
Я не Россия, я – Сибирь! –
кричит пустырь.

Где были степи и тайга –
разбой, пурга.

Сорвал бульдозер с тундры юбки,
возвел халупки.

Какие люди в них живут?
Чего в них ждут?

Здесь так помногу умирали,
что ближе к небу место есть едва ли.


ПОМОГИМН
Помоги, помоги, помоги мне! –
ноет сердце, отчаянью вторя.
А в ответ только новые гимны,
и, как следствие, новое горе.

До поры унимается рана,
но чуть тронь – кровоточит повязка,
и в груди, оголившейся странно,
громыхает и хлюпает вязко,

словно в ребра уходит дорога;
там усталый, надломленный путник
из всего мироздания Бога
отбирает березовый прутик.


ВРАЧИ
Врачи чарованы латынью,
в которой сами ни бум-бум…
Рекомендуют есть ботвинью
и перед завтраком изюм.

Стелить постель поверх кровати,
ходить ушами, чавкать ртом
и не заботиться о том,
что кой-кого толкают сзади,

кого ведут под локотки,
кого-то мочат у реки.


***
Из двигателя едкий дым
в салон автобуса ввалился.
Шофер ничуть не удивился:
«Мы и похлеще вонь родим!»

И пассажиры как во сне
сидят, носы не закрывая…
О, как блаженна жизнь в тебе,
моя Россия дорогая!


ТЕПЛОТА
Нет ничего теплее кошелька,
бутылки самогона, разговорца,
расцветшего в ладони огонька
и в декабре замерзшего оконца.

А будет Холод (будет – говорят),
и я уже ищу повсюду взгляд
рассеянный, сквозь тонкие ресницы,
чтоб было где от холода укрыться.


АФИША
Внимание, завтра
решающий матч.
Встречаются «Сокол»
и тульский «Тягач».
Голы забивают
Чижов и Пыжов,
И Костин пенальти
исполнить готов.
Арбитры не строги.
Фанатам гостей
милиция выбьет
пятнадцать костей.
Прекрасное шоу!
Спешите скорей!
Спортсмены «порхают»
за тридцать рублей!


***
А я уже не помню города,
которыми когда-то любовался…
Я, может, и не ездил никуда,
а, может, где-то был, да обознался.

И те дороги, пыль, монастыри,
дворцы и туристическая тряска,
и полные реликвий пустыри
лишь спутники Большого Красноярска.


***
И я служил, как служат вещи,
держал безмолвно шубу, плащ,
хранил в себе отвертку, клещи,
салат, салатницу, калач.

Но мне молчать осточертело,
я весь изржавлен и горю –
поскольку петь не может тело,
я синим цветом говорю.


К ВЕЧЕРУ
Примолкли сдобные дома,
застыли башенные краны,
прижалась – не поет трава,
и сосунки не просят мамы.

Лишь по округе хриплый стон
звенит, лишая мир сознанья,
как будто в мути мирозданья
не выключен магнитофон.


***
Жопа липнет к табуретке,
тянет торкнуться к соседке,
говорят, у ней трусы
неизведанной красы.

Фонари слегка линяют,
ноги потные воняют,
и течет на член с губы
струйка внутренней воды.

Солнце в виде имбецила
повихляло, поюлило
цельный день и враз зашло,
словно мир другой нашло.


БЕССОННИЦА
До того не спится,
что охота спиться.

Вроде баба рядом,
да не тешит взглядом.

Выйти бы во двор,
в грудь набрать простор,

из ветвей берез
понадергать кос.

Там туман стоит,
там и сон не спит.


***
Ужасно, когда пьяные орут,
насилуют и незнакомцев бьют,
стучат дверьми, нестройно запевают…

А если это прежние друзья?
А вдруг они скучают без меня
и ждут меня, и плачут, и страдают?


НА РЕЛЬСАХ
Я лежу на рельсах
железнодорожных,
руки плотно сжаты,
голова на месте.

Вдалеке коровки
тощие пасутся,
желтое болотце,
запах аммиака.

У меня бутылка
спрятана в кармане
крепкого напитка:
«Старка» иль «Перцовка».

Рядом птичка сядет –
отхлебну глоточек;
сядет к ней другая –
отхлебну побольше.

Так и коротаем
помаленьку сутки,
сутки выйдут в годы,
годы ж как бумага –

оторвешь страничку,
и ушло, что было.
Не вспугните птичку,
с нею веселее.


***
Когда зайдешь, бывалоча, в вагон,
а там народу – целая орава,
и женщина, в которую влюблен,
ругается налево и направо,

и ты бесцельно держишь чемодан
и думаешь остаться или выйти;
какой-то фрукт из гордых южных стран
от смачной ругани слегка убавит прыти

и пятится, потея и хрипя,
слюнявой влагой брызгая в тебя.
Доверишься, присядешь, и пейзаж
дополнит захламленностью вояж.


ЗИМА В АПРЕЛЕ
Как славно то, что ты еще жива!
И кто с тобой прощался – просчитались!
Уже являлась серая халва,
и желтые печенья раскрывались,
но ты сумела белою фольгой
опутать вновь лоток бесплатный свой.


ФОНАРИ
Фонари зажгутся в девять,
а пока еще темно.
Ублажают парни девок
чем от бога им дано.

Слышно: пьяная гулянка,
визг машины, беготня;
у меня в запасе банка,
банка пива у меня.

Я открою холодильник,
стану песне подпевать,
где-то дернется рубильник,
станет лампа оживать.

Фонари уже пылают
посреди вечерней мглы,
но они не понимают,
отчего тоскуем мы.


КИСКА
Киска любит ксерить
мелкие листочки.
Есть у киски миска,
в ней лежат грибочки

с шоколадной шляпкой,
с мармеладной ножкой,
киска лепит лапкой
на уши сережки.

И на шее бантик,
шерсть блестит по моде:
я блестящий фантик
в мусоропроводе!


РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
У дамы умер муж.
Она залезла в душ,
почистилась, помылась
и хоронить явилась.

Его несли в автобус,
огромного, как глобус,
поэты и бомжи,
наперсники души.

Бездонная та яма,
что тянет нас упрямо,
уже чуть-чуть сердилась,
что челядь копошилась.

Но тронулся кортеж.
Уж близок и рубеж,
куда прорваться можно,
и не нужна таможня.


В ЗЕРКАЛАХ
Подушка вместо бабы,
в подмен вина – вода.
Людей не вижу – жабы,
да тишина одна.

Идти вперед – пустое,
назад идти – нельзя,
и чудище больное
взирает на меня.


НА ПЕРЕПУТЬЕ
На перепутье храм
встал не для дам,
не вигвам для жилья –
свалка почти гнилья.

В куполе солнца костер,
шпиль остер,
коровий колокол
и поп с гонором.

Подползи, поклонись,
укуси ручку,
в клобуке сучку
щипни за низ.

Кагор – служка,
пономарь – ложка,
ночами случка,
в крестильне – слежка,

погасла плошка,
в кармане – решка.


***
У меня подружки
шалашовки, шлюшки.
Любят пиво, стружки
в толстом кошельке,
любят гладить ляжки
мопсу-старикашке –
говорят старушки-
сушки во дворе.

Мне на их шептанье
тратить жаль вниманье,
весь в образованье
я ушел, смеясь:
раскрываю книжку,
вижу в ней интрижку,
в рот кладу ледышку,
за кроссворд садясь...

Лишь одно мученье:
где предназначенье?
Напрягаю зренье,
уловляю связь...
Никакого толку,
только без умолку
ветер дует в щелку,
плача и казнясь.


***
В осадке апельсиновой воды
царевна-лебедь лепит постирушку,
а мне бы выпить с другом на полушку
и укатить на тракторе в сады.

Какой духман, какое загляденье!
В листве опавшей возится енот,
и если есть чудесное мгновенье,
оно у нас сейчас произойдет.


***
Я начал новую ручку,
подруга ушла на случку,
детишки играют в покер,
не терпят приправ и опер.

Через неделю экзамен.
Католики знают «амен»,
а мы говорим «аминь»,
но мало у нас святынь.

Хорошее дело – лето
для пляжа, курорта, бреда,
а осенью так беда:
не тронешься никуда.

В Сибири всегда закаты,
а мы и закатам рады,
есть Старый и Новый свет,
а здесь никакого нет.


ДРУЗЬЯМ
Олег, легонечко закрой
за Сашей дверь, но тише, тише,
он здесь еще, но как бы вышел
в эфир надзвездный, голубой.

Там есть скитания, огни
и желтой скатерти дорога,
немного полог отогни –
узришь архангелов и Бога.

Но нет пивного там ларька,
табачновинного отдела...
Открой, Олег, наверняка
назад вернулось Сани тело.


***
Небо выключило синий прожектор,
и показались белые рыбы.

Они плавали,
стукаясь друг о друга,
предсказывали нам
будущее.

Но к чему оно мне?
Вряд ли мы в нем окажемся:
слишком уж там ветрено,
слишком просторно.

Золотые иглы
твоих волос
и мягкая
брусника запястий
предскажет его
вернее.


ЖАРА
Твой новый голубой купальник
повис на ветке, словно мотылек...
Прохожий, полудурок и охальник,
рассматривает ямку между ног

и нервно спотыкается, в усмешке
растерянность тревожно затая:
и я б с такой же журавлино-нежной
цирцеей мог, да где она, моя?


ПОДВОРЬЕ
Где-то около колоколов
пекло:
колют дрова,
ведрами носят воду...

Уважь, жаворонок,
пособи,
спой!

Е-пэ-рэ-сэ-тэ работнички!
Пота речки,
ругательств град,
а результат
нулевой,

хоть вой.

Поп крестится,
у сердца
чешет сосок
и в тенек,
в погребок
за водочкой,
тьфу! винишком,
а то уж слишком
жарко на солнышке,
горячо,
и после невест христовых
спина болит,
и зудит плечо.


СТАРЫЙ ПУШКИН
Ну, вот и Пушкин постарел,
уж не повеса, не пострел,
и настроенья нет стреляться,
и бабы голые не снятся.

Ворчит, понурый и седой,
пропах винищем и смолой,
листков перебирает кипы,
в грудные вслушиваясь хрипы.

Под боком вертится жена,
от пряных снадобий пьяна,
а он зовет ее то Глашей,
то Федькой-чертом, то Парашей.


НЕВЕРИЕ
Одни и те же песни,
и мысли, и слова...
Устрой спектакль, воскресни:
утешится молва,

и та же камарилья
споет тебе канон
безверья и бессилья,
знакомый испокон.


ТВОЙ ДЕНЬ
Ты начинаешь завтракать под вечер,
когда уж организм утешить нечем...
С утра был секс, работа, беготня,
сиденье на коленях у меня,
возня с детьми: задания, оценки –
до одури приевшиеся сценки...
С одеждой грязной, грязными носками
и добрыми, непонятыми снами.


МАТЕРИ
Сколько уж лет прошло,
как мертвы твои подруги,
и как ищут твои друзья
по скверикам
маленьких девочек,
чтобы подвязать им косички.

Ты все еще девушка,

высматриваешь в
чужеродной толпе знакомых
с кем бы
водить хоровод.


***
Деревья выделяют кислород,
а человеки – клубы никотина,
ругательства – потеющий пилот,
боезапас расстреливая мимо.

А девочки, а девочки любовь
сквозь тоненькую кожу выделяют,
чтоб у солдат скорей бежала кровь,
когда они поют и убивают.


РАНА
Далеко родной городок,
а поди ж ты, весь перетек
да какой дорогой сюда –
не проведать мне никогда.

Тополя и липы плывут,
как солдатский строй на редут,
и стоят кургузо дома,
там, где сходят люди с ума.

Во дворе иль в нервах огонь?
Только ты винтовку не тронь,
не ходи туда, не ходи,
не носи медаль на груди.

Из ноздрей струится моча,
и рука врача горяча,
и по жилам пьяная прет
та, что скоро душу зальет.


ИДЕАЛЬНЫЕ ПАРЫ
Идеальные пары сидят на скамейках,
курят за столиками, говорят о прекрасном,
обсуждают зарплаты в тесных семейках,
а потом расстаются самым ужасным
образом: без скандалов, целуясь в щечку,
ты разрешаешь на лето дочку,
она согласна, сама на юг
с командой теплых лихих подруг,
а он звонит ей, интересуется,
уж не вредна ли дочурке курица.


ПОСЛЕ 9 МАЯ
После девятого мая
ветераны дрыхнут в лесу,
заложив ладони под голову –
последние жертвы победы.


С УТРА ЖИВА
С утра жива моя надежда:
пыхтит, шевелится, плодит,
несется или строит вид?
Но вот и сумерки. Пореже

стучится сердце у нее
в добра бессмысленную клетку.
Заходит день в тугую сетку
беды, полощется тряпье

ночного воздуха о стены.
Смешались ссоры и измены,
и капли нежности в груди
уже во мраке не найти.


ЮЖНОЕ
Помнишь летнюю канитель?
Как ползли по песку в постель
загорелые парни-крабы,
и до смерти с любым могла бы,
а по морю ходил баркас,
в профиль, словно седой абхаз?


ТАНЦПЛОЩАДКА
Смолкла музыка. Танцплощадка,
словно убитая куропатка,
перышки изгороди разбросав,
отрезвела, с небес упав.

На женщин набросились пацаны,
как обезумевшие слоны,
лавочки крашенные круша,
водкой отчаянье заглуша.

А красавицы растерялись
и в плену оказались
одичавших людей-
зверей.

Между ног у них сладко,
и губная помадка
вперемешку со свежей кровью
настоящей пахнет любовью.


ТРАХ В САДУ
Семя падает на камень,
где ты только что лежала,
но уже встряхнулась, встала
и пошла неспешно к маме

помогать готовить ужин,
суетиться, трепыхаться.
Я совсем тебе не нужен,
в камне дети не родятся.


МЕЧТА О СЫНЕ
Я мечтал о мальчике,
мальчике-кабанчике
с яйцами пудовыми,
с мышцами свинцовыми.

Но пришла девчурочка,
тоненькая шкурочка,
с узкими лопатками,
плюшевыми пятками.

Я ее подначиваю,
психику сворачиваю:
погляди, картинка,
а на ней машинка!

А она надуется,
на себя любуется
и крадет помаду,
просит шоколаду.


***
Иностранец,
я скольжу по твоей руке:
танец
спички на коробке.


НАПАРНИКУ
Государство топит души,
словно в небе шарики.
Хорошо ходить по суше,
если есть напарники.

У тебя в кармане гильза,
у меня взрывчаточка.
Запылает славно мыза
скареда-начальничка.


КОНСТРУКТОРУ
Конструктор синих кораблей,
алмазных пылесосов!
Ты уведи меня скорей
в страну богатых боссов.

Там улыбаются слегка,
приказывают тихо.
Там на полу лежит икра,
а на столе – чувиха.


***
Кому жизнь – сигарета,
кому – только влагалище.
Кому – крохотка света
да дорога на кладбище.

Ну а мне оцепление
да медвяная рожь,
да сухое терпение
от которого пьешь.


***
Небо вверху ничье.
Лето давно прошло.
Что же тебе еще?
Девушке хорошо.

Дико скрипит кровать.
Кто-то не будет спать.
Кто-то сразу уснет,
что-то во сне поймет.

Выстрелит, помолчит
ночь за пределом нас.
Тихо душа стучит
в ржавый дырявый таз.

Где-то шумит вода,
где-то гудит огонь.
Рушатся города,
бешеный мчится конь.

А у меня в тиши
сколько веков прошло?
Хочешь, канкан спляши!
Девушке хорошо.


ЧЕЛОВЕК УМЕР
                В. П. Астафьеву 
Найдется, кому плакать,
кому над гробом петь,
кому копать и ахать,
но некому скорбеть.


РАЗВАЛИНЫ
Какая-то случайная равнина
за домом: без конца, ни колоска;
лишь топот продувалы-исполина,
и в глыбах заморожена тоска.

Повсюду кости умерших животных,
следы развалин, каменная твердь,
и на обломках, тихих и свободных,
качается пластмассовая смерть.

Проходишь по безлюдному простору,
о камень запинаешься ногой:
к небывшему о суетности спору
довесок пред тобою ледяной.

Смолкают звуки. Всякое метанье,
волнение тщедушного житья
покою уступают созерцанью
и медленному ходу бытия.


ЗНАЮ ВСЕ
Я знаю все: откуда плач у птицы,
и почему черемуха цветет,
и отчего так колются ресницы,
и кто сегодня в школу не пойдет.

Завыла чья под окнами машина
и сколько перьев в крыльях у скворца...
У знания достойная причина,
и я не прячу в заводи лица,

когда встает заря над околотком,
и ярче сварки жаркие лучи.
Но что случилось с дальним одногодком,
я даже не гадаю... Помолчим.


С РУСАЛКОЙ
Я жил с тобой, с тобою спал,
в бреду ночами призывал,
губами губы согревал,
но я тебя не знал.

А ты была, какой хотела:
играла, пела как умела,
в реке плескалась, ало ела
и не худела.

Меж нами не было вражды,
ни дружбы не было, ни страсти.
Я портил зубы – кушал сласти,
а ты смотрела из воды,

как рыба, мир не понимая,
и уплывала без следа,
плечами воду разрезая,
сама вода.


КАТАСТРОФА
Ты погибла в автокатастрофе,
ездя на игрушечной машине.
Кто теперь на кухне варит кофе?
Темной ночью скачет на мужчине?

Задралась юбчонка выше паха,
и в крови и копоти лодыжка:
и шоссе – растянутая плаха,
и виновный топчется парнишка.

Я его совсем не осуждаю,
только он ласкал твои колени
или губы, сладко раскрывая,
целовал в косметике и пене?

Почему уходит дорогое?
Почему, безвольно уплывая,
не шепнет, не вздрогнет под рукою
милая ладошка золотая?


НОВОГОДНЕЕ
Новый год: салаты, йод,
под столом кого-то рвет,
а сосед в окно блюет.

Тащит бабка малыша,
за спиною ни гроша:
спи, конфетная душа!

Разложились на снегу
на заду и на боку
бедолаги: гу-гу-гу!

Вокруг елочки
пляшут девочки:
пьянки-спевочки...

А хмельной Мороз,
щеки слива,
тычет нос
в кассу: пива!


ЗИМНЕЕ
Я встречаюсь с людьми,
захожу в магазины, покупаю одежду и обувь,
шарю в карманах копеечку: на возьми!
и у нищего на лице становится больше злобы.

Исчезает экскурсия в темной январской мгле,
ночью ходят дома, еле слышно по плитам ступая.
Удивительная, немая,
я грущу о тебе.


СЧАСТЬЕ
Счастье – шум. Когда шумишь,
значит, не боишься.
В коридоре тусклом спишь,
громко материшься.

Счастье – шалости и смех;
топот, топот, топот,
бесконечно добрый грех
и жестокий опыт.


ПАТРУЛЬ
Из стен выходят мертвенные тени
и к девушкам садятся на колени,
кусают за колючие соски
и воют, и стенают от тоски.

Мы проезжаем мимо, не волнуясь;
прожектором прощупываем улиц
прямолинейный, камерный чертеж,
который лишь поверхностно пригож.

А в глубине... Я знаю, что творится;
блуждают замороженные лица,
и крики раздаются, и возня,
и за получку борется родня.

Водитель безалаберно зевает,
ни зрение, ни слух не запрягает,
катается по городу, свистит,
на практикантку весело глядит.

И я не сплю. И тоже равнодушен,
пейзаж урбанистический придушен,
отторгнут проходимцев кислый вид,
лишь электронный колокол саднит.


КАК В БУДУЩЕМ
Не ссы, Антоха!
Будет плохо;
но, может быть, как знать,
уйдет последняя эпоха,
и в царстве славного Гороха
наступит благодать!

И мы тогда с тобою, парень,
слегка покуролесим в баре,
наутро с пивом посидим
и в обезьянник загремим.


ВЫСТУПАЮЩЕМУ
Ты наелся печенья
(газы плоть извергает)
и прочел поученье,
что ведет и спасает.

Ты умен без сомненья
(от ума расширяет),
но учти мое мненье;
от тебя откровенье
откровенно воняет.


***
Россия – качественный сон
в мешке из сосен и погон,
движенье утлое дороги
само собой тебе под ноги.

Прижмись к окошечку земли,
прислушиваясь, как вдали
стучат заморские копыта;
и грудь пробита.

А дальше будет шелуха,
халупа, ханжество, засранство,
грошовых мыслей требуха
и хамство.


ВОСПИТАНИЕ ГЕРОЕВ
Когда взошли мы на пустой баркас,
еще герои были среди нас.

И море не буянило сначала,
и чайка нас ничуть не испугала.

Но вот потом... Не знаю, как понять...
За миг преобразилась неба гладь,

слетелись тучи, волны, как слоны...
От страха мы облегчились в штаны

и завопили: в гавань, на прикол,
где списанный дежурит ледокол!


***
Тварь живет так, как она живет.
Пиво пьет и зерно жует,
моет пол, подрабатывает на базе
и хранит десятки в стеклянной вазе.

А предложишь ей золотой брусок
иль шикарной шляпой прикрыть висок,
так она растерянно ухмыльнется –
отвернется.


***
Огни гниют, ручьи увяли
и в чистом поле ни шиша.
Морские львы живут в канале,
в канализации – паша.

Кругом довольство. Хитрый янки
прибрал к рукам любой доход,
и лишь нарядные поганки
бесплатный кружат хоровод.


ЖУРАВЛИНАЯ ПЕСНЬ ВОРОНЫ
Все, что я вижу, это волосы на лобке,
маленький прыщик внутри бедра,
груди, трепещущие в руке...
Как ты могла

исчезнуть?

Я прохожу, напевая колючий марш,
там, где хозяйка травит болоний фарш;
я беззаботен, ноша моя легка.
Где голова быка?

Женщина скажет – слово вопьется в плоть,
Скулы решеток узнику не смолоть.
Выйти – не выйти? Лучше шагать внутри.
Что ж не видать зари?

А по деткам скучаю,
но мордашек их не различаю,
а они меня то отцом
зовут, то ослом.


ОБНАЖЕНИЕ
Я снимаю одежду
и забываюсь между
голой стеной
и голой твоей спиной.

Ты говоришь мне: спокой-
ной ночи!
и закрываешь очи.


ТРЕНАЖЕР
Я сажусь на тренажер
и качусь во весь опор
на работу, в лавку,
узаконить справку.

Долго в очередь стою,
с контролером говорю,
выхожу из ЗАГСа,
на ботинках вакса.

Впереди трепещет дверь,
скорость пятую теперь,
повернем налево,
прошмыгнем без гнева

мимо издевательства,
драмы и предательства.
В состоянье гордом
занимаюсь спортом.


В НИРВАНЕ
Хожу в рванье, зато в нирване.
Ношу сокровища в кармане:
четыре спички, коробок
и вшей катаю между ног.

К чему сведет меня дорога?
Клетушка, гнездышко, берлога,
сарай в затерянном краю –
благословясь, благодарю.


ЭКСКАВАТОР БЕЗУМНЫЙ
Сошел с ума могучий экскаватор:
копает и копает, и фырчит,
а наша обреченная палата
в окошко безучастное глядит.

Растет гора. Уже не видно сопок.
И вышки заслонила и забор.
А нам все снится море и Европа,
покуда урезают кругозор.


КИБИТКА
Кибитка едет медленно и плавно,
разглаживая трещинки дороги,
а вслед за ней, дрожа, идет толпа,
боясь попасть впросак и умирая
от недоверия.

Кибиткой управляет серый конь:
костюм английский, с монограммой вожжи,
в зубах забытый палочный удар;
конь одержим, вспенен и растревожен –
он хлещет без пощады пустоту.

Но пустота наполнена собой.
Она защищена и всем довольна,
ее нельзя уволить, распустить
и хлесткою вожжой не испугаешь.

И остается верить колесу,
что катится и катится прилежно,
не портя разрушением пейзаж,
попутчиков размером не смущая,
бежит и все.


СМЫСЛ
Смысл является
во время дождя
и еще
когда ты любишь меня.


СЕМЬЯНИН
Я не был у проституток,
хотя и были возможности.
То с женой не до шуток,
то с финансами сложности.

Так и прожил, не жалуясь,
никого не любя.
Помню лишь девку шалую
под вечер у фонаря.


УТРОМ
Твое лицо
бессмысленно ест яйцо,
и слезы текут по щекам
невысказанным упреком.


СУПРУГЕ
Тебя люблю, а ты меня не любишь,
когда посуду дедовскую губишь,
выкидываешь старенький стеллаж,
в котором весь характер, гонор наш.

Несешь свое. Простое, без затеек:
в общаге, видно, скраденный кофейник,
четыре книжки, ветхие часы,
(однако не лишенные красы).

И так теперь соседствуют уныло
мое трюмо, проигрыватель, мыло
с твоими мазями, флаконами, шитьем,
и все – порознь, и только мы – вдвоем.


БЕСПЛОЩАДНО
Встретились, полюбили, узнали.
Что ж, это самое, трали-вали...
Ночевали у мамочки день, недельку.
Поломали бабушкину постельку.

И пошли по городу. В гости? В гости.
У кого-то челюсть скрипит от злости,
ну а где-то тихие, где-то рады,
но с ночевкой не часто пускают, гады.

Но сыскали однажды тихонький уголочек:
комнату за копейки сдал дядя – водопроводчик…
Он на работу, у ней – учеба
(они серьезно клялись «до гроба»).

И мамы заходят изредка: «Стервецы!» -
но в холодильник ставят мясо и огурцы.


***
Ты возвратилась ночью, почти под утро.
Хмуро глядишь, облако под глазами.
Куда-то девались помада, колготки, пудра.
Из сумочки выпало фото. Там тип с усами.

Скоро уйдешь? Понурая, неживая
бреешь под душем под животом, подмышки
и, голубые колени едва сдвигая,
как автоматчик с вышки,

смотришь надменно на легкий невкусный завтрак
и не притронешься. Только гремучий кофе
хлещешь и возишь по стулу задом.
Ты не со мною. Пофиг.


ДЕРЕВЦЕ
Там деревце, а я увидел дом,
в котором мы, как веточки, живем,
целуемся, лопочем о своем
и Бога ждем.

И он приходит, светлый, неземной,
с всклокоченною вшивой головой,
далекий, но и близкий сирым, нам.
Он строит храм.
Из бревен строит храм.


БЕЗ ПОДРУГИ
Скучно мне тратить лето,
если подруги нету.
Где ты, старушка, где ты?
С кем-то наверняка.
Я же, что сигарета,
глупая сигарета
в пасти без огонька.


***
Дождь идет. Мы из окошка
наблюдаем за дождем.
Я люблю тебя немножко
и не плачу ни о чем.

Завтра будет. Будет сыро,
будут лужи и плащи.
Я куплю вина и сыра,
хлеба, спичек. Не взыщи.

Заливает время табель
беспросветною водой.
За окошком много капель.
Нету нашей ни одной.


СЛОВА И СНЫ
I
Некоторые слова любят друг друга,
другие ругаются и расстаются,
а третьи, такие, как «холод», «вьюга»
в четвертые, типа «окошко» бьются.

И что с ними делать, никак не знаю.
Положить в ящички? Сбегут, разозлятся.
Н однажды в слове тебя угадаю.
Я в это верю, и сны мне снятся.

II
Одному человеку был сон про вишню,
другому приснилось, что он – вся Вселенная.
А третий жил дома, но как-то вышел
и сны меняет через мгновение.

Так существуем. И в том свобода.
А может быть, лучше сидеть на лавочке
и наблюдать, как с соседского огорода
лезут на небо босые дамочки

и там развлекаются? Тряпки разбрасывают?
И одна из них упадет на лоб наблюдателю.
Нашими снами нас и наказывают,
но руку целуй их подателю.


ДЯДЯ КОЛЯ
Дядя Коля был уволен
изо всех возможных мест.
Подружился с алкоголем:
и сухарика не съест.

Только хлещет, дует, квасит,
да прохожих в спины бьет,
по утрам жену дубасит,
к участковому нейдет.

Ох, за что нам эта доля, -
причитают мать, жена.
Наш тихоня дядя Коля
обезумел от вина.

Дядя Коля, дядя Коля,
недостойный человек!
Отвернись от алкоголя,
не оправишься вовек!

Дядя Коля, дядя Коля
не приемлет этих фраз.
Он поклонник алкоголя
и плевать хотел на вас!


***
Умереть бы за Россию:
что-то тошно.
Как вчера повеселились?
Невозможно.

Не очухались доныне,
все страдаем.
Умереть бы за Россию.
Погибаем.


ИЗ БАКА
На полпути из мусорного бака
случилась вероломная атака:

с небес потоком грязи и дерьма
мы были опрокинуты на днище.

Коль прежде нас насчитывалась тыща,
то многие теперь сошли с ума,

другие же надежды растеряли:
мы их распяли.

Из тех, кто выжил, в вере не угас
мы создали отряд боеспособный,

но двигаться покамест обождем.
Начальник наш в печали благородной

грустит о нас,
а мы грустим о нем.


НОМЕРА
В первом номере сидит богатый дядя,
девочку по попке голой гладя.

Во втором – красивая девчонка
второпях баюкает ребенка.

А в соседнем явно званый нужен,
только гость голодный там не нужен.

Впереди открытые ворота.
Там скоты насилуют кого-то.


ОЧЕРЕДЬ В ТУПИКЕ
Мы выстроили очередь к заправке.
По небу плыли белые заплатки,
и кроны шелестели, и трава...
Ах, довезти бы к вечеру дрова,

тушенкой отовариться на базе
и крышку поменять на унитазе!

Хитринкою мигают «Жигули»,
клиенты прибавляются вдали,
и все стоят, голодные, за чем-то,
толкаясь тщетно,

ведь впереди и сзади на века
огромное пространство тупика.


ОБОРУДОВАНИЕ
Пришло иностранное оборудование.
Как завести – хрен его знает!
Петровича ураганом сдуло:
смотрим – уже наливает.

Игнатьич, тот основательно
подергал ручки, потыкал кнопки
и молвил: желательно
стопочку водки.

Прораб молчал. Он всегда помалкивает,
когда дело касается предприятия.
По-человечьи ж он только гавкает
и ругается словом «братия».

 - Скоро придет начальник.
Пусть и решает, чего тут куда пристраивать.
А не то, как возьму паяльник
и перелеплю все по-своему!

Так разбирались, мучились,
над коробками день томились!
Оно и к лучшему:
похмелились.


***
Встречался с верующими. Молились.
Халвой едва не подавились.
Чуть не запутались в дензнаках,
умаялись в словесных драках,
покрылись лица кумачом,
и не преткнулись ни на чем.


БЕЗ ПЕРЕВОДЧИКА
Бабулечка вареники лепила
и что-то по-французски говорила.
Наверное, красивые слова.
А девочка на коврике играла
и ясно только кукол понимала,
поскольку их придумала сама.

Одна была из спичечных коробок,
другая из просохших винных пробок,
а третья из бумаги, из фольги.
Спала на стуле кукла дорогая:
фарфоровая, шелковая, злая -
ее не принимали бедняки.

 - Пора обедать! - бабушка пропела,
и девочка на миг осиротела,
насупилась и в кухню побрела.
 - Не буду кусать! - бабушке сказала.
Ты никогда меня не понимала!
И бабушке снотворного дала.


МУЗЫКАЛЬНЫЕ КОСТИ
Висит на дереве высохший человек,
на черепе листик, в глазницах снег,
жутко поблескивают коронки,
предплечья предельно тонки.

Ветер играет его костями,
словно засушенными червями,
и задувает в каждую щель,
словно в свирель.

Музыка слышится отовсюду.
Ветки дивятся такому чуду,
и не страшатся стволы порубки,
к музыке чутки.


***
Сегодня грустно.
Письменно и устно
я вызубрил задания на пять:
чего еще студенту пожелать?
Раскрашиваю чертика в зачетке,
скоблю у глотки
до раздраженья кожицу станком
и ни о ком, ну, ни о ком
на белом свете не тоскую.
Возьму другую
девочку себе,
денек, другой – житуха утрясется,
и прежняя подружка не вернется,
а если и вернется – не ко мне.


МАВЗОЛЕЙ
Владимир Ильич Ленин не умирает.
Он жив. Его можно еще спасти.
Народ равнодушно его теряет,
а это ошибка.

Пока не погиб он, покуда можно,
я чую, можно его вернуть,
напрячься нужно... Но сердцу тошно,
оно не входит в такую грудь.


БОЛЬШОЙ ДЯДЯ
Его гасили, били, забивали.
Его молили, после забывали,
сажали в карцер, прятали в укроме,
со шлюхами снимали на соломе.

Теперь он в силе. Всеми уважаем,
красавицей женою обожаем,
благословляем в церкви и во власти.
И, голью раздираемый на части,

он молча смотрит в бесконечный список
текущих дел, оплошностей, описок,
которые желательно исправить:
на нужный путь соратников направить,

успеть помочь, для имиджа, для роста...
 - Не просто жизнь давалась нам, не просто... -
он говорит на дружеском банкете
в столице, в государственном совете.


КРАЙНИЕ ДНИ
Наступили крайние дни.
Огни
над водою погасли.
Мамаша плетется в ясли –
сзади сгорает хлев.
С треском, за нефом неф,
прячется в омут церковь.
Терпкий
кружит над домами дождь,
не задевая крыши.
 - Слушайте, наши вышли?
Все-таки с краю ночь.
Как бы не угодили...
 - Кажется, выходили...


ПОСЛЕ
После будет светло и тепло,
будут страстные взвизги в эфире,
и туман упадет на стекло
ликом Есфири.
А пока мы, мертвые, спим в гробах,
как младенцы ласковые в руках.


СУМЕРКИ
Сумерки упали в сумки
дамам, а кому-то в рюмки.
Ну а нам с тобою, друг,
что потратить на досуг?

У тебя рубля четыре.
Как обычно, все пропили
чуть несвежие друзья
не со мною, без меня.

И в моей заначке пусто.
Ночь – брюссельская капуста,
отрывает по листу,
заполняет пустоту.


НЯНЯ
На улице, что песни в клетке,
с игрушками застыли детки,
им страшно хочется гулять
и зайчик солнечный понять.

Выходит из машины мама,
с ней неулыбчивая дама
зло тычет зонтиком в детей
и просит тысячу рублей.


ПРЕДСТАВЬ
Все, что думалось-мечталось,
что несбыточным казалось,
что держалось за авось,
все свершилось, все сбылось.

Сердце бьется, как лопата
в глубине о крышку клада,
а вокруг со всех сторон
изумрудно-синий звон.


***
Поэты выходят
из надписей на базальтах,
из криков птиц,
из небесных линий,
под шелест страниц
пиний.


ЭПИТАФИЯ
«Он не дожил
до сто-стольки
всего чуть-чуть…»,
как будто если бы дожил,
он стал бы лучше,
мненья изменил
о мире
и более не помер.


СУМЕРКИ СТРАШНЫЕ
Сумерки сутками у стены
мрачно стоят и своей вины
не признают. Просыпаясь рано,
голову выудив из-под крана,
в липкую морось идешь стремглав,
как в напряженнейшую из глав.

Сумерки смотрят. Идет охота
мира голодного на кого-то.


ХОРОШО
Долги и работа,
в перспективе – вакансия идиота,
без стекол веранда, и бак протекает;
тот здоровается, а этот не уважает.

И настолько все хорошо, что тошно;
можно ту, да и эту можно,
в города пускают, не спрашивая прописки,
а тревожат только задницы и пиписьки.


***
Свет сказочно-несказанный
бежит по синей дороге,
у него шустрые ноги,
и сзади он странный,
а спереди гибкий –
проникает во все отверстия:
в улыбки,
в стебельки неземного вереска.


***
Я вернусь.
Грусть моя
уходит раньше меня
туда,
где вода и лед;
гнет
настоящего страшен,
а будущего
еще нет.
Вот и ответ:
не выходить из башен.


ФЕЕ
Придешь, поклонишься, иль я тебя поймаю,
заставлю, уболтаю, заломаю,
и будешь мне болонкою служить,
покорной слыть.

Сундук тяжелый сдвинешь, не порвешься,
над клетками моими посмеешься,
за рамою пылищу соберешь,
в еде соврешь –

малиновое слопаешь варенье;
и «колобка» прочтешь как откровенье.


ГОСТЬ
Ко мне приехали гости:
один – высокий и темный,
молчаливый и скромный;
другой – собранный.

Сколько они сидели –
не пили, не пели,
скучали,
молчали.

Когда же они ушли,
я обнаружил в пыли
над книгами на картине
паука в паутине.


СОЛНЦЕ С ТРЕСКОМ
I
Солнце с треском выходит из горизонта,
как глаз опасливо из-под зонта
выглядывает: не прошел ли дождь?
И утвердившись, как робкий гость
в комнате, из которой ушла хозяйка,
ползет в лазури, вертясь, как гайка
золотая, вдавливаясь в резьбу
неба семечкою в зобу.
II
Солнце с треском взрезает ткань
горизонта; лесная рвань,
обветшалые туч нашлепки,
в свежей краске по горло сопки
ослепительный маховик
не способны отсрочить миг
пробуждения.

Нам-то кажется – это птицы,
скрип согнувшейся поясницы,
да толпы трудовой галдеж,
на гудение ос похож,
выпускает пар спозаранку;
а светило под куртизанку
закосив, на софу леска
прилегло ободком соска.


***
Весна жует молочную лапшу,
повысилась сношаемость у кошек,
от уличных, полуослепших плошек
я даже замиранья не прошу –

иду во тьму, как в щелки глазок Мао,
подростки опоражнивают бак,
мамзели норовят зайти в кабак,
их больно бьют, они же плачут: мало!

И нить дрожит весеннего накала.


***
В автобусах не курят и не ссут,
и это, безусловно, недостаток,
а коли пассажиры запоют,
кондуктора бросаются в припадок
и, путая с билетами рубли,
себя не в состоянье контроли…


НЕДЕЛЬКА
Осточертели вторники,
ишачу по средам,
в четверг друзья-позорники
ко мне приводят дам.
А в пятницу, а в пятницу
братве надрали задницу,
и участковый мент
испортил уик-энд.


ДЕРЕВЯННЫЕ ЛЕСА
Так странно в деревянные леса
входить, за обстановкой наблюдая:
не прячется ль за зеленью оса,
не кинется ли на спину борзая?

Поскольку обездумленно привык
к конструкциям искусственным, железным,
в чащобе и заторканный язык
не назовет меня лицом полезным.


МИЛОСЕРДИЕ
I
Грязь облепила дома.
Зрители посходили с ума,
когда я не пьяный
в испарине пряной
руку подал
тому, кто упал.

А тот засмущался,
от помощи отказался
и тихо с трудом, ползком
по рытвинам напролом
двинулся к перекрестку,
сломав по пути березку.
II
Водка уводит в чащу,
а там тишина, и волки
глядятся в небес осколки,
разнообразя нашу

никчемную жизнь озверелым воем.
Небо с белым подбоем
из хлопьев неведомых
уставилось сиротливым взором
на нас: на меня с позором.


ОХОТА
Мы шли на охоту,
напоминая пехоту
во вражьем лесу.
Бусинка на носу

тяжелого пота
стекала в болото,
теряясь во мраке вод,
кляня поход.

Щуплый ствол за спиною
болтался, с тоскою
раззявив рот
в бесчувственный небосвод.

Напарники в накомарники
и вперед, как ударники
боевого труда,
а я, как балда,

в хвосте тащусь,
матерюсь.

P.S.
Под вечер из чащи
лядащий
высунулся медведь,
словно лисица в клеть
треплющихся наседок…
Срыгнул напоследок.


БУДЫЛЬЯ
Столбы без фонарей,
снега без снегирей,
дорожка без конца
и люди без лица.

Труба без облаков,
носки без каблуков,
слова без языка,
без горести тоска.

Решетка без стены,
кошмары, но не сны,
без берега река,
без волн наверняка.

Размашисто ползешь,
по рыбьему плывешь
(да только под землей),
не подлый и не злой,

все думают – добряк,
на деле же «синяк»,
подручный, заводной,
неяркий, никакой.


***
Мероприятьям нету меры.
Безбожно лезут изуверы,
трезвонят, гаркают – зовут
надеть общественный хомут.

Но без меня моя халупа
глядится отрешенно-глупо,
и полки книжные скрипят –
обиду горькую таят.


ДВЕРЬ
Верь,
дверь
создана
для того чтоб стена
не выглядела так
безнадежно,
чтобы утешить взгляд,
и чтобы несложно
было придти назад.


ЯДОВИТОЕ СОЛНЦЕ
I
До ночи головная боль.
В садах разруха, рухлядь, голь.
Под ветром стекла говорят,
и солнце изливает яд.
II
О господи, скорей б тебя не стало!
Ты в небе, будто в ямине, застряло
и пялишься оттуда, и палишь,
а думаешь, что ласково глядишь!


БЛИЗНЕЦЫ
Взойдя на восемнадцатый этаж,
(опять взыграл предательский кураж)
они удобно так расположились,
что сразу крепко-накрепко сдружились.

 - А я теперь отсюда никуда, -
сказал один, - вон там моя звезда,
а здесь топчан стоит и полушубок,
и времени достаточно для шуток.

 - И я, однако, тоже не уйду
отсюдова, пока не упаду
от дозы неразбавленного яда,
и мне другого лежбища не надо.

И так они сидели день, другой,
пока отряд дружины боевой
их силой не извлек из поднебесья,
Вселенную решеткой занавеся.


ДНИ
Приспичило же дни одолевать!
Ну не даются – Бог с ними, не надо!
А то в костях кукожится надсада,
способная и трактор разорвать.

Но по утрам так сладко бают птицы,
настырно и тревожно тормоша,
что поневоле просится раскрыться
еще не угоревшая душа.


ДОБРО И ЗЛО
Злой отошел, а добрый улыбнулся.
К нему второй и третий подтянулся,
и оба были добрыми, а злой
торчал вдали, набычившись, чужой.

Пристала Справедливости охота
из них избрать достойного кого-то,
с натугою считала голоса,
но было против больше меньше за.


КЛАССИК
Упал лицом в клавиатуру:
«Зачем, когда, с похмелья, сдуру
я начал это сочинять?
И что теперь? Кромсать, сжигать?»
Дисплей сграбастал исступленно
и швырк – с балкона.


ДОЛГИ
Попробуй уследить за тридцать лет
какого понавесили мне долга:
бесплатно приглашали на обед,
и в номере оплаченная телка.

А сколько было выпивки, друзей,
морского бриза, сосен, путешествий,
а сколько было теплых добрых дней,
на родине особенно; и в детстве.


ПРИМЕТА
Я иду, скучая немножко.
Через дорогу несется кошка,
в зубах рыбешка, тревожный взгляд,
торопится накормить котят.

В ней нет ни злобы, ни черной силы…
А тот парнишка смешной, игривый,
что на прохожих раззявил рот,
сегодня в историю попадет.


***
Компьютер завис бесчестно,
родня обманула в карты,
звонил в Петербург бессчетно,
а вышло – напутал даты.

Нагнал телевизор страху –
закройся и не дыши,
и дочка-малютка на ***
отправила карандаши.


ДУХИ-МУХИ
Опять беспокоят духи –
противные прилипухи
жалят меня, жужжат,
из жизни изжать хотят.
 
Я шлепаю мухоловкой
по импортной облицовке,
по лаковой древесине,
по сонной жене-скотине,

по траурному обряду,
по дармоеду-брату,
по тухлому «запорожцу»,
по идиоту-боссу,

по родичам – всем подряд,
а мухи жужжат, жужжат.


МЕСТО
Вот и не стало места моего.
Билет целехонек, пузаты чемоданы,
но поролон склевало воронье,
и ржа поела болтики и рамы.

Народ спешит, народ уходит в рейс,
и скоро в гобелене домотканом
сырого неба растворится весь,
прихлебывая сумерки стаканом.

А я попал в холодный переплет,
вокруг меня бетонные обломки,
и ни назад не выйти, ни вперед,
и в люксах чертыхаются подонки.

Но мне и этот быт не сохранить:
я вижу, как проводит бессловесно
разруха нескончаемую нить,
в тугой рулон обертывая чресла.


ВНЕШНОСТЬ
Если ветер точит лица,
он поможет мне укрыться.

Только надо вопреки
ставить твердые шаги.

Коли вломятся, придут –
человека не найдут.

Там, где были лоб, скула –
безответная скала.


СТУДЕНТЫ
Петров Иван – экономист,
филолог Боря и юрист
Ашот играли в дурака:
у Вани сломана рука,
у Бори васильковый бланш,
но оба требуют реванш,
поскольку рожа у Ашота
напоминает им кого-то.


СТРОИТЕЛИ
За забором сидят армяне,
водку глушат русскими стопарями,
заедают килькой и сухарями.

Временный перерыв в работе.
У одного супруга рожает вроде,
у другого заначка дома в комоде.

Как же тот комод далеко!
Как же тут в снегу нелегко!


КОМУ ВЕСНА
(замечание скучающего пенсионера)
Кому – весна, учеба, трепетанье,
кому – исход, старенье, умиранье.

Девчонка с независимой косичкой
взбивает грязь в сапог одетой спичкой.

Старуха прикорнула на скамейке,
устала быть обузой для семейки.

Кидается камнями детвора.
Над паром голубого кипятка

сорокам, галкам хочется погреться…
От расставаний нам не отвертеться.


ПАХНЕТ
Пахнет зеленым,
серым, соленым,
пахнет никчемным,
чокнутым, злым –
пахнет своим.


«СВОИ»
Я вернулся к своим,
и вроде все рады,
только спрятали взгляды.

У жены полюбовник
какой-то там уголовник,
батя зарплату прячет,
а мать плачет.

Жена мне открылась,
но умом повредилась:
оказалось, дитятко
батино.

Я всех простил.
Супружнице подарил
серьги и платье,
а будущему братишке
карандаши и книжки.


НАШИ
У забора «базар»:
разбили кому-то зубы.
Из нашей халупы
ближе всего до нар.

База горит.
Хлопают газы.
Оказалось, лабазы
хранят иприт.

Ляжу на травку,
травку курю,
вызову Славку,
рожу набью.

Хлюпает грязью
грум грузовик;
аэросвязью
рушится крик

старшей сестрицы
из закута,
где приобщиться
братцу дала.


ЖЕРТВА
I
Жрец
засучил рукав,

но снова
расправил.

Алтарь был
пуст.

Человек
не явился.
II
Зато кровавое насекомое
заползло
на жертвенный камень.

Жрец в бессилии
всадил в него нож.

И насекомое стало рощей,
благоухающим садом,
белыми рыбами в каменных реках
и странными чертежами.


РЕВОЛЬВЕР
Я в дамской сумке у тебя
средь бижутерии и хлама.
Не так и часто длань твоя
меня по ребрышкам ласкала.

Но терпелив я и лежу –
спокойно жду того мгновенья,
когда насквозь пройду межу
от пустяка до преступленья.


***
Сладко сегодня моим богам:
чай с бутербродом, крепкий бальзам.

На подоконнике вскрылись почки
у веточки-одиночки.

Где-то за тысячу тысяч миль –
реанимация, поводырь

пущен на волю попить водички…
Есть сигареты и целы спички,

только еще почтальон с утра
не приносил никому письма.


ПОСЛЕ
После долгих скитаний,
зарешеченных зданий,
непризнанья, вины
остаются победы
в виде нудной беседы
и заоблачной тьмы.


***
Покрой кинескоп амальгамой
и хоть до утра смотри.
Так станешь женой и мамой,
пускающей пузыри.

Загадочный телевизор
одно и то же кино,
садист, извращенец, изверг,
показывает давно.


В СТОЛИЦЕ
В столице поселились украинцы
и незамысловатые гостинцы
коханым отправляют в поездах:
рубли и шмотки, гривны и посуду,
и радуются «хэканью» как чуду,
и сало вспоминают на губах.

А у столбов сибирские собаки
друг другу лижут письки, сиськи, сраки
и лопают пузатые сардельки,
рисковые запарывая сделки.

От запаха не спится голытьбе,
у проститутки служба в голове,
и даром не дает, как не старайся,
бандиты на колени ставят: кайся!

И тягостно, и хочется домой,
но дома, знаешь – стужа, ропот, вой,
и бабушки готовят в подземелье
в небесные чертоги новоселье.

А если гость придет издалека,
почтут наверняка за дурака.
Когда же свой без славы возвернется,
замочат дурака, как инородца.


***
Живут в Сибири москвичи
и ездят на трамваях,
раствором кроют кирпичи,
как совы, спят на сваях.

А под фуфайкой, в глубине
изношенного сердца
тоска закована в тюрьме,
и от нее не деться.


***
Пальто под бобрик, морда под ежа,
а в глубине ранимая душа.

Но зеркало ее не отражает
и этим, безусловно, обижает.


НОЧКА
За эту ночку я в ответе.
Ты задохнулась при минете,
ты мазью чистил сапоги,
ты вдаль глядел из-под руки,
ты целовалась с офицером,
ты выл особенным манером,
ты дырку пальцем зашивал,
ты пил всю ночь, а утром спал.
Лишь я один сидел без дела –
писал, пока не надоело.


НАСТРОЕНИЕ
Птичка звенит,
как медяшка в банке.
Просрал «Зенит».
Наложницы – лесбиянки.

Погодка чудная –
дождь со снегом.
Работка нудная.
Заняться бегом,

тропинку мучить
с утра кроссовками?
А, может, лучше
в бар с шалашовками?


МАЕТА ПАМЯТИ
Вхожу в июнь:
жуть голубая.
постучи по дереву, трижды сплюнь –
не выйдет ни крохи мая.

Маета памяти по веткам лет
обивает шишки, лущит их векшей;
на этом пиршестве сумасшедших нет,
есть помешанные.


РАНДЕВУ С АПОСТОЛАМИ
Разве я ссу, Господи?
Пускай их семь, пусть их даже двенадцать,
пусть они от Тебя апостолы
(тогда на кой нам вообще всречаться?).

Пусть они костерят меня, бьют по печени
(в саквояже у них хвосты и черная кожа),
я не отвечу им, не отвечу,
сопротивленье земное множа.

Пусть я не смелый. Мелом, бисером,
симпатическими чернилами
жизненный путь мой от века выстрадан.
Я не ропщу. Только им укажи могилы.


***
К нам придут комиссары,
чтобы нас убивать...
Ты живой и нестарый,
есть подруга и мать.

Но в простенке иль в скрыне
спрятан ли пистолет,
копья острые в тыне?
Нет?! Нет?!


***
Давай с тобой полюбим инженера,
интеллигента лысого в очках
за сыра круг и кружечку портера,
и модную нашлепку на трусах.

Он купит нам до Адлера билеты,
к автобусу подбросит на «оке».
Мы будем сыты, вымыты, одеты
альфонса два, и содержанки две.


НЕДОВОЛЬСТВО
Листья зеленые, но не так.
Вода фиолетова, но могла быть лучше.
Кто намудрил здесь, какой чудак?
В небо пялятся наши души:
«голубое» оно, натуральный цвет
и людьми утерян, а что взять с Бога?
Настоящей любви и у женщин нет,
и в глухую яму ведет дорога.


НЕПОРЯДОК
Десять вечера. Вчера
раздражала детвора,
а сегодня воют рыбы,
космодром заткнуть могли бы.

Пять минут, четыре, три,
стрелка спятила, смотри –
к той же цели, но путем
неразведанным пойдем.

Жарче солнца нет плиты;
кто имел мои цветы?
Девочки-листочки...
Не закончу строчки.


КИЕВ
I
Над голубой депрессией Днепра
возникла голубая панорама:
как в зелени причудливое бра,
полотнища застиранного храма.

Под этот ватный сонный говорок
легко родится буйный ветерок
и рушит скулы половцам, древлянам
когда ружьем, когда и ятаганом.

II
Но, очищаясь, мученик пройдет
туда, где грезит царственно и тускло
седой ключарь у каменных ворот
катарсисом Андреевского спуска.


ЗАВЕДЕНИЕ
Мы пришли  в заведение. За решеткою дрых разливальщик,
а у входа стоял в белом кителе мраморный мальчик
и входящим безропотно честь и часы предлагал,
но никто их не брал.

Белокурая девушка именем, кажется, Клара
широченный листок посетителям всем подавала
и стояла, потупившись, думала – это меню...
Тот листок, так и быть, я на память себе сохраню.

Этикетки напитков налеплены были случайно.
Где салфетки и соль – до сих пор не разгадана тайна.
Только перцу хватило, напраслины не возведу,
он присутствовал всюду: на стенах, в еде, на полу.

У ворот то и дело сигналила чья-то машина,
выкликая по имени шефа всего – армянина;
кукарекала долго, фырчала, парами давясь,
а потом взорвалась.

Три парнишки в углу мастерили какую-то будку,
приглашали за столик разносчицу-****ь-незабудку,
ухватили за ляжку ее, усадили силком,
а потом узнавали с трудом.

Если кто-то ломился – табличка висела «закрыто»,
кто идти не хотел в недостойное это корыто –
проводила охрана чувствительно «под локотки»,
а на креслах висели тугие стальные мотки...


СОБСТВЕННИК
Закрой на ключ автомобиль,
проверь бумажник и багажник
(вещам и людям нужен стражник,
коль это вещи, а не гиль).

Зайди в салон, тебя здесь ждали;
жена разделась для тебя,
и дым не выпусти, кадя –
автомобиль уже угнали.


ВЗРОСЛЕНИЕ
Наконец-то я стал взрослым.
Можно не пить и раскокать окно в конторе,
сыграть в настольный футбол,
или в «чапаева»
и, не стыдясь, рисовать чертиков.


В МЕРЗЛОТЕ
Нас посадят, как цветы
в ледяные кадки,
будут рявкать и на «ты»,
резать не украдкой.

Вклеят внешность в тайный гриф,
перечислят вины...
Удобрения, полив
в мерзлоте бессильны.


ВОЙ
Кто-то воет, но не пес.
Надрывается до слез,
нянь пугая, домработниц,
разодетых модниц.

Остановится патруль
прикупить на рынке пуль,
и фургон притормозит,
тот, что возит «индезит».

Игроки гоняют мяч –
вдруг услышат страшный плач
чей-то, чей-то, но не мой
непонятно-жуткий вой.


ВО ХРАМ
Бывает, со смирением,
со свечкою в горсти,
на крест, на поклонение,
с молебнами в пути

идет народ, витийствуя,
геройствуя, во храм...
Так мы идем, убийствуя,
безумствуя, во срам.


В ЧИСТОТЕ, ПОРЯДКЕ
Когда он ушел, стало темнее.
Она пыталась запрятать следы на шее
его электрически медных губ,
сдвинула раскладушку рывком, как труп,
уставилась на кровавую пупырышку люстры...
В фольге блудливо шептались астры.
Поставить их в вазу? Желанья тусклы,
и все старанья, увы, напрасны.


БОГ И ПЕПЕЛЬНИЦА
Бог на небе, а пепельница в ногах
все приемлет: и каверзы, и любовь.
Жизнь прекрасна, но в ней верховодит страх.
Мы спасемся.

Бог на небе, а пепельница внизу
пламя гасит, но пламя же и родит;
все приемлет: и музыку, и грозу.
Бог же, мирно посапывает, храпит.


ДАДУТ
Чего дадут – не знаю,
но что-то мне дадут.
Гадать? Не угадаю.
Звонить? Не подойдут.

Сижу на пепелище,
на кочках строю дом,
вокруг микробов тыщи
и дышится с трудом.

Но, может быть, в начале
июля-октября
какой-нибудь начальник
нагадит на меня.


ТОСКА СТАРОГО ЕВРЕЯ
Такая тоска, хоть бы кто позвонил!
Я старую плитку настрополил –
буду варить из костей бульон.
Хоть брякнул бы кто, передал поклон.

Засохшие корки залью кипятком,
вспорхну над посудиною голубком...
Как будто звенело? Ни звука в ответ.
А есть ли на свете какой-нибудь свет?

Пойду за квартиру за месяц платить,
там гои бессовестно любят шутить:
то счет потеряют, припишут урон,
то плату выдумают за телефон.


ЧЕРЕЗ ЖИВОТНЫХ
Через животных говорят со мной
незримые подсказчики и духи.
Вот ворон присоветовал запой
почти загробным карканьем старухи.

Вот тявкнула дворняга на меня
и разошлась, задохлась лаем, злится.
Наверное, спустя четыре дня
придется одному опохмелиться.

Шмели и осы, шершни тарахтят,
но их посланье мною не раскрыто,
а вот жучки, что жадно вверх глядят,
желают мне виток энцефалита.


ТОМУ И ТОТ
Как большинство живет и дышит,
никто из присных не услышит.

А что приснится наяву
тому в фарфоровом дому,

наверняка и тот узнает,
кто спит и лает.


ПРОВИНЦИЯ
Милиция берет меня, теребит – бережет;
решетками широкими пугает, стережет,

как будто я обгаженный биндюжник, шантрапа...
Ведет меня в далекое убогая тропа.

Провинция – полиция цигарок, урок, лиц,
гуманная милиция ублюдков и убийц.

Червленная, червонная, купюрная серьга,
головка забубенная, бубновая тоска.


***
Погодка налаживается к дождю.
Ухажер чернявый бормочет: ждю,
но «люблю» уже прошептать не в силе;
тем не менье, его любили.

А меня не может узнать в лицо
даже та, что ночью взяла кольцо
и лизала веки, шептала «мой»,
а теперь разденься и волком вой.


ПРОСЯТ
Ноги просят пути,
волосы – гребешка,
карманы – хоть грош ссуди,
спине же – подкинь мешка.

Яйца хотят любви,
губы – ручья услады,
рубище – обнови!
Просят глаза – пощады.


НЕ ЛЮБЛЮ
Я не люблю пустых тарелок,
пустых бюстгальтеров, трусов,
немытых ног, горячих грелок
и ****олизов-мужиков.

Я не люблю картинок пресных,
ворот серебряных и тесных
и хохот пьяного дождя,
когда он каплет на меня.


ВО ДВОРЕ
Жарко.
Острые жала
веток
щупают деток.

Рыжая собачонка
тонко
повизгивая, кусает
прохожих и удирает.

Желто-зеленый
скамьи лоскут
жмут
попочками мамаши.
Голос Аркаши
с третьего этажа:
 - Ну что, нашла?
Рев в ответ.
 - Это не наши!


***
Писателю живется тяжело,
но тяжелей его супруге:
безденежье, случайные подруги
и кухонное, смрадное ярмо;
повсюду пыльные залистанные книжки
и бледные худые ребятишки.


СКОЛЬКО
Сколько следов съедено дилижансами,
сколько осоки выпито у болот?
Сколько девушек обнажено стансами,
пущено в оборот?

Сколько убито птичьей тоски бисквитами,
сладкими пальцами перезадушено пчел
и никчемушных мужей смято в пылу корытами?..
Что это я завел?


***
Меня нет.
Я твой след,
я – твоей кофты запах,
зайчик солнечный в Альпах,
где ты мечтала нестись на лыжах;
в общем, я ближе,
гораздо ближе,
чем он, другой,
тот, что сейчас с тобой.


***
Магнаты бродят в медиа-дыму
и колются о грабли и о вилки,
а я смотрю на них и не пойму:
это они иль это их могилки?

Бумажки лезут скопом из мешков
и множатся, и делятся, дробятся,
а у меня мизинцы из носков
на белый свет когтями матерятся.


ДЕРЕВНЯ В ГОРОДЕ
Деревня в городе.
Бабка Марья на огороде
клубни окапывает, оглядывает девятиэтажку,
вспоминает внучонка Сашку,
что месяц как сгинул в новом квартале;
до этого двое еще пропали.

Старорежимный ржавеет трактор,
а где-то рядом гудит реактор
и мух гоняет, как баба Клава,
и так же вздрагивает коряво.

Троллейбус проходит каждые четверть часа,
а за колонкою сразу билетная касса.
По вечерам там крики, кровянка, брань,
и молодухи бегут из бань,
телесами потрясывая при народе...
Баба Маня ковыряется в огороде.


ПРОГРЕВАЯСЬ НА СОЛНЫШКЕ
Худо мне. Давно подохли
все затеи, не развившись.
Мысли глупые оглохли,
дураками притворившись.

Очерствели в камень сайки,
сухари давно промокли,
привязались попрошайки,
обративши просьбы в вопли.

Бедолага, неудачник,
в реку брошенная пробка
я грызу сухой калачик
и покашливаю громко.

Таз небесный одырявел
и пускает острый лучик.
На кого меня оставил,
необщительный попутчик?

Сердце бьется вперемешку
с хриплым чавканьем желудка.
Выйду утром на пробежку,
за спиною дует жутко.

Жизнь, что автокатастрофа –
горка мяса и железа.
Мне не худо. Просто плохо,
и вдобавок кожа слезла.


ПЕС-ПОПУТЧИК
Красивый пес пристал к нам по дороге,
невежливо уляпал грязью ноги,
бежал вперед, облаивал прохожих,
с врагами нашими, по-видимому, схожих.

Прилежно нес подобранную палку,
спугнул с куста заспавшуюся галку
и так хвостом вилял, так улыбался,
что самым лучшим другом нам казался.


В БОРУ
Я не верю ничему.
Эта вера неизбывна.
Уходить вперед – противно.
Лучше чахнуть одному

там, где мокнут дерева
к головенке голова.


СКОЛЬКО НЕ БУДЕТ
Сколько у меня не будет знакомых
девушек добрых, беспрекословных,
сколько у меня не будет приятельниц,
в мутной трясине души копательниц,

столько у них не будет меня,
призрака дня среди бела дня,
забинтованного проволокою разлуки,
у кого в паутине руки.


***
Гуляют грациозно воры.
Урла изрезала заборы.
На старой стройке под плитой
лежит кудесник неживой.

Зари висит головоломка;
и раскрасневшаяся Томка
в измятом платье средь канав
идет, фиалку подобрав.


***
Моей
не будешь никогда,
как та вода,
что дразнит берега,
и, ухмыляясь, тонет в океане.
Я на одном из берегов живу
и снова вижу новую волну,
а в ней бычки и клочья всякой дряни.


СТУДЕНТКА
Она сидела, голову склонив
над беленькою тряпочкой тетрадки.
Ее прически розовый отлив,
спадающие бархатные прядки
напоминали золотом бисквит…
Она и по сю пору там сидит.


СТУДЕНТКИ
Одна прилежно проникала в треп
преподавателя высоких самых проб,
другая рисовала член на парте,
а третья собеседнице в азарте –
четвертой – разъясняла анекдот,
приличья ради прикрывая рот.
Еще одна мечтала о Европе,
последняя искала что-то в попе.
Я проследил невольно за рукой…
Она на месяц стала мне женой.


НЕ ПРИДЕТ
Здесь собираются актеры
и машут ножками друг в друга,
здесь будет и твоя подруга.
Терпенье. Скоро.

За сигаретами недолго
сходить с улыбчивым тобой,
да вряд ли с них нацедим толка:
мы покупаем по одной,
и время катится скорее;
в общаге греет батарея,
там туалеты, там тепло
и ждать еще не западло.


***
Я следил за ней, но она ускользала.
Раз перед носом моим выскочила из зала,
другой раз, катаясь со мной в машине,
оставила меня в одиночку тонуть в трясине.

Однажды, назначив свидание, не пришла,
вместо себя в темноту подсунула «голубого»…
И что здесь такого? –
изумленно выкачивала глаза.

Особого, конечно, ничего нет,
но все-таки включать свет
ты сама запретила!
 - Зато как прикольно было!


***
Я ничего не спрошу –
слишком много вопросов.
С теми ли я грешу?
В правильных позах?

Столько вокруг огня,
но не родится пламя.
Кто-то зовет меня
под золотое знамя.

Буду держать древко,
шаг поверяя звездам.
Как же это легко
погибать знаменосцем!


БУМАЖНЫЙ ДОМ
песенка
Солнце лижет языком
из бумаги свитый дом.
Жарит крышу и карниз,
молоком стекая вниз.

Из окошка, как зверек,
смотрит комнатный цветок,
и скамейка, как свеча,
оплывает, горяча.

Кошки бросились бежать,
шубу ценную спасать,
и собака на цепи
завопила: отцепи!

Пепел в груду я собрал
и в мешок упаковал.
С ним пойду бродить по свету,
напевая песню эту.


ЗАБАВЫ
Держи лицо ровнее,
чтоб били прямиком.
Не мни худую шею
в худой плакучий ком.

Не прячь в карманах руки.
Успеешь ли поднять
очки, протез под звуки
«мочи, ****а мать!»

Сними ремень и галстук.
Упали в грязь штаны.
Твой чуткий сжался палтус
до мизерной длины

и мочится от страха
на икры, весь в поту,
и липкая рубаха
свернулась на заду.

Сейчас тебя поставят,
положат, как хотят,
а после обесславят
по очереди в ряд.

Ты слышишь тонны смеха.
Идет аттракцион.
А кто озвучил эхо?
Сладкоголосый он.

Наверно, тот чернявый
с сигарою в зубах,
что после всей забавы
паяльник сунет в пах.


***
Расплавился, повис на сходнях мост.
Суда проткнули облако антенной,
и волны, как рассыпавшийся мозг,
пошли бродить по логову Вселенной.

Купальщик, превратившийся в буек,
или в бутылку с матерным посланьем,
дрейфует неуклонно на восток
за постсоветским свежим воспитаньем.


***
Мне не исполнилось и ста,
а немота свела уста.

И в сумке кожаной трофейной
нет писем барышни лилейной.

В чистилище, где тишь и лад,
меня тревожат невпопад

то черта бритого угрозы,
то с дохлой родины морозы.


БЕЖАТЬ!
Я не обманывал, клянусь, не обманывал!
В тенета коварно простаков не заманивал.
Я тот же несчастный, хмурый товарищ,
которого хилым мизинцем завалишь,
которого в яму помойную ткнешь,
едва наорешь.
Ведь я не украл, не нарушил присягу
(от всех треволнений с горячкою слягу)
пока еще время не торкнулось вспять –
бежать!


ЕСТЬ В БОМЖАХ
Есть в бомжах неторопливость,
философская ленца,
сквозь заносчивость и вшивость
ожидание конца.

И великая свобода
посреди бескрайней тьмы
в этих пасынках народа,
для кого изгои – мы.


БАЛАНС
В плену отопления,
в тисках кондоминимума,
в сетях озверения
такому-то выдано
количество дней
и тыща рублей.

Подводим итог:
процентов пяток
перебор, а может десяток.
Добавить к сему:
в очереди к Самому
владельца квитанций
лишили пяток.


***
Никто не умер. Все белиберда:
предчувствия, приметы, предсказанья.
На улице без признаков названья
оборваны любые провода.

Лишь дачники спешат на электричку –
не могут бросить вздорную привычку
кататься, безмятежно едут вдаль,
и их не жаль.


КОРОВЫ
Коровы шли в гору
медленно-медленно
как будто
сочиняли стихи.


***
У дьявола забота велика:
поговорить с Березовским разрезом,
чтоб топливо текло наверняка
в котельни к привидениям и бесам.

Задраить люки. Выдавить народ,
забредший на убоинку из рая;
(сегодня, бают, в кущах недород,
и полиняла митра дорогая)!


***
Зацокал по-молдавски соловей,
и по-татарски гаркнула ворона.
Я в небеса уставился влюблено,
как из местечка изгнанный еврей.

Куда пойти? В какой приют податься?
К кому меня отправят, позовут?
Я буду по-арабски улыбаться,
и по-арабски голову пробьют.


***
Воскресение Христово.
У меня давно готово
угощенье для гостей
без излишеств, без затей.

Водка, водка, три стакана,
запах тянется барана
от соседа с этажа,
значит, закусь не нужна.


В МОЛДАВСКОМ УЧАСТКЕ
Забавно сидеть
и гадать,
как выпустят:
либо начислят штраф,
либо, стукнув по почкам,
отправят на век лечиться.

А все потому,
что какой-то ублюдок –
русский премьер-министр
приехал к здешнему
подписывать соглашения.


ПАРЕНЬ
Вспоминаю парня,
который лежал со мною
в больнице.

К нему приходил следователь
и спрашивал, кто
его так истыкал
ножами.

А тот – ничего.
 - Помню: ночь,
набросились сзади,
не успел обернуться.

А потом у окошка
он смотрел на пришедших проведать
товарищей.
 - Прости нас, - кричали они,
а он улыбался,
кивал:
 - Конечно, с кем не бывает!


ДОЖДЬ
В обычный день, обычный час
пошел обычный дождь.
Лишь скукою пугая нас
да ветром диким с рощ.

Ходили тучи стороной,
гремел привычный гром,
да покрывался пеленой
жилой соседний дом.
 
Я обнимал свою жену
и целовал детей.
После работы шла ко сну
усталых тьма людей.

Включали видео, торшер,
в прихожей яркий свет,
а дождь все капал, изувер,
уже пятнадцать лет.

Ползли по улицам суда,
барахтался баркас,
и шлюп у здания суда
швырял безвольно нас.

Я подал иск? Иль был развод?
Оспорены права?
Уплыл в бескрайнее завод,
и церковь поплыла.

Куда бежать? Кого спасать?
И, в общем, от чего?
Была столица, завтра гать,
а послезавтра – дно.


***
Такой открытый
что как ударить

спрятаться лишь
за стену
и наблюдать
за звездами

чей свет
лишь его отражение


НАПИШИ ПЕПЕЛ
                Н. Матвееву
«Пепел».

Лепет
подруги в ванной:
ой, Вань, не надо.
Однако, Коля,
все вышло, как мы хотели:
и лето
такое же, как тогда,
и девка на всех одна.


ОТКРОВЕНИЕ ПЕГОЙ КОРОВЫ
Небо сыплется, как пшеница.
Отелиться бы, отелиться.

Уж давно ничего не снится,
только Саввишна матерится:

ну, когда, говорит, родишь?
Как ни сунусь, все шиш да шиш!


СЕГОДНЯ
День кончится там, где родился.
Чуткий, слепой ребенок
перебирает усики гнева
своих родителей.

Из хлебова дождевой воды
и сладкой подачки
город засох,
стал почти бесприютным –

садится на поезд
смотреть чужие края.

И пусто в плацкарте от разговоров,
от трещин в стаканах.
Проводники пытаются что-то сказать,
но они –
лишь часть путешествия.


***
Севооборот света...
Как тебе это, Света?

Севши, шоркнула о подол
бархатною ладошкой:
 - Немножко...
 - Пошло?
 - Ну, не то чтобы пошло, а так...
Шляпу лучше подай мне...

Никакой тайны.
Мрак.


***
Чернеет день от черных лиц,
и так и нужно.
От лжи бессмысленных страниц
у шеи душно.

Как пень стоишь в очередях –
вперед ни шагу.
Как будто демону за страх
принес присягу.

Пихают в пояс, бьют в бока,
дубеет кожа.
А за спиною темнота
на все похожа.

И от нее ни ускакать,
ни спрыгнуть с крыши.
Успели ноги обкусать
кроты и мыши.


ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ
Оргия праведников в раю
видится мне украдкой:
шею сворачивают соловью –
кормятся пищей сладкой.

Ах, баядера, ах, телеса
нежные, как у лани!
Мне бы в те девственные леса,
царственные елани.


МИР ГОВОРИТ
Слышны ворон больные голоса
и треснутые вопли граммофона.
Безмолвно плачут слабые глаза,
безропотная движется колонна.

Торчит из грязи детское лицо
и просит безмятежно карамельку.
Невеста за булыжное кольцо
легла под безымянного Емельку.

Машина воет. Глохнет самовар,
запатентован в виде сувенира.
С натугой атом выпускает пар,
и вся в пару панельная квартира.

От ангела исходят матюги
о сути настоящего момента,
и в атмосфере гаснут мотыльки,
и птицы верещат диминуэндо.


***
Птица дождя,
я тоже
люблю тебя,
а ты
шепчешь крыльями
за стеклянной толщей:
я больше, больше...


ИЗБЕГАЯ РУКОПОЖАТИЙ
Полутемная комната. Жара.
Окно занавешено тюлевой занавеской.
Человек просыпается. Говорит пора!
и вскакивает ненормально-резкий.

Дальше – хуже: вагон метро,
а, может быть, липкий трамвайный поручень.
Легкие города не проветривались давно –
душно очень!

Час – и работа. А там амбал
что-то на ушко плетет Ларисе.
Босс износился. Устал. Упал.
Скоро повысят.

Музыка мраморного бочка,
соло падающих отходов.
С мордой пришибленного бычка
топчешься у проходов.

Где-то по свету бредет любовь,
грязно в толпе ругаясь.
Если б моя не застыла кровь,
я б потел, раздеваясь.

Люди становятся злей в беде,
ищут сердца разлуки.
В воображаемое биде
прячутся руки.


ЧУЧЕЛА
Животные с чистой шерстью,
с выпуклыми ноздрями
обрамлены жестью,
рейки прибиты гвоздями,
на фоне нарисованных гор,
во взглядах – к живым укор,
но более безучастность,
а у немногих – ясность.


ТРИ ЖЕНЩИНЫ
Три женщины рядом со мной живут.
Три женщины обедать со мной идут.
Гуляют со мною, глядятся вдаль:
я им забава, я их печаль.

На берег сяду, гляжу в поток:
понурый топчется ветерок –
вихрастый парень: папань, пусти!
а то мошонка уже в шерсти.

И я киваю: веселый путь!
По пьянке будет кого лягнуть,
кому продаться, кого спасти...
Папаня, тошно, папань, пусти!…

Три женщины рядом живут со мной,
три женщины водят моей рукой
и с ложечки поят, велят глотать...
И этот узел не разорвать.


***
Помнить завтрашний день
лень.
Лучше думать о дне вчерашнем:
как на поминках спляшем,
как хоровод сплетем –
по одному уйдем.

Весело висельникам в тумане
ночью болтаться на склизкой раме,
пяткой о пятку хрустя стучать,
глухо рычать.

Рита-тире-дорогая-точка
выскочит замуж малышка-дочка
и в сарафан завернет щенка,
в пудре щека.

Вышита зеленью занавеска.
Свет меняется, резко
переходя во мглу,
с кляпом в убогом рту.


МЕСЯЦ С ОПАСКОЙ
Месяц боится жизни,
только ночью выходит
и крадется по небу,
полагая, что незаметен.

Но я вижу его, вижу,
улюлюкаю
и швыряю в него камнями!


АМЕРИКАНКА
Перышки-волосы
и глаза
цвета
национального флага;
вся – как присяга;
уверенность свежей выпечки
в попе,
сидит, как ворона в поле
русской никчемной лжи –
исследует жизнь.


А КТО В РАЮ?
Бабка Дарья с бабкой Акулиной,
да старик-чеченец с автоматом;
посередке – мисочка с малиной,
да у лавки кот сидит лохматый.

По дороге слышатся оркестры,
за окошком выкрики – равняйся!
Ах вы, дорогие братья-сестры,
завернуть в калитку не пугайся!

На лужайке раненый солдатик
ложкою таскает макароны,
и обритый наголо касатик
вспоминает лагерные шмоны.

За окошком воет холодища
и трещит, ломается оглоблей.
Проходила комиссаров тыща –
стало тошно от кровавых воплей.

Но один оборванный и в саже
заглянуть во двор не постеснялся.
Второпях забыл свои поклажи,
да уже назад не возвращался.


ГДЕ Я ЕСТЬ
Найди меня, где я есть!
 - Не считаю это возможным.
Но это не так и сложно –
найти меня, где я есть.

 - Ты где-то за горизонтом
иль крышу латаешь гонтом,
на скользкую лезешь стену
иль пялишься на арену
в разудалой толпе:
 - Ответь мне точнее, где?

Не знаю, клянусь, не знаю.
Но я без конца сбегаю
с уроков, работ, ристалищ.
Осудишь меня, оставишь?

Молю тебя, обожди.
Найди же меня, найди!


МИРАЖ (ПОДСТРАХОВЩИК)
Был у меня подстраховщик.
Через два дома жил.
Славы и денег сборщик,
бренди заморский пил.

Ездил в чужие страны,
сладкое часто ел,
а у меня в карманы
кто-то пилу продел,

стибрил со стен обои,
крыс расплодил в шкафу,
в рюмку налил помои,
сунул в постель вдову.

Я не роптал, не жался.
Надо – берите все!
Только тандем распался – 
время пришло мое.

Буду вкушать ликеры,
сыр с колбасою есть,
будет хандра, запоры,
сданная в скупку честь.

Будет игра на деньги,
на острова вояж,
вечные чьи-то дети,
в общем, мираж, мираж...


ДРУЗЬЯМ ДАЛЕКИМ
Стрелка мелкими шажками
движется к нулю.
Я отчаялся с дружками,
оттого и пью.

Над одним висит тяжелый,
неподкупный меч,
а другого колют совы
в сухожилья плеч.

Как помочь им объясниться
с лютою судьбой?
Как мне снова не напиться
без беды с собой?

Деревянная дорога,
сваи, провода...
Ах, как воли в небе много!
Мне б на миг туда!

Обезножены похмельем,
с килькой за столом
непутевым новосельям
горький счет ведем.


ВОДА
Нежная, хрупче вазы,
тоньше бумаги, льда
бархатная вода.

Рыб золотых алмазы,
глина лягушек, тальк
мутной придонной массы...

Скачут стрекозы в «классы».


ПРИЗРАК
Мне приснилось: я родился,
набухался, застрелился
и сижу теперь в раю,
с чуваками пиво пью.

Говорит дружок Гаврюша:
 - Засудить тебя бы нужно,
да с годами наш медведь
непутевых стал жалеть.

Отправляйся-ка на землю,
отыщи родную семью
и в покое и любви
ты хоть призраком живи!

Делать нечего: вернулся,
на пороге спотыкнулся,
сел на лавочку, молчу,
лица видеть не хочу.

А родные гоношатся,
деньги делят, петушатся,
козни корчат, смотрят зло...
Надо ж как не повезло.

И меня не могут видеть,
не стесняются обидеть,
помянуть дурным словцом:
недотепой, подлецом.

Что я сделал им дурного?
Не лишил достатка, крова,
пусть я выродок, дебил...
Кто б на кладбище сходил,

помянул меня молитвой,
а не водкой ядовитой,
добрым словом, не хулой
и не лживою хвалой.


ХОЧЕТСЯ
Хочется тихой ласки,
милых вокруг улыбок,
чтобы читали сказки
или дарили рыбок.

Хочется пониманья
в полупустой квартире.
Роскоши? Нет, свидания
с самой прекрасной в мире.


ВЧЕРА И СЕЙЧАС
Однако, как было пошло
в прошлом!
Борьба себялюбий, слава
и крови густая лава.

О господи, а сейчас
кто б в лица запомнил нас!


ДРУГУ
Может быть, уедем,
сгинем, улетим?
Я уйду медведем
в небо голубым.

Стану пароходом,
озером, рекой...
С новым старым годом,
друг мой дорогой!

У тебя подарки,
у тебя цветы,
мягкие сударки,
чистые котлы.

У меня природа,
воздух, благодать,
тихая свобода,
тусклая печать.

Отзовись, не прячься!
Честно говоря,
жизнь моя собачья
стала без тебя...


ВЕТЕР В МАЕ
Май – ядовитый месяц.
Моргнуть не успеешь –
схватят, подвесят
и ветром начнут стегать,
как отец недотепу,
и губы жарою рвать
и жопу.

На площади встречи чан,
изсмолил ветер раны –
ветераны

нервами обмениваются, лицами,
мысленно в прошлое продолжают целиться,
делаются убийцами,
убивают
и умирают.

Посмертные в кружку
складывают ордена,

и доблесть их не видна.


ПИСЬМО СТАРИКОВСКОЕ
Я не приеду. Знаешь, не могу.
Какие-то уроды на лугу
из шалости коню вспороли брюхо,
и я лишился зрение и слуха.

Не вижу солнца, зелени, пути.
До лавки в одиночку не дойти,
не двинуться, забыл, где рукомойник,
и только кот царапает, разбойник.


ГАДАНИЕ
Гадание портит будущее.
Девушка, раскинь карты.
Выпадет мне попутчица
или пойду в солдаты?

Сколько малюток-деточек
буду с супругой нянчить?
Либо из мелких клеточек
небо мне замаячит?

Миленькая, красавица,
вытяни ту, что слева.
Мне она больше нравится...
Господи, королева!


СТАРУХА
Опустились листья серые
на твое лицо,
стали падать зубы белые,
жмет кольцо.

И когда мужчина просится
в теплый дом,
никого уже не хочется
видеть в нем.


СЛЕЗЫ
За миг до грома, в облаке грозы
являются таинственные слезы.
Они не дождь, не капельки росы,
не жгучие межзвездные занозы.

Они – ничто. Но прячась от дождя
под зонтик или в брошенную будку
я чувствую на скулах у себя
соленую живую незабудку.


***
Милая, дорогая, любимая,
отпусти
страуса моего погулять.
Он больше не может спать,
в каменном кулаке зажатый.
Тихо поют солдаты,
вспоминая ушедших на фронт невест,
и в выси не видно звезд.
Одна ты.


ГАЛСТУК
Я подарил тебе кольцо
поддельное, конечно.
Ты обдала меня свинцом,
ругалась безнадежно.

Я огорчился и ушел
и заперся в буфете.
Там твой отец меня нашел.
Мы взяли по котлете.

И он сказал: пацан, не трусь!
Давай, хлебни пол-литра.
Таких покладистых Марусь
на тыщу верст не видно.

Надень мой джемпер, пиджачок,
повяжь лиловый галстук
и как серьезный мужичок
готовь к работе фаллос.

Не дрейфь, пацан, она твоя! -
сказал и испарился.
Глядели стены на меня.
Я встал, принарядился

и к тестю сунулся домой,
и дочка там сидела.
Едва увидев галстук мой
от страсти обалдела:

мгновенно с шеи сорвала
и в спальню убежала.
На все призывные слова –
блажила и ругала.

А после выгнала взашей,
с цепи спустила шавку.
Какая психика у ней!
Не в папку.


ВЫВОДЫ
I
Музыка мозга
плоско
повисла
в тикающей галактике
выключателей и транзисторов.
Музыка выстрелов.
   
II
На практике
мы убеждаемся,
пройдя интродукцию,
что собственно в ткани
оперы
мы – дряни.

III
Из этого следует...
Впрочем,
вряд ли оно готово –
поле для вящей славы.
Посему помолчим.
Слово диктует нравы,
а для облавы,
да вот, например, на вас
достанет подумать «фас»!


ПОСЛЕ ШКОЛЫ
Синий месяц над пекарней
ласково повис.
Звезды смотрят лучезарней,
не сигают вниз.
И не ведомо откуда
падает снежок
на горячий пирожок.


ЗАВТРА
Завтра будет хорошо,
радостно, вольготно.
Сигареты, пес, «пежо»,
с парусами лодка.

А сегодня пустота,
холод, облысенье,
и не падает с куста
рупь ко дню рожденья.

Завтра шлюхи позвонят,
корешки подвалят,
принесут в бутылках яд,
на район ославят.

А сегодня тишина,
что репей в букете,
непробудна и темна
и одна на свете.

Завтра будет благодать:
соберутся сводни,
станут девок предлагать,
деньги в пазуху совать,
уговаривать, вздыхать,
но сейчас – сегодня.

И всегда сегодня.


ЖЕНЩИНА
Она приходит понурая вечером,
мнет салфеточки треугольник,
в окошко глядит или жарит семечки...
Болеет она или созрел любовник?

Причесывается в ванной у зеркала
(такие красивые спина и бедра).
За день, наверное, сто мест обегала
и поэтому к ночи не смотрится бодро.

Надевает халат голубой с цветочками,
молодая женщина, чистит зубы,
улыбается мастерски, алыми точками
вытягиваются в поцелуе губы.

Как ей живется? Мирно ли, трепетно?
Ходит весь день, о хорошем думает?
Снег и морозы приходят с севера.
Слушает песню, неслышно пукает.

Завтра придет: заплатить по счетчику
(ночью со спичкой списывает показания).
Сунет полтинник водопроводчику...
Вся – ожидание.


ТО, ЧТО УХОДИТ
Мир на мне не кончается.
Может быть, на тебе?
Будущее стесняется
вырасти в голове.

Где-то маячит селезнем.
Как бы его убить?
И на болоте вечером
горькою отравить?

Видишь, костер колышется,
словно подземный свет?
Время почти не движется,
времени больше нет.

Знаю, что где-то стелется,
так же нежна трава.
Кто же шагнуть осмелится?
В памяти – ни следа.


ОТПУСК
Я уезжаю в отпуск.
Надоело все, да и хочется отдохнуть,
сочинить какой-нибудь пошлый опус,
водки на свободе хлебнуть.

Чемодан стоит, не заполнен.
Что бы с собою взять?
Кучу хлама на полках
боязно разбирать.

Потягиваюсь мечтательно,
внюхиваюсь в купальник жены.
Суффиксы, прилагательные
в омут погружены.

Где-то вверху гудение.
Что это? Самолет?
Медленное течение
к небу меня несет.


***
Мне пора идти.
Здравствуй, яблоня!
У меня в груди
сказки набело.

О тебе и мне,
о скитаниях,
о пустых во мгле
расстояниях.

Напои
и опомнись:
нам двоим
врозь не в совесть.


В ЗИМУ
В зиму уходит ум,
мукает карбюратор,
возится с клячей грум,
греет штаны экватор.

Кончится завтрак сном,
пьяная свадьба – свалкой.
Станет супруг ослом,
падчерица – гадалкой.

Видно богатым быть –
не узнают при встрече.
Реже придется выть,
тыкаться носом в плечи.

Дамские язычки
напоминают что-то...
Черные червячки,
кинутые в болото.

Где-то лежал конверт
с записью о наследстве.
Вынул случайно – бред,
мною забытый в детстве.

Время свое кую,
словно в огне пластмассу.
Выпимши слезы лью
по колбасе и мясу.

Выбраться бы навек,
в юнги податься, в схиму.
Сношенный человек
в омут уходит, в зиму.


МУЗЫКА СПОТЫКАЯСЬ
I
Приду в оттепель,
пальто скину.
Спину
обожжет потом.
Руки твои всосутся
ногтями в лопатки,
слюни сольются
в припадке.

II
Вот любовь моя
злая, русская,
словно пьяная
в падаль музыка.
Запахни пальто,
ночь бессонная.
Я с тобой никто –
тля зловонная.
Ты лежишь, не спишь,
глазки – лампочки.
Недотепа-мышь
лезет в тапочки.


ЗАПОМНЮ
Запомню. И это тоже.
Спасибо. Ну, вот опять.
Конечно. Всегда. По роже.
Ну что тут еще сказать?

Приветствую. В самом деле.
С размаху. В желудок. В нос.
Ломота и язва в теле.
С безносого малый спрос.

Зовите. Кричите. Помощь.
Аптечку, уколы, ток.
На каменной лавке овощ
пускает последний сок.


В ПРОДАЖЕ
Поставлю стол. На стол чертополох,
крапиву в вазе, ветки саксаула.
Свернув с дороги, ты услышишь вздох,
войдешь на луг и взвоешь вмиг от гула.

Трава глаголет. Голосом земли
щебечут и калякают растенья.
В какую даль меня уволокли
межвидовые силы притяженья?

Купите каплю воздуха для вас
за теплый взгляд, уступкою капризу.
Природы чахнет неглубокий бас.
Закрою дверь и опущу маркизу.


ЧЕРНАВКА
Ушли герои. Свадебный кортеж
бессмысленно по городу носился.
Пыхтела кухня. Праздничный галдеж
прислуги до утра не истощился.

Невесте арапчата шлейф несли,
а как цвела улыбка молодого!
Меня забыли. К прачкам увели,
где газ и пар, где все мне так знакомо!

Спасибо Марья к делу приняла:
стирать белье, потом носить посуду.
Царевна же меня не обняла.
Иль не признала? Что ж, богатой буду.


В ПУТАНИЦЕ СВЕТА
Земная горькая гречиха
послушно тает на губах.
А Осень – глупая портниха
со сна запуталась в клубках.

То рыжий тянет, то зеленый,
то фиолетовый макнет,
а по тропинке незнакомой
идет задумчивый влюбленный
и тихо песенку поет.


ИСЧЕЗАЯ
Исчезну я, исчезнет вяз
и та свинья под вязом,
и теплоход, везущий нас,
со всей командой разом,

когда впотьмах покинет порт,
уткнется в атлантиду.
Девчонка сделает аборт,
но не подаст и виду.

А где-то в дальней стороне,
осунувшись за прялкой,
старушка спорит обо мне
с известною гадалкой.


ОТ МАТЕМАТИКИ ТУПЕЕТ
От математики тупеет
время, замыкаясь в глупый круг.
Спит теоретик, соловея
от сна, и в поле, не ржавея,
не прибранный пасется плуг.

От повторенья изнывая,
устало двигаться весло.
И жизнь не та и не другая,
и завтра, я твержу назло,
настанет снова первое число.


СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Странное происшествие
случилось со мной вчера.
Я слышал чье-то приветствие,
а после возглас «пора!».

Пытался поймать знакомого,
схватить за рукав того,
кто с помощью слова нового
избавил от всяких слов.

Но лица недоуменные
смотрели со всех сторон,
печальные, незнакомые,
как люди худых времен.


МАШИНА СЧАСТЬЯ
Машина счастья у Большой Мурты
забуксовала и скатилась в речку.
А в это время где сидела ты,
изображая скорбную овечку?

С каким-нибудь бандитом за столом
и булькала шампанское за щечкой?
Бедняга не справлялся с хоботком
и брякал бесполезною заточкой.

Приди ко мне. Я – кит, к тебе плыву
по дну реки, под штольнями (загнали)
и разрубить фуфайку не могу,
в которую меня запеленали

ненастье, недочеты, мишура,
треклятые увертки компромисса,
с судьбою безнадежная бура,
и горло рассекает биссектриса.


1 ЯНВАРЯ 2002 ГОДА
Липнет вязаная кофта
к молодому телу.
На печи мальчонка Вовка
прицепился к деду.

 - Дед, а деда, дай двустволку,
пострелять по банкам!
Да от деда мало толку –
притворился танком:

мол, не вижу и не слышу,
хрупает огурчик.
Председатель принял тыщу,
подобрел голубчик.

А за домом в огородах
бабы обесились:
что-то мелют о народах,
стряпать разучились.

Лишь приемник иностранный
растопырил глотку,
да теленок полупьяный
требует молодку.


В ПАРКЕ И ОКОЛО
По парку ходят пьяные десантники
и девочкам развязывают бантики,
меняются тельняшками, дерутся
и на траве с бутылками пасутся.

А вдалеке за парком у забора
ждет женщина возлюбленного-вора,
вздыхает, мягко трогает живот
и думает: когда же он придет?


ВЫСОТА
Люди падают смеясь
в подметалово и грязь,
носом валятся, локтями,
коленями.

А нахохлившись, с куста,
как ворона, высота
смотрит, дергая крылами,
дорожит словами.

Беспризорник-непоседа,
оттолкнув в сугроб соседа,
камешком швыряется –
куст ломается.

И летит шальная птица,
что-то бает (может, злится?),
на дите обижена –
высота не снижена.

Люди падают смеясь,
в подметалово и грязь
снеговую, серую.
Я в людей не верую.


ЛЮДИ
Вашего мальчика бьют
какие-то злые люди.
Соседи уже зовут
милицию. Скоро будет.

Какие у вас часы
красивые на серванте,
а родинки, словно сыпь.
Так будет виднее, встаньте!

Пройдите чуть-чуть вперед.
Похоже, там будет спальня.
Никто внизу не зовет,
то птичка кричит нахально.

Похоже на голос? Чей?
Мальчишки? Ах, да, сыночка!
Быстрее, еще быстрей...
Ну вот, слава богу, точка.


ВАЛЬСЫ
Вальсы танцуют
длинные, тощие,
господа волокнистые,
дамы плечистые,
пасынки, правнуки,
пауки, суки;
от скуки
цепляются, целятся
и стреляют;
ахают, умиляются:
разве так убивают?
Но стесняются
показать...

 - Вязать
всех к креслам
и бить по чреслам! -
вопит подгулявший майор.
Его увели во двор
и там пристрелили
(конвой на расправу скор).

 - В бокалы уже разлили, -
интересуется дама
голосом «как дела?», -
давненько я не пила.

Искренне накренился
от удивления абажур.
 - Оревуар, бонжур, -
прыгает в дельфинарий
карбонарий
в отставке
со скользкой лавки
и забурлил, поплыл –
сколько сердец разбил!

Девушка-бесприданница,
то бишь, миллионерша,
задница,
как аэробус,
слушает опус
на тему
как хорошо кончать,
пса запустив в кровать.

А белое, липовое, дебелое
кружится – ужас! - жужжит,
перегонки заводит,
выжигала.
 - Что ты сказала?
С этим? На целый год?
Только не в рот.
А так, пожалуй...

В круг поскакала
выдра, змея, ослица –
лица...


ВЕСЕЛАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ
Сойти на берег, берег обогнуть
на маленьком красивом теплоходе.
Полюбоваться виллами чуть-чуть
и помычать сохатым при народе –

не это ли высокая стезя,
веселая, смешная добродетель?
Когда в ответ на многие «нельзя»
с исподнего врата срываешь с петель.


ГЕНИЙ ЗИМЫ
I
Баско злым
наточить лыжи
и резать кисель воздуха
на салат.
Заметил, лежат
груды белые
возле трассы,
белки резвятся
в классы,
а в широкой тарелке
игл беллетристика,
статистика
земляной коры,
отпечаток юры.

II
Гений
зимы изменился,
устал пыхтеть,
начал стареть
и ходит теперь
плавным пенсионером,
балансирует, чуть сопя;
ни тебя, ни меня
не проведут примером
скучного старикана,
и просыпаться странно.


ВОЛКИ
(репортаж)

а) Работа

Мертвый волк на санях,
а вокруг журналисты –
приехали из столицы
(слишком много волков
развелось в эту зиму;
нападают на скот,
близко подходят к коровнику).

б) Развлечения

Журналисты напиваются
за счет администрации,
а вечером требуют баб,
играют на расстроенных балалайках
и воют, воют,
да так, что страшно…


***
Ты пошла тихонько в школу,
там встречалась с «англичанкой»,
говорила об уколах
с медсестрою-интриганкой.

Дальше выискала книгу
и журнал в библиотеке,
показала шефу фигу
и спала на дискотеке.

А оттуда возвращалась
по морозу ночью поздно,
о соседа спотыкалась,
находила путь по звездам.

Но они куда-то плыли
и кивали, и мигали,
как зовут тебя забыли,
вообще-то вряд ли знали.


ПО КРУГУ – В ИСТЕРИКЕ
Я устал от абсолютной беды.
У меня во рту снаряда следы,
где природой встроены ушки,
громыхают страшные пушки.

Сорванец подбил кенгуру,
закатил лимонку в нору,
над платформой птицей завис,
у папаши фаллос отгрыз.

А супруга – лошадь, блоха
превратила мужа в быка:
даже то, что вздорен, горбат...
Точно так же милый рогат.

В животе болото, тоска;
на версту несет от носка,
а в носу лианы, цветы,
и бюстгальтер скинула ты;

Там... не хватит слов описать...
Я сломал в испуге кровать,
медвежонка взял, простыню –
лучше я потом полюблю.


КЛЮЧИ
баллада
Заткнись, заглохни, замолчи –
я потерял ключи.
Теперь под дверью впятером
мы будем мерзнуть день.
Сынок, сходи в соседний дом,
и если им не лень,
пусть небольшой притащат лом,
а ты, сестра, в сарай
сходи за хлебом и вином,
да все не выпивай.
Вон подползает дед Игнат,
ему всегда я рад.
Что, старый хрен, возьмешь отца?
Вы ж с ним в одном полку...
Ты что, родимый, спал с лица?
Доставить помогу.
А ты, супруга, не телись,
да к Сашеньке ступай,
да с ним по новой подружись,
как было в прошлый май.
Прощай.
До лета не торчи…
А вот они, ключи.


ИСПАРЯЮСЬ
Испаряюсь.
Поднимаюсь
с земли.

Лови
бледное отражение,

движение
сна наверх,
оттиски всех
происшествий,
чудачеств, бедствий,
отголосков, беды –
третий день без еды.


РЕМОНТ
Меня решили передвинуть.
Сначала вымыть, опрокинуть,
четыре гайки подкрутить
и дно слегка подколотить.

Уже закончена работа?
Напоминаю я кого-то...
Я долго думаю кого?
И открывать меня легко.


***
Я смотрел на нее – взглядом увяз:
груди и губы – высокий класс!
Но губами она улыбалась и говорила,
да и тело ласковое не мне дарила.

Я пошел за ней следом. Куда – не знал.
В конуру забрел, где хламья завал:
тряпки ветхие, железяки, рухлядь
и дерьмо крысиное на тарелке в кухне.

Усмехнулась она и ко мне обратилась
в первый раз. Смилостивилась.
Только я, увы, ничего не понял.
Оглупел, оглох или просто помер.

 - Вот так номер! - прошептала она, -
это я виновата,
и ее согнулась спина
мягкая, словно вата.


ЖИТЬ В ТУМАНЕ (ПОЛУСТАНОК)
В темноте на полустанке
кто-то бьет пустые банки,
а потом в лицо часов
сплюнул крошево зубов.

В мокрый тамбур электрички
залетели три сестрички,
щебетуньи-пионерки
то ли Галки, то ли Верки.

Тосковать не скучно с ними.
Тусклых ламп тугое вымя
льет на лысины кумыс –
подниматься страшно вниз.

По проходу лезет дядя
на ребят с пилой не глядя,
но они ему в упор
носа срезали бугор.

Уезжаю, уезжаю,
словно мальчика рожаю,
а выходит бурундук –
кандидат мужских наук.

Спи, красавица. Болото
принесет тебе кого-то,
он научит целовать –
губы будешь забывать.

За окном столбы замерзли.
Прикорнула бабка возле.
Прет клубникой, черемшой.
Месяц светится большой.

Спит котеночек на лавке.
Мажет дед о край козявки.
Ничего вокруг не видно,
и в тумане не обидно.


ВОСКРЕСЕНЬЕ
Воскресаю в воскресенье.
Никакого февраля!
Настроение весенне
в блюдце пляшет у меня.

Воскресаю; одеваю
то ли смокинг, то ли фрак.
Дружбана не замечаю;
он повесился, дурак.

Выползаю к магистрали,
по обочине иду.
Все посадки обосрали.
Оправляюсь на ходу.

И смыкаюсь с горизонтом,
синева – столярный клей.
Там девчонка ходит (с понтом),
улыбаюсь глупо ей.


ПРИШЛА ХОЗЯЙКА
Милый уютный домик.
В пятнах вина кушетка.
Кроме гулья, попоек
с шурином спит соседка.

В клетке кенарь с кенаркой,
мирно обнявшись, сдохли.
Прет из сарая сваркой,
кучи дерьма засохли.

А за окном рябина
красная от стыдобы.
Что он творил, скотина?!
Нету ни сил, ни злобы.

Слышу шаги. Подходит.
Швабру возьму, запрячусь.
Сердце от страха сводит:
вдруг не сдержусь, расплачусь?


***
Опять по математике трояк:
надменная кассирша обсчитала,
и билетер в автобусе напряг –
копейки до билета не хватало.

И я качусь: ни выйти, ни вздремнуть;
плюются скорлупою пассажиры,
а впереди бежит поземкой скользкий путь,
слепой судьбы заглатывая дыры.


ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
Последний снег нечаянно, украдкой
покрыл уже весенний чернозем.
И затянуло сахарной облаткой
высокий серолобый водоем.

И молодые, ранние лопочут,
дорогу всемером переходя.
А та в берете, в шарфике хохочет:
Красивая? Попробуйте меня!

Последний снег рассыпался, утаял,
его никто силком не удержал.
Его топтал мальчишка, дворник хаял,
и с помпою никто не провожал...
      
Прошли цветы улыбчивые, в краске
в помаде – развлекаются, растут
и на прохожих смотрят без опаски,
и ниоткуда горестей не ждут.

И не считают каждый час последним
(им невдомек хоть что-нибудь считать)...
А собирают счастье рваным бреднем,
чтоб каждый день верней его терять.


ПРОШЛА ЛЮБОВЬ
Мы сидели втроем
за одним столом,
и нам одиноко было,
и девушка говорила:

Любимые, сколько вас у меня!
Не проходит и дня,
чтоб я не любила кого-то,
и не выходит квота.

Мальчик смолчал. Нагнулся
ко мне, в ухо уткнулся
носом, проговорил:
что я, урод, дебил?

Встал, опрокинул столик
на меня, на нее...
Он теперь алкоголик.
Мы же, сменив белье,

в парк пошли прогуляться.
Я перестал стесняться,
под руку нежно взял,
в шею поцеловал.

Но она извинилась,
глупо засуетилась,
брякнула: мне пора!
Вот и прошла игра.


СУЩНОСТИ
Мы шли по снегу, пили, целовались.
Потом случайно в яме оказались,
где были люди, завтраки, тепло
и в трубке бесконечное «алло».

Ты замолчала, тупо улыбаясь.
Ходили самки, к стенкам прижимаясь,
а посередке топали самцы,
друг другу отгрызая огурцы.

И так тянулось вечность и два года,
пока не появилось два урода
не из тебя. О боже, из меня;
и ямину разрушили кляня.

Теперь мы вместе. Только нас четыре.
Мы сущности, пасующие в мире,
но знающие рынок, конъюнктуру.
Пожалуйста, не щупайте фигуру.


ПОКА МЫ ЗДЕСЬ
Ты говоришь: как хорошо лежим!
А я твержу: мне эта жизнь – зажим!
Давай сбежим, любимая, сбежим!

Отчаянно сорвемся к краю мира,
где нету пограничного пунктира,
возьмем с собой две булки, два кефира,

полкруга сыра, маленький бидон
с зерном, крупой. Меня зовут Антон –
плебейски незатейливое имя,

а ты, княгиня, как тебя зовут?
И скоро ли нам ужин подадут
и свежие газетные скрижали,
пока мы к дикарям не убежали.


ПЕРЕПРЫГ
Я вчера любил стихи,
а сегодня прозу.
У меня друзья лохи.
Ну-ка, встаньте в позу!

У сапожника жена –
с табуреткой шило.
Я не знаю ни хрена,
но ласкаюсь мило.

Удиви меня. Отдай
то, что подороже.
Видишь, нервы через край?
Дать могу по роже.

Ты уходишь. Говоришь:
ах, как это скучно!
Понимаете, Париж...
Заработать нужно.

А когда в тебя ни тьфу –
грамма не вложили,
получаете в поту
две пригоршни пыли.

Или... Или... Ай лав ю.
До свиданья, кроха.
Я кого-нибудь убью,
хоть и знаю – плохо.

Я сегодня на коне,
это не надолго.
Не к добру приснилась мне
в лесотундре елка.


ЛЕТО
Нарисованный человечек
удочкой кормит речку.
В розовую уздечку
девочка запрягла веточку –
цок, цок.
Каленый песок,
как бархатный туесок,
летнего полон меда.
Сахарная погода.


С РАЗНЫХ СТОРОН ЭКРАНА
Я видел черно-белые мультфильмы
о жизни разноцветной и пустой:
диковинные, яшмовые ильмы
и пение сирены золотой.

Машины, припаркованные стайкой
у окон дорогого кабаре,
и властную наездницу с нагайкой,
таинственно рокочущую «ре».

Я отключался. Пред широкой линзой
всплывал диван, всклокоченный халат,
и по снегам за брошенною мызой
останки неподъемные лежат.


ЧОРТОВЫ СКОБКИ
Я силен и смел
(эка он запел).
Я свернуть могу
(шею червяку?)
горы на бегу
(для чего? к чему?)

Я могу любить
(а скорее пить),
жертвовать добром
(хлам, металлолом),
раздавать цветы
(чьи сломав кусты?),
жизни не щадить
(нет, не излечить).


ДИСКО
Воздуха липкий гель,
изгороди свирель,
крашенных лиц лавина,
сумерек седловина.
Тусклые звуки ВИА,
стонов лоботомия,
смазанный скрип суставов,
качка на двести баллов.
Выстрелы в сжатый рот,
семенем дождик льет –
жижей густой, тягучей,
до тошноты пахучей.
Девочку дня Марину
сброд положил на спину
и навсегда забыл
там, где всю ночь любил.
(Сброд – это значит много
рук, подбородков, шей,
но между ног минога
главное. Всех важней.)
Хоботом, хохоталом,
сохлою лихотой
к хахалям на халяву
ластится «голубой».
 - Скоро ли мне вставать? -
спрашивает опять
дева у контролера.
 - Скоро, подруга, скоро.


ДУРАКИ
Все хуже, хуже, хуже
живется дуракам.
Никто не варит ужин,
никто не служит нам.

И мы уже не ропщем:
усохли, продались.
Идем по теткам, тещам
с котомками на жизнь.

Собратья изменились:
по виду не поймешь.
Зазнались, возгордились,
а в сути – та же вошь.

Бредем поодиночке,
воруем, верещим,
поспим на мерзлой кочке,
на травке полежим.

Скитаемся по свету
без доли, без судьбы.
А умных... их и нету.
Ну, разве что слоны.


***
Девочка для любви!
Вот тебе мои
руки.
Возьми их, они твои.

Только не вешай  в шкаф,
не убирай на полку...
Мягко кади на попку...
Так, так...


ХВОРОСТ
Я отправился в чащу
рубить дрова.

Топор востренький,
я шустренький.

Первый ствол был директор школы,
где я работал.
Второй – завуч,
где я учился.

Ветки были друзья.

Что же грузить на воз –
я задумался.

Хворост – мои прегрешения,
валежник – дурные мысли.

А впереди за холм удирает зверье,
в ужасе не оглядываясь.


***
Сколько сна у меня осталось?
Разменять бы его на пиво,
на один денек у крохотного залива,
на восемь раз «до свиданья» и тридцать один «счастливо».


***
Секс – это когда вместе
с другом едешь к его невесте
и не узнавая лжешь.

Профиль ее хорош,
когда она так краснеет...
И то, что я делал с нею,
и как, и куда, и где...

А то, что она в беде,
так я ее не жалею.


ПЫЛИНКА
Сосет меня взасос
пузатый пылесос,
насилует, целует
и дует, дует, дует.

За что же я одна
ему подчинена,
за что он надо мною
с огромною трубою?


ПОЧКИ
Почки набрякли, распространились...
Хватит, парнишка, пить.
Девушки милые разоблачились...
Не на чем их любить.

Крутятся попок желтые диски,
песня лесбийских ласк.
Беспрекословно жарю сосиски
в соусе – режет глаз.


БЕДЫ
Сколько у меня бед?
Ливень, кислый обед,
кот нассал у порога –
много.

Курева нет, таблеток –
вылечить хилых деток,
мяса не ел уж год,
баба не тем дает.

Гады пимы украли.
Хоть и были малы,
а все жалко.


БЫЛА
Запомни:
и поза,
и взгляд
лукаво-ласковый,
в пальцах астры –
все это было твоим
прежде,
а теперь
плачешь в ее одежде,
не находя тепла:
какая была!


ТЫ – СКОТ!
Ты – скот!
Пот
с тебя капает,
вздор, слюна,
а она
вздрагивает испуганно,
присмирела.
Слазь,
сука!
Баба не дрянь, не грязь –
Женщина, Королева…
А ты ее
неумело...


ВСТРЕЧА НА ПЕРЕМЕНЕ
Пока еще участник собранья
сворачивали жидкие бумажки
и цепкие шептали указанья,
отряхивая скомканные ляжки,

я вышел в коридоре прогуляться.
Минуту простоял у расписанья;
пока не надоело удивляться,
записывал домашнее заданье.

Спустился вниз и в город удалился,
покойно шел по новенькой брусчатке,
а где-то под рубашкой веселился
чертенок обаятельный и гадкий.
 
Купил бисквит. Уселся на заборе,
держа перед собою сальный листик.
Жевал, жевал, из горла пил «боржоми»,
а с краешку подсел какой-то шибздик.

Разговорились. Что-то обсудили,
к согласию пришли, несостыковке;
по-доброму, ладком поговорили
и плавно растворились в обстановке.


О ПОГОДЕ
Там, где тебя казнят,
не просто тебя казнят.
Сперва соблазнят
вопросиком невпопад
вроде «как там была погода?»
И ты со взглядом комода,
готового к потрошенью,
начнешь рассказывать.
Как бы не так!
Главный смак
палача
в том, чтобы рубить с плеча,
пока наивная жертва
глаголет о силе ветра.


ПАСМУРНО
Пасмурно на море,
серо на земле.
Пасынки в фаворе,
сыновья в тюрьме.

Истины дороже
провонявший тюк;
лупят жен по роже
доктора наук.

Праведник в угаре
дрочит на Христа,
и любовь не та,
и дерьмо в журнале.


НАПОСЛЕДОК
Что у меня болит,
доктор не говорит,
только молчит угрюмо
траурный, словно пума.

Плачут смущенно дети.
Я ведь за них в ответе.
Видимо, я умру
к завтрашнему утру.

Что же вы, до свиданья!
Вот вам мое заданье:
не получать колы,
по выходным – полы,

без принужденья – гаммы
(время цените мамы),
в гости меня не ждать...
Ну, побежали спать!


ОЖИДАНИЕ СВАДЬБЫ
Ждут. Сидят. Молчат.
Не едят.
Не пьют –
ждут.

Вдруг
звонок.
На порог хозяйка,
а там
целая шайка
с песнями, криками
и он один –
молодой,
гибкий,
с мордой такой
липкой.

 - Ну, где же вы?
Наконец-то!
Отец-то
уж и открывать начал.
А я плачу,
дура набитая,
где мои,
заблудились ли,
потерялись...
Садитесь,
а то гости заждались...


ОТСТАЮСЬ   
Тихий голос говорит о чем-то таинственном,
о плохом-хорошем, больном, единственном;
говорит и прячется за кулису, в шлюпку,
а завод химический курит трубку.

Рев и топот, вопли, сухие высморки
пистолетов, краденных с оружейной выставки.
Отстаю, оттаиваю, лоб в угрях,
кожу стягиваю второпях,

становлюсь невидимым. Видел как?
Обернусь пространством пустых атак,
биополем мировым иль берёстой –
от болячек прячущейся коростой.


DJ
Голос мой доводит меня самого
до того самого, вы знаете до чего...
Без себя, поверьте, на свете живется скучно,
и улыбаются люди затянуто и натужно.

Я поставлю песню, музычку на новый лад,
и пока аккорды дубовые там галдят,
пошучу невинно, припомню забавный случай,
как за мною женщины плыли тучей

или что-нибудь из поездок, из прошлого, да хоть что!
Главное, голос мой доводит меня самого...


ЛОДКА
Коротко и кротко
берег ткнула лодка
потною кормой:
до свиданья, мой

дорогой, единственный,
пакостный, воинственный,
сдержанный, двуликий,
жизненный, из книги.

Восклицает моря
надувная гладь:
ни прилечь, ни встать.


РЫБКЕ – МЕЧТАТЬ
Я наслаждение получаю,
только когда летаю.

Крылья расправить и ввысь взлететь –
вот что такое петь!

А у меня в аквариуме
ходят улитки париями,

водоросли шевелятся,
думами не поделятся.

Только звезда на дне,
словно сестричка мне.


ДЕЛИТЬСЯ
Давайте делиться
долларами, девицами,
деликатесами, дрязгами,
детьми ласковыми,
автомобилями, петухами,
породистыми котами,
родителями, кефиром –
маленьким злобным миром.


ВЗГЛЯД
Я бросил взгляд в тупую темноту
и, дуралей, живу теперь без взгляда.
На женщину набросился не ту,
газету приобрел не ту, что надо.

Читаю заголовки. Не понять:
кого-то бьют, кого-то потеряли,
и старику нет смысла лепетать
про глупые военные медали –

я их не вижу. Их как будто нет,
хотя они сверкают, словно фары,
похожи на собрание монет...
 - Ты нумизмат, однако, пень корявый?


КРАСОТКА
Женщина – страшный сон,
насмерть в тебя влюблен!

Все говорят – уродка,
я же твержу – красотка!

Ног не четыре – две,
уши на голове –

что еще бабе надо?
Дырка для шоколада,

дырка для мужика
и для стряпни рука.


***
                жене
Из тебя не вышло сибирячки.
Только наступают холода,
и снежинок розовые крачки
облепляют кровли, провода –

мировое море окоема
непроглядной, плотной пеленой –
ты боишься выскользнуть из дома,
обрастая шкурой меховой.


ПЕРСПЕКТИВА
Здравствуй, старая судьба,
здравствуй, горечь и утрата,
бесполезная борьба –
брат на брата.

Здравствуй, немощь, здравствуй, грех,
приступы, недуги.
До свиданья, милый смех
лакомой подруги.

До свидания, друзья –
сосны да березы.
Здравствуй, нудные нельзя
да ночные слезы.


В БЕГАХ
Я слишком долго учился.
Невинности зря лишился.
Напрасно не отравился
и Господу не взмолился –
озлился.

Теперь же, когда пролился
мой след на земной асфальт,
я, кажется, лишь родился,
улыбчивый, скромный.

И двигаюсь по излуке
невидимых миру рек,
от веры и от науки
убегающий человек.


УХОДИМ (ГОЛОСА)
 - Понимаешь, кто-то плачет...
 - Это ничего не значит.

 - Видишь, вздрагивает штора?
 - Нет, за нею нету взора.

 - Слышишь, рядом рвется крик?
 - Начитался глупых книг.

Это вой, а не слова.
Голова твоя плоха.

 - Может, все-таки вернуться?
 - Обмануться?


***
Закат терракотовыми статуэтками
забросал камешник и веранду.
Старуха с ****ьми-соседками
лопает болтовни баланду.

Выругавшись, ремонтник режет
пальцами лист железа.
Будущее мое бежевое
с края вселенной слезло.

И посмотрела мимо,
господи, сквозь меня!
жареная сардина
выкинутого дня.


УДЛИНЯЯ ЛИНИЮ ЖИЗНИ
Я мечтаю о жизни,
о той долгой,
безрадостной суете,
но великой и смелой,
как пущенный в облако камень.

Исковеркает –
пусть!
Искусает,
порежет на части –
во власти
ее я пребуду
безгрешен и чист.

Только как удержаться,
не поддаться обману,
соблазну,

этрусскую вазу
меняя
на новейшую ванну;
не жалеть,
обо всем сожалея.

Где ты, Медея,
волшебница, красота?!
Слишком
мала, коротка
черта.


НАСТОЙЧИВО
Милая, как мне хочется
в степень твоего одиночества
другом войти приватным,
или слугой квадратным.

Ты не глядишь умеренно;
крутишь ключи уверенно;
только себе ты близкая
и ускользаешь, быстрая.

Как до тебя дотронуться,
чтоб не смогла опомниться,
чтоб не успела вырваться,
словно крылатка-вырица?

Я обойму – обрадуюсь;
незачем сорок градусов,
брань ни к чему, лихачество,
глупая сеть землячества.

Ты мне судьба, Отечество,
рощица, человечество,
в синем платочке бабушка...
Ну, отопри, пожалуйста.


РОДИНА НА РЫБАЛКЕ
Отполировать родину,
чтоб хоть что-нибудь отражала,
не распускала по ветру
клешни свои и жала.

Трудно ей, грымзе, дергаться,
клюнув свою же удочку.
Рыбы гнилые корчатся,
дразнят соседку-дурочку.

Боги речные пялятся.
Тошно от их безмолвия.
Сэр, вам какие нравятся:
глупые или гордые?


ПЕРЕПИСЬ
Шлюхе поджечь кровать
и в небеса нассать,
гомиком притвориться,
выбиться
к лешему из рядов,
чтоб по числу голов
не совпадало стадо
с данными Госкомстата.


РУЧКА
Стеклянная, блестящая, не наша,
роднее, чем подруга или мама,
порою штык, порою простокваша,
трагедия, комедия, и драма.

Когда тебя кусаю, мне смешно,
когда ты врешь, мне горестно и стыдно,
когда ты умираешь, мне темно
и лезть за новой в ящичек обидно.


ЕЕ
Ее привозит черный Мерседес
с красивыми порочными бортами.
В подъезде ослепительный замес;
она заходит с нами и не с нами.

Ее там ждут бокалы и глаза
рубиновые, матовые, злые,
развязная компания, «базар»,
а мы бесцельно топчемся, чужие.


БЛИЗОРУКОСТЬ
Я ничего не вижу,
но слышу хорошо.
Врачи мне лечат грыжу,
кладут электрошок.

Бабулечка-подружка,
что ходит навестить,
сверкает, как ракушка,
и легкими свистит.

Мы будем с нею пара,
коль под руку пойдем:
кобыла и гагара
под трактор прямиком.


В СОБЕСЕ
Движется тихо очередь
вежливых стариков,
выглядящих не очень,
тени из чудных снов.

Вяло течет беседа:
 - Сколь принимают, две?
Шапка сползла у деда:
шрамы на голове.

 - А у меня внучонок,
знаете, контролер, -
шепчет седой ягненок
бородачу в упор.

 - А у меня старуха
в прошлом году того...
 - От сыновей ни звука?
 - Нету ни одного.

Так и живу украдкой,
словно ворую дни...
Входит слюнявый, гадкий;
я становлюсь за ним.


ПОЧВА
Бьют меня кайлом, ногами,
арматурой, колуном,
городами, временами,
утром, вечером и днем.

И никак не называют:
ни по имени, ни так;
оскорбляют, проклинают,
словно я предатель, враг.


БАЛЕРИНА
I
Взбиваю танцем воздух
восторженный, пустой;
расслабленные позы
вверху и подо мной.

Тошнит от их биноклей,
каменьев, пиджаков.
Скорей б они подохли,
изверились, оглохли
на тыщу сто веков.

II
На моей ступне парша
ваших взглядов.
Что вы ходите, дыша?
Что вам надо?

У меня в пуантах гвоздь –
не взыщите!
Всякий грубый, чванный гость –
получите!

Ненавижу, не хочу,
не желаю!
Пусть я ляжками верчу –
презираю!


НА СЕРЕДИНЕ ДОРОГИ
Мается выскобленное шоссе
однообразием и длиною.
Я расстаюсь с тобою
на свеженькой полосе.

Катятся к югу звезды,
к северу, на восток.
Переиначить поздно.
Максимум. Потолок.

Не унывай, прощаясь,
как унываю я.
В прошлое, извиваясь,
щебня ползет змея.

Жуткие режут звуки
наши шаги в ночи.
Мы, как цветы – подруги,
в связке одной ключи.

Но не приемлет сердце
новую кладь потерь.
Времени осмотреться
нет, закрывая дверь.


НАГРАДА
Что если я скажу,
слово-ужа рожу
страшного, но без яда,
будет ли мне награда?

В зубы крутой удар,
плотный ночной кошмар,
сверху земли перина,
корка от мандарина.


***
Я вижу волка:
ноздри прикрыла челка,
морды несвежий вид,
крылья не габарит.

Шутит по-человечьи;
щикотно, по-овечьи
мягко глядит в глаза,
но не дрожать нельзя.


***
Снег не тот же, он другой.
Ты коснись его рукой
невраждебной, гладкой,
поцелуй украдкой.

Не ответит ничего,
хоть немало знает;
возле носа твоего
в миг один растает.


АЛИБИ
Плюнь, чихни, обрати на себя
внимание.
У шофера спроси
который час? -
простодушным голосом
(авось запомнит).
Постоянно уточняй направления,
адреса,
цены на ярлыках,
не боясь, что тебя отправят.
Пускай все ясно написано,
и дорожки размечены:
стрелочки, указатели –
ситуация неясна:
где ты окажешься
и за что будешь вынужден отвечать.


***
Завтра припрется день,
будет торчать уныло,
как бесполезный пень.
Дайте веревку, мыло!

(Только б его не знать,
куцый фасон не видеть,
туфли не измарать,
зуба кому не выбить…)

Дайте его сюда,
олуха и невежу!
Ведь из таких – года!
Щас я его повешу!


***
Человек окочурился.
Чучело
сделали из него;
показали в кино –
прославился.

Тут бы, кажется, и воскреснуть,
а он стесняется.


ЖКО
Терпение.
Будет вам отопление.
Жить
хотите?
Сколько можно звонить!?
Не звоните!
Что вы вопите?
Мы не концертный зал,
а серьезная жилконтора!
Хватит ора!
Всем холодно,
ну и что?
Оденьте пальто,
шубу там, одеяло...
Достало!
Более не звоните.
Пожалеете.
Да и тепла не ждите.
Запотеете.


***
Мне бы быть:
губы вином травить,
крыть лишаями кожу,
морщить, поганить рожу.

Мне бы не спать:
девушку-фею ждать,
дверь отворять калеке,
прятать досаду в веки.

И уходить,
и приходить
как и куда желаю:
в церковь, в больницу, в стаю.

Жить – пребывать везде;
в пламени и узде,
в луже, реке, колючке,
мягкой, трескучей тучке.


ВЕСЕНЬ
Перерасход ветра,
холода недобор.
В мусоре вся планета
именованьем двор.

Только малыш у баков,
дегенерат, ревет;
скрюченную собаку
палкой железной бьет.

А на снегу коммуна
оголодавших птиц:
свадьбы безумца Муна,
калейдоскоп убийц

Через дыру в асфальте
лезет и лезет дым –
черти поют в азарте:
как мы людей хотим!


КАНДИДАТ
Как я писал свою диссертацию
про безболезненную кастрацию?
Конечно, опыты, взятки – тьма;
компьютерная кутерьма,
страницы терялись, сбегали подопытные –
олухи допотопные.

Ну, в общем, нормально прошло. Защитился.
К научной элите  чуть приобщился.
Зарплату прибавили – легче стало.
Да вот заноза одна достала:
живу в коммуналке, соседка – стерва.
Направо ходит, глядит налево.
Супруг в поездках, а баба – нате!
на общей кухне в одном халате!
Сделаю ей внушение
про халатоношение.


ВОЛНЫ
Волны идут стадами
или идут поврозь,
как полагаешь, парень?
Ты ж не дурак, небось.
 - Волны, наверно, дышат,
берег, как хлеб, клюют;
лютою злобой пышут
и обожаньем бьют.
Злые они, как звери,
заперты для души;
в равной бездонной мере
странны и хороши.
В пене бурлят, как арфа:
матовый струнный блеск;
Байрон, Овидий, Сафо
и кровожадный треск – 
ломятся наши сваи,
молятся наши стаи.
Слышишь, отец, волну?
 - Н-ну...


ВЕЖЛИВОСТЬ
Я кланяюсь – спасибо – прохожу,
киваю добродушно, извиняюсь.
Дорогу инвалиду укажу,
а хулигану мило улыбаюсь.

Я добр и нежен, светел и красив;
моя судьба – фабричная икона,
готов к услугам – даже не проси;
неотвратим, как пьяная икота.

Простите, проходите, я сейчас,
который час, позвольте, на здоровье –
повсюду обихаживаю вас,
милейшее людское поголовье.


В ТУМАНЕ
Как будем в тумане мы ласково щупать друг друга...
Где кольца твои, а где золотая подпруга,

где ясный оскал, друзей озорные коронки
и вопль седины, и крик непричастной болонки.

Авария в космосе, странная окись металла.
И трубки из пластика, что ты, скупясь, собирала...

Раздетые женщины, сладкие сзади мужчины,
верхом на кобыле любовники Екатерины.

Семнадцатый век: отрезвление от абрикосов,
парад на брусчатке с портретами всех ***сосов,

и так, в дополнение, добрая пара пощечин...
Кому непонятно – виском у ружья пощекочем.


***
Когда человек уйдет,
всякий его окликнет,
на подоконник вспрыгнет,
когда человек уйдет.

Когда человек сидит,
курит, жует морошку,
гладит чужую кошку,
на телефон глядит,

кто ему позвонит?
Кто не скучать попросит?
Слово шальное бросит,
водочкой угостит?..

Тихо ползешь на лифте
с девушкой средних лет:
заговорить о мифе,
и ширине комет?

Нет.


СВЕРХСЕКРЕТНО
Никакой датчик
не засечет,
как дачник
в подвал ползет.

И не уловит
мудрец-радар,
как слепень крови
сосет нектар.

И сверхантенна
не примет звук,
как полполена
сгорело вдруг.

А поцелуи,
а сок свечи
какие струи
прольют в ночи?

Никто не в силах
расшифровать,
как ты просила
купить кровать.


***
Проклятый депрессивный век
не отошел, не сгинул, не отпрянул.
Запнулся на полфразе человек
и в бездну неприязненную глянул.

Куда идти? Кому тебя продать,
кубышка ишиаса мирового?
Из-за тебя и воли не видать
и взгляда не увидеть дорогого.

С плохим добром из миллионов стран,
согнувшись, из чащобы в буреломы
ползет, не унывая, караван,
и дюжие носильщики покорны.


РАЗУМНО
Отдыхай от вредного шума,
не кури – это так разумно;
и бельишко не квась в тазу,
локотком не задень фрезу.

Инструктажу внимай дотошно
и премногое будет можно.
Например, удавить врага,
коли родина дорога.


***
Жизнь – снашиванье вещей,
трата презервативов,
приготовленье щей,
ремонт устаревших сливов.

Драка с самим собой
за выход-невыход в люди,
свежий яичный гной
на непромытом блюде.


ВСЕ ПОНЯТНО
Все понятно. Дремлет свод.
Лужи оторопь берет

от шагов колонны,
и гниют цирконы

драгоценной брошки
у распутной кошки.

Баба лезет на капот,
а за ней кобель идет

и четыре мужа –
побледнела лужа.

Выстроились пасынки,
как бомжи на паперти:

выньте да положьте,
сколь не можете.

В перспективе свет
слабый электричества.

Кто-то мордой тычется,
ищет туалет,

а в итоге мочится
тьфу ты, на нее,

потешая общество
постороннее.


ВСПЫШКА
Десны столетних полок,
плесень и древоточцы,
дедом забытый молот,
жернов большой у бочки…

Мирно они ссыхались,
тлели, не восклицали,
падали, забывались.
Впрочем, их не искали.

Вспышка на миг согрела
нудный мирок подполья.
Воткнуты неумело
в дряблую стенку колья.

Скоро опора рухнет.
Может быть, в назиданье.
Свечка беззлобно тухнет.
Действует упованье.


ПАРТИЯ
Что отчебучил вечер?
В черта вогнал чилим.
Лопнул наружный вентиль –
в поле поговорим.

Ты не шипи, не жалься.
Шарит в карманах тьма,
а за стволами шарика
желтая ось видна.

Сцеплено. Переборки
вроде бы подошли.
Сок из алмазной корки
выбили ложкари.

Жаль мне. А было б лихо
выгрести, станцевать,
Щей не жалей, шутиха,
карты пора бросать.

Что отчебучил вечер?
Света урезал край.
Бить козырную нечем.
Ладно уж, не замай!

Так испокон ходили:
под покрывалом – па.
Вытерли, прокоптили...
Видишь, в еловом иле
наши ползут тугие,
вздорные, дорогие,
черные черепа?


ДЕДОК
С годами ярче горит проплешина
у моего деда, старого лешего.

Особенно после ведра горилки
волосы падают как опилки:

один по носу, другой по лбу,
а третий скачет, что на балу:

то в рюмку прыгнет, то в борщ напросится –
дедок гуляет, а волос носится.


***
Что-то не рок-н-ролльное
бьется в мое окно.
Мерзкое, подневольное –
высветить не дано.

Как от него отклеиться?
Огородиться чем?
Плачет моя метелица,
снегом укрыт терем.

Время – злодейка, сучится.
Не позволяет ткать.
В сон отошла лазутчица –
небо мое марать.


***
Отпусти меня в собес
за бесплатным подаяньем.
Я от горечи облез,
не справляюсь с испытаньем.

Отпусти меня в село
за лесами, за полями.
Горем волосы свело,
изнахратило стихами.

Не кобенься, отпусти –
у тебя во рту пружина...
Трезвый, борзый на пути
перед поездом мужчина.


***
Бизнес моей супруги:
ночевать у подруги,
втихую траву курить
и правды не говорить.

Бизнес ее свекрови:
выжать из сына крови,
нервы испортить – вид
радости не сулит.

В чем же моя работа?
Вечно играть кого-то:
жулика, лопуха,
а позади труха.


***
Я говорю о музыке:
мягко шуршат стаканы,
тихо рыгают паны,
салом кропят рейтузы.

Я говорю о музыке:
нежно трещит селедка,
чавкает чья-то глотка –
я говорю о музыке.


***
Понимаю: юмор в том,
что мы просимся в дурдом,
а лежим в психушке
у козлов на мушке.

И не в меру шевелиться
нежелательно.
Вывод может получиться
отрицательный.

И тогда из психпалаты
в психтоннель
поведут тебя солдаты
МВД.

Кисти за спину положат,
как обычно,
и беднягу подытожат
неприлично.


НЕПРИЧАСТНЫЙ К ПРИЧАСТНОМУ
Итак, дорога прямо.
Бессменна панорама:
ложбинки, бугорок –
застенчивый мирок.

Стоит седой старик у входа.
К воротам – множество народа:
безмолвны, заняты собой –
прикол соседствует с судьбой.

Я подхожу, слегка рисуясь,
но где-то в темени волнуясь.
Споткнулся, черт, зловещий знак.
Ну, как же так!

Пожалуй, что теперь не пустят.
Лодыжки ястребы прокусят,
острогой копчик поразят,
колесованьем пригрозят.

Но я спешу. Теперь без страха.
Вперед, скорей, туда, где плаха
и ослепительный совет,
пред коим оправданья нет.


ВОЖДЬ
Когда он вышел, сильный и смешной
из мрака на бетонную площадку,
раздался грохот, вольный, неземной,
и публика, не склонная  к порядку,

построилась в красивые ряды,
присматриваясь к каждому движенью,
без крупки, самогона и воды
готовая к любому преступленью.


СЕМЬЯНИН
На свете лучше бабы не найти,
чем на вокзале около пяти
та бледная, высокая, худая,
что ходит, пассажиров завлекая.

Она прекрасна. Ближе подойди
и ты увидишь брошку на груди,
дешевые стеклянные сережки,
дрожащие, испуганные ножки.

Возьми ее. Она еще нежна,
хотя ее восторженность смешна,
и рот ее ничуть не ублажает,
но цену на копейку не снижает.

Я ей плачу. Я с нею незнаком.
Я семьянин. Родной в порядке дом,
но, друг, последуй моему совету:
сходи, взгляни хотя б на бабу эту.


***
Стыдно ездить на машинах,
в ресторанах ужинать,
разбираться в тонких винах
хуже, чем подслушивать.

Стыдно кушать из кокоточки,
на курортах нежиться,
нюхать кожу у молодочки,
да за рублик вешаться.


МИЗАНТРОПИЯ
Я не люблю людей.
Они – назойливые звери.
Антисемит, суннит, еврей
без приглашенья лезут в двери.

Я вас не звал, я вас не ждал,
подите к черту, брысь отсюда!
Клянусь, что я не каннибал,
но видно буду.


ЧЕРНОЕ
Льется черная вода
на большие города,
на сады и парки –
почерней заварки.

Сыплет черная крупа
на бродягу и попа,
на дружка и брата –
черная палата.

Прыгнем, выскочим, срыгнем
вчетвером, втроем, вдвоем
и поодиночке
у кормушки-ночки.

А не то пальба, гульба –
безысходица;
и с петлею голова
не расходится.


***
Ваши ноги
были многим
удивительно близки.

И не вспомнить, где носки
и рубашка...

Попа в джинсах хороша,
а душа,
как шалунья-пятиклашка
со скакалкой,
в кофте жалкой.


ПРИТВОРЩИК
Я притворяюсь:
мрачный тип выходит из дома
и оборачивается...
За угол прячется
мальчик, порезавший стеклом руку...

Я утвердил науку
потерь,
себя самого утратив.

Сзади
подкрадывается печаль,
жаль,
не моя,
чужая,
но хорошо –
без края...


***
Подражаю деревьям,
их коричневым перьям,
поверьям
вторю листвы.

И к земле наклоняюсь,
потому что стесняюсь
жить,
не смирив главы.


ПОДЪЕЗД
Ступени – скрюченные люди:
сидят – свернулись – без газет,
и их неразвитые груди
подошвой щупает сосед.

Трещит розетка. Клекот, искры,
и выключатель барахлит,
пока монтер сутулый, лысый
с хозяйкой милой говорит.


***
Человеки мрут от гриппа,
от паршивого полипа,
от вмешательства врача,
иногда от палача.

Человеки мрут от страха:
липнет к копчику рубаха,
ветер спину холодит,
жутью будущность смердит.

Аль не слышал – катастрофа!
Сзади – бездна, вбок – Голгофа,
и шагнуть по тропочке –
не хватает стопочки.


***
Зал пустовал,
и ты сказала:
вы не нахал,
а мне б нахала!

Ты прилегла,
потом присела,
ты все могла
и все умела,

но не хотела
ничегошеньки...
Такое тело
зачем Антошеньке?


ДОЧКА
Девчонка хочет чаю,
а я не замечаю.

Девчонка просит рыбку,
а мне б ее улыбку.


ГДЕ ТЫ БЫЛА? 
Тебя не было.
Небо белое
было,
и берег
был,
а ты,
где ты ходила?
Я же любил,
боготворил,
цеплялся к прохожим
девушкам,
похожим
капельку на тебя,
и одна из них
у меня.


ЧЕРТЫ-КАЧЕСТВА
И одна из них – четкость,
а другая покорность
и причастность судьбе...
Остальные – тебе.


ЛУБОК
Хороша моя избушка:
на крыльце сидит старушка,
вяжет махонький чулок –
нитка лезет между ног.

На окне растут цветочки –
развлечение для дочки,
над трубой дымок висит,
в котелке вода кипит.

Возле бочки спит котенок;
слышен голос из пеленок,
у колонки шум, аврал –
наслажденье, идеал.


***
Земля меня не носит,
земля меня поносит.
Не гладит, а морозит;
то шмякнет, то подбросит –
за пивом сбегать просит.

Я сам вообще не пью.
Очередей боюсь,
страшусь бутылок скользких:
российских, чешских, польских.

Но ей, седой, огромной
гони обед скоромный,
домашний закусончик
и с похмела бидончик.

Противиться не смею.
Безвольную жалею.
По слабости щажу
и в сауну вожу.


ЯВЛЕНИЕ
Когда кашляет мир, задыхаясь от боли и гнева,
и широкий дощаник уводит немых в пустоту,
к современному склепу подходит моя королева
и движением плавным пружину включает не ту.

И тотчас перед нею овечьи раскрыты ворота,
побежали стада, всколыхнулись берез косяки,
но мою королеву в момент охватила зевота,
и она раздраженно смахнула пылинку с руки.

Повернулась пружина – иная картина явилась:
поезда, корабли, самолеты без счета – без слов
ледяная орда из железа бесславно склонилась,
но нога королевы не терпит рабов и оков.

И тогда она меркнет. Как солнце вечернее тает.
Исчезает, не смея в лицо осужденье сказать,
и нелепый бродяга, ее не приметив, рыдает
одинаково тихо в распутицу и в благодать.


***
Но только крикни...

Я не приду к тебе с ситаром и в скафандре,
с косичкою, под бубен, на слоне,
снегурочкой бессовестною в марте
и Масленицей в сонном сентябре.

Я не приду под праздничную скуку
и в будничный, томительный денек,
когда ты кормишь курицею суку,
или когда ты красишь потолок.

Но только крикни: милый, успокойся!
И я с тобой останусь навсегда,
и всякая придирчивая просьба
твоя да будет осуществлена.

Ты только крикни.


ОКЕАН
Тише, приближается океан.
У моей любимой в носу волан,
и волосы скомканы после душа,
но моя любимая мне послушна.

А теперь помедленней. Так. Едва.
За бортом волнение балла два,
и в печенке ветер гудит от жути:
от того, что мы двое с тобой в каюте.


СЕМЬЯ
Малыш из гашиша лепит ежа.
Наверное, нежная выйдет душа.

А женщина жадная варит желток,
котенок сиреневый липнет у ног.

Придет, не придет, донесет или нет
супружник до дому желанный пакет?

Зачем я готовлю треклятый обед?
Другого занятия нет?


***
Что у тебя со мною?
Дети, бюджет, кровать...
Матом тебя покрою,
ты мне ответишь... ****ь.

Что у меня с тобою?
Родина, сны, любовь...
Я от тоски завою,
ты подрисуешь бровь

и полетишь на службу
в кресле хвостом вилять.
Я никому не нужен...
Что мне еще сказать?


ДЕФЛОР
У меня вспотели руки,
и живот урчит бесстыдно.
По науке, по науке...
Ничего впотьмах не видно.

Только шорох и дыханье
и ненужная подсказка.
Помоги мне в испытанье!
Это пытка или ласка?


КОМАНДИРОВКА (ОТЧЕТ)
Вот годовой отчет:
люди дают приплод.
Чаще, однако, дохнут
да от спиртного сохнут.

Бабы еще дают,
только потом блюют,
отворотясь, плюются
да о резинку трутся.

Дети читают бред,
жопа – на все ответ,
каждого бьют по роже;
маму и папу тоже.

Бабушки пьют коньяк,
им от всего ништяк,
хоть заорись, занойся –
не поскребут и носа.

А в перспективе – дым;
кажется мир другим –
слишком уж много дыма:
факты сигают мимо.

Свалка, где я пожил,
сбросив последний жир,
напоминает яму...
Снова припомнил маму.

Окрики, суета...
Путевого листа
не дали, черт, отметить.
Как я смогу ответить?


***
Бедненькой слепой девочке
подарили две веточки:
одна золотая,
другая пластмассовая.

Какая тебе милей?
Та, что теплей.


К МАМЕ
Насколько ты веришь в счастье?
Билет у меня в кармане.
И как бы ты не кривлялась,
я все же поеду к маме.

Она меня не обидит:
почистит и приласкает;
разок угостит обедом,
а к вечеру обругает.

У ней хорошо ночами:
слышны поезда с вокзала...
Я все же поеду к маме,
как бы ты не орала.
     _____

А хочешь, поедем вместе?
Там сладости, телевизор,
сосиски готовы в тесте.
Ну, что, не поедешь? Вызов?

Сиди тогда, слушай стуки
кувалды за тонкой стенкой.
Соседи повсюду суки,
но здесь они просто звери.

А я отдохну немного,
поем абрикосов, студень
да слямзю из шкафа Блока...
Ее все равно не будет.


ОБЛИКИ
У начальника
я корчил молчальника,
кивал, соглашался,
а, выйдя, плевался.

Пошел на протоку
к моему богу.

Там висели трусы
бесстыжей козы.
Пригляделся: моя Марина
подцепила блондина.

Камень поднял – убить...
Так гадина просит пить,
чешуею по гальке вьется,
а глазами смеется.

Плюнул и махом в бар,
где корешок Анвар
дует коньяк неделю,
строит, дурак, Емелю.

Солнце пора сажать.
Пташке куда бежать?
Волны текут, мертвея.
Не уловить Нерея.


КУПЕ
Я знаю, у соседей благодать!
Там на столе шикарные салфетки;
тряпичных кукол встряхивают детки,
и алкоголя близко не видать.

Стучит состав. Хорошая погода.
Сияет солнце. Вырвало кого-то.
Помилуй, боже, вроде бы меня;
а по проходу смех и воркотня.

Замок заклинил. К бабушке на дачу
я еду год и больше года плачу
и за белье противное плачу
раскрашенному в юбке палачу.

Хотите чаю? Мне? Вот эту чашку?
Я благодарно капаю на ляжку
попутчику кондовый кипяток
и комкаю беспомощный платок.


ЖЕНА С СОБОЮ
Я – женщина. Я жамкаю белье
твое, родимый, истинно твое.
Я жарю, дорогуша, и рожаю
и все твои желанья ублажаю.

А вместо снисхожденья – отвяжись!
И это жизнь? Наверно, это жизнь.
Я улыбаюсь лишь, не понимая
ну отчего я глупая такая?


***
Слишком много плохого.
Нового – ничего.
Где-то валялось Слово.
Справились без него.

Главное – не горбаться.
Стой непременно прям,
и захотят отдаться
лучшие люди нам.


***
Виноватые поют песни
уничтоженных ими авторов.
Что может быть интереснее?
Песик сердито гавкает

на мертвого Мандельштама.
 - Стой прямо, -
говорит часовой, -
кто тама?
 - Свой.


ВЕЧЕРНИЙ ЗВОНОК
Я не могу припомнить цвет твоих волос.
Скажи, подружка, ты не облысела?
Прости, бестактность. Это все... склероз!
(Другая б и полслова не стерпела.)

А как супруг? Давно уже в гробу?
Ах, извини, еще живет, рисует...
А я к нему всегда как к маляру,
а он – творец... Ведь надо ж... жизнь колдует.

Да вроде все... Прощай и не пиши.
Зачем звонил и сам не догадаюсь...
Потребна тренировка для души –
кому-то слить скопившуюся гадость...

Тем более родному. Не скучай.
Надеюсь, обо мне не позабудешь.
Ну что ж, беги, готовь вечерний чай,
а то гляди, наследства не получишь.


ХОРОШИЙ ДЕНЬ
Хороший день. Холодное пивко.
Серебряная рыба в упаковке.
Беседа льется тихо и легко,
и лишь носы алеют, как морковки.

Идем отлить неспешно, сообща,
расстегиваем скользкие ширинки,
и смачно извергается струя
на ягодки, цветочки и травинки.


НЕ ПОЕДУ (РАЗГОВОР С АНГЕЛОМ)
Нету в небе ни травинки,
ни ручья, ни кустика;
в облака собрались льдинки,
и гнетет, как в крытом рынке,
мнимая акустика.

И без топлива беда –
лучик только дразнит...
Не поеду я туда
(будь я трижды бородат),
ангелок прекрасный.


ВОЙНА
Война, наверное, одна
во всем на свете виновата.
Немного выпили вина
и впятером забили брата.

Сперва все здорово плелось,
что даже спорить не хотелось,
но кто-то буркнул на авось
и как всегда не утерпелось.


ПОЛИТИКА
Я слышал, где-то грохочет буря,
я знаю, где-то рокочет гром,
а мы все так же едим и пьем
с тарелок Сэма, из плошек Буля.

Немного сбоку маячит дуля,
чуть-чуть подальше торчит кулак,
а мы не лезем в отвар атак,
не затеваем ИРА, Гомруля.

Носочек вяжет с утра бабуля:
очки лоснятся, растут усы,
а где-то воют вояки-псы,
как будто празднуют четвертое июля.


ГОТОВНОСТЬ
Надену пластмассовые клыки,
засыплю пороха в каблуки,
зрачки покрою веками злобы,
а губы смехом сердитым, чтобы

друзей отпугивать, бить врагов.
Теперь готов.


***
Какая тварь
мне сунула словарь?
Откуда пошлые намеки?
Вы полагаете, что я забыл уроки,
что в альме матерной усердно посещал?
Какой нахал
посмел поставить под сомненье
мое ученье?

(Я не забыл суровые уроки
и все еще способен приспрягнуть
кого-нибудь куда-нибудь).


ГРОЗА
Тучи, словно каловые массы,
порождают стойкие миазмы.

И выходят ветреные воды
у бывалой матери-природы.

Лишь у человечка все не так.
Он под крышей прячется, чудак,

иль бежит под зонтик магазина,
словно безответственный скотина,

и не видит в лужах облаков –
лишь бы не испортить каблуков.


ДУРНОЙ СЛУГА
(сценка)

 - Мадам,
мистер Адам
час уже как стоит в прихожей.
 - Ни на что не похоже!
Что же он не войдет?
 - Ждет.
 - Чего, хочу я услышать?
 - Яблока, мэм. (небрежно) Где оно?
 - Ах, да! Отнесите.
Подает ему яблоко. Слуга, надкусывая, удаляется.
Через минуту является снова.

 - Что еще?
 - Кажется... Он уходит.
 - Как, не войдя, ушел?!
Что же произошло?
Что вы ему подали?

(Слуга, в замешательстве)
 - То, что вы приказали
Вон он идет от нас…
 - К дьяволу – ананас!

За окном Адам уходит с ананасом.


ХОРОШИЙ ДЕНЬ (2)
Хороший день. Никто меня не тронет.
По улице Дзержинского пройду,
войду во двор. Дружок меня догонит
и бутылек предложит на ходу.

Приятный вид, приятная беседка,
приятный бессердечный разговор,
вот только жаль, встречаемся мы редко...
И для чего ты пиво это спер?


С ПРЕДАТЕЛЕМ
Брызнет душа словами,
только останусь с вами,
с вами, гады, тремя.
Нету на вас ремня.

Первый ответит резко:
я тебе не невестка!
Нечего, мол, орать!
И отойдет поссать.

Молча второй привстанет,
вбок исподлобья глянет,
плюнет и выйдет вслед...
Вот и второго нет.

Третий один склонится,
ласково извинится,
спросит поцеловать.
Как его отогнать?


ЗАЛОЖНИК
Я написал роман, и он, увы, продался.
Пора уже и новый начинать.
Но телом я и с этим не расстался,
а как о том издателю сказать?

А он торопит, сволочь, не жалеет
ни сил моих, ни нервов, ни ума.
Конечно, он с издания имеет,
все что имеет и пока имеет,
литература для меня тюрьма.


КРЫСЫ
В подвале славно. Тихо и тепло.
Течет по трубам доброе вино,
и хищники заходят с молотками,
но не за нами.

По четким комфортабельным проходам
мы движемся юродивым народом,
хохочем, веселимся, верещим
и сталь едим.

И только иногда по вечерам
в отдушины глядим поочередно,
а Время усмехается негодно:
куда уж вам!


ПЕРЕМИРИЕ
Пришла война, и кончилась война.
А у меня ни травки, ни вина.

Девчонок перепортили славяне.
Поеду к няне.

Она меня покормит и поймет,
отмоет от прилипчивых невзгод
и как в былое время приласкает...
Она такая.

Вот только нету дочки у нее...
Осталось полувзрослое белье,
а где сама – старухе неизвестно:
раба? Невеста?

Кто мог ее с собою увезти?
 - Попей чайку, сыночек, не грусти, -
мне говорит старушка и вздыхает
о чем – не знает.


БАРАШЕК ГОСПОДУ
Господи, это ты?
Здравствуй!
Скоты
тебя не признали.
Где им! Глупое стадо...
Мне ничего не надо.
Что ты, я пошутил...
Я бы тебе служил
просто так, за подачку,
за высохший стебелек,
если бы мог
видеть твой образ яркий...
Хочешь, буду овчаркой?


КРАСАВИЦА
Тебя не любят девушки и жены,
а женщины загадочно твердят:
коль были б мы хоть в четверть наряжены...
И дальше неразборчиво. Закат

тихонько задевает за сережку,
и сердце оловянное звенит,
когда ты наступаешь на дорожку,
а та тебя взахлеб благодарит.


НЕЛЮБИМОЕ
Я не приемлю многое на свете –
к чему скрывать!
Я не люблю, когда я в туалете
бежать кому-то открывать.

Не выношу истерики и жалоб,
назойливых, трескучих голосов.
Я не люблю переизбыток сала
в еде хохлов.

И после водки, словно оглашенный,
я бегаю по улицам, ору,
но как завижу экипаж казенный,
скрываюсь в обветшалую нору,

и это гнусно, мерзостно, противно.
Ну, что еще? Чего еще назвать?
Я слышал слово, что-то вроде «дивно»,
и мне его противно вспоминать.


ОБМАНЩИК
Ты вещи разложил, а я собрался.
Ты вышел на веранду покурить,
но в мыслях преспокойно улыбался,
поскольку и не думал уходить.

 - Ну, что, пора? - ты мне мигнул глазами
и взялся за тяжелый саквояж.
 - Иду, иду!.. Раскрылся перед нами
цветущий соблазнительный пейзаж.

И я шагнул. Шагнул и потерялся,
пополз по тропке, птахой засвистел...
А ты в замочке модном ковырялся,
покуда у двери не околел.


САМОУТЕШЕНИЕ НАПЕРЕД
Пиши о чем-нибудь хорошем.
О том, что мы, конечно, сможем
пожить немного, погулять,
в борьбе крутой не погибать
по пустякам не умирать,
нет, никогда не умирать.


НАСТОЯЩЕЕ ПОД СУРДИНУ
I
В настоящем не наступят
хохотливые деньки,
хари склочники оглупят,
спрячут деньги
и пойдут по залысевшим
шеям, спинам,
с выражением потешным
под сурдину.
II
Лишь богатый у жизни купит
вековой, невесомый час.
Он, наверное, так рассудит:
настоящее не наступит;
ну, а если оно наступит,
то, конечно, раздавит нас.


НЕСОГЛАСИЕ
Смерть пришла
и взяла
то, что хотела:
ситцевые глаза,
лакомое твое тело.

Но ты не молчала,
нет,
ты кричала,
когда тебя уводили…

Но тебя победили.


***
Надоело быть собой...
Эй, красавица, постой!
Познакомиться со мной
нет желания?
Невнимание.

Словно жуткий темный лес
иль разбойницкий обрез
давит тусклый лоб небес,
замораживает.
А за девушкой моей
хмырь ухаживает.


***
Почему-то хочется продолжать:
пару отпрысков нарожать,
изменить жене не однажды
и лакать, заходясь от жажды,
с бесконечным числом друзей
водочку. И утонуть в ней.


***
                жене
Откровение
в средних широтах
невозможно
без отопления
и банки шпротов.


РИМ
В маргарин Рима
плавно погружается самолет,
и вот
ты уже не скотина,
а ровно наоборот.
В рот
попадает пахучая скарлатина
древности,
все эти акведуки
(кто их там поберет?),
и ты заболеваешь
жарко, неизлечимо,
вспоминаешь Россию,
и тебя рвет.


ВОЛЧИЦА
В горло тянутся сосцы
острые, сухие.
Мама, в поле отпусти.
Мы уже большие.

Но суровая, рычит
и дрожит над нами
и загадочно блестит
желтыми клыками.


РОМАНТИК
Вперед! -
я говорю, -
горю!
А народ
говорит:
хрю-хрю!


***
Голосом целовать землю:
ля-ли-лу-лю-,
хрипеть колыбельную
и «люблю».
Шепоткам внемлю,
криками говорю
и верю,
пою.


ОДЕРЖИМЫЕ          
Девушка пошла на рекорд,
но никто почин не одобрил.
Зам. директора воздух портил,
а директор уехал в порт

обнимать делегацию
из доверчивой капстраны.
Секретарша, стройней струны,
мерила комбинацию.

Но девушка не смирилась
с равнодушием этих личностей,
с мальчиком подружилась
без споров и околичностей.

И ночью теперь колдует
над чем-то в тиши общажной,
а мальчик ее целует
куда и за что – неважно.


***
Дети говорят о кастрации,
маются мастурбацией,
думают о революции,
мечтают о проституции,
играют гуртом в войнушку,
дразнят бабушку.


ГОРЯЧО-ХОЛОДНО
Ни друзей, ни зверя за кроватью,
и звонки докучные зудят.
Язычком замасливаю платье,
но раздвинуть ляжки не хотят.

Как уйти? А как пришел, откуда?
Не припомню. Хочется еще
говорить и трахаться, покуда
сам Господь не скажет «горячо».


***
Мама курила,
покуда меня носила,
а папочка пил и пил,
пока меня мастерил.

И хоть я теперь тверезый,
мне видится сквозь березы
за холмиком у ручья
какая-то, блин, херня.


***
Так далеко столица –
ни плюнуть, ни дать ногой.
Приходится материться
на кухне как заводной.

И воздух здесь не курлычет.
Вотще – резонансу нет.
И лишь ядовито хнычет
десятой жены скелет.


***
Пока ты спишь, за фук
берут твои фигуры.
Останься у подруг –
сдерут четыре шкуры.
Сходи на «баттерфляй» -
до смерти истомишься.
Жирочек погоняй,
пока опохмелишься.
С ранья ступай на двор,
мети, покуда силы:
бутылки, гильзы, сор –
где пьют аперитивы.


***
Ты приснишься мне, если я выпью пива
и подружку возьму прежнюю, из одноклассниц.
Ты всегда говорила – между ног у меня тоскливо,
но из сна не могла ли б ты отстраниться от всяких разниц?

Хорошо тебе с тем, а с этим, конечно, хуже.
А с другим, пятнадцатым, ночами уж слишком сладко.
Из далеких времен, когда я работал мужем,
у меня сохранилась одна повадка:

как увижу соперника, занимаюсь срочным массажем
внешности оного кулаком, с разворота, локтем.
А потом по бутылочке пива за дружбу вмажем,
и вдвоем от тебя задыхаемся, чахнем, мокнем.


ЗОЛУШКА XXI
Милая Золушка!
Дозволь на ушко
шепнуть словечко
о чем-то
тебе интересном?

 - Вместо того чтоб шептать,
помогли бы совок держать.

Но все-таки, девушка
дорогая, послушай,
что я тебе скажу…

 - Вымойте тазик,
я обожду.

Какая ты, право…
Понять не хочешь
счастия своего…

 - Чего? Кого?


***
Когда придет одиночество,
вместо отрочества,
я забуду о тебе, ласточка,
и бюстгальтер твой черный прибью на стену.
И хоть мне по-прежнему хочется,
слышу, идут на смену
молодые, с горькими языками,
с новыми снами.

Им на красивом блюде
письки несут и груди.


***
Убили маленького старика.
Отныне ноша его легка:
лютики на могилке
да Боговы собирать бутылки.


НЕБИБЛЕЙСКАЯ ВСТРЕЧА
Когда я встречу деву у колодца,
невольно в небе солнце отвернется,
и дерево зачахнет, а песок
покатится речушкою у ног.

Мы отойдем и ляжем на пригорке
и будем выть и цапаться как волки,
кусаться и прилипчиво пыхтеть,
и небо не посмеет подсмотреть.


***
Живит табак, а воздух воскрешает.
Никто меня сегодня не узнает
и не поймет: откуда, почему
я стал себе невиден самому.

Придут дожди, омоют это тело,
что топчется в миру осиротело,
и вызовут к ответу тело то,
что понапрасну прячется в пальто.
               

АУСПИЦИИ
Я разговариваю с воронами
голосами разными: удрученными,
иногда спокойными, иногда,
будто в горле спрятаны провода.

А вороны кракают металлически
да кружат над полем нервически.
Им известен точно ответ,
только толкователя нет.


КОРАБЕЛЬЩИКУ
Научи меня чинить паруса,
пока соль не залепила глаза,
пока ветер и могуч, и силен
не отправил флибустьеров вдогон.

Научи меня, что видеть в трубу,
как на вахте подремать наяву
и на всякий, так сказать, если что,
научи, как опускаться на дно.


PASSION
Я полюбил свою домработницу.
Да, возможно это вульгарно.
(Не вульгарней, чем обанкротиться
или пуля у ресторана...)

Моя всегда на банкетах.
Понятное дело, хахали.
А у этой глаза из веток,
и волосы пахнут вафлями.


***
Жди дождя.
Не такого
короткого, несерьезного как вчера,
а внушительного, тяжелого,
как корова.
Пусть и грязного,
безобразного,
но питательного для всех
пациентов...


***
Тихо капает пейзаж
на мои ботинки.
Я раскрою саквояж,
извлеку сардинки.

Вилкой ткну, кольну ножом,
раскладной стаканчик...
На скамейке под зонтом
дремлет осень-мальчик.


НОЧНОЕ
Я вышел из дома.
В окне
темнела фигура.
Дура,
кого ты ждешь?
Разве это – твое?
Вот он идет,
торопится,
за пиджачком – подарок...
А у меня – бессонница,
буду курить в подвалах,
утром приду как бы с дежурства,
а в доме пусто.


ОТЗЫВ
Псих
написал стих
хороший, мне нравится.
Все же
надо поправиться.


ОТ СИХ ДО СИХ
Врач долго меня смотрел,
не мог понять состояние.
 - Я люблю вас, доктор! -
сказал я ему на прощание.
 - Любите? Ерунда!
Вы ненормальный, да?

В автобусе гражданка с круглым животиком
маленьким ротиком
произносила слова…
Я сказал: дорогая,
дама всегда права,
особливо, такая…
Она восклицала: да?!
голосом попугая.

Учитель имел подружку
на верстаке,
предварительно сбросив стружку.
Я сказал: семиклассница,
как вам нравится
сей процесс?..
Долго стонала: Yes!

А у мамы
в поджелудочной железе
то ли железо,
то ли какой-то сплав.
 - Мамочка, я не прав?
Надо лечиться, мама.
А она
продолжала упрямо
изображать слона.

С верой молятся херу
вимы – мимы
в чиновничьих пиджачках,
с чемоданчиками в руках –
на старт, внимание! – строятся на дорожке,
в бандитском бетоне ножки…
Куда они убегут?
Они неизменно тут.


РАЗГОВОР
Я не люблю говорить бесцельно. Мне неприятно.
Но все говорят, и я вынужден вклиниться в хор.
Пока существуют закрытые стороны, пятна,
я буду отстаивать разговор, спор.

Вот, например, движение… Как вам нравится?
Кто-то движется пятками в каблуках,
кто-то ластами в омуте бултыхается,
кто-то светится и ползет впотьмах.

Но мы, человечество, все же опережаем
самых крепких и скоростных.
Все оттого, что мы себя уважаем,
бездельем время не обижаем
и просим Бога за остальных.


***
Заонемевшими губами расстегну
чужие губы, жесткие, как корка;
и языка игривая икорка,
на ней усну.

И не проснусь
до новых угощений...


КУМИР
Мой телец золоторожий,
уникальный, дорогой!
И тебя изгнали тоже
за погромы и дебоши
из столовки даровой.

Я узду тебе надену
на шершавый пятачок
и поеду через стену,
через омуты, сквозь пену,
через запад на восток.

Там нас встретят эскимосы;
там и суслики раскосы,
и медведи там не те...

Оживают в темноте
отсыревшие березы.


ОБРЕЗАЯ УГЛЫ
Я рюмку поднял,
руку отстегнул
и час искал в кармане расплатиться.
А где же пицца?
Бармен слизнул.

Я сотовый кондовый прикупил,
звонил на только мне знакомый номер
и говорил: я здесь,
еще не помер;
а мне оттуда ласково: дебил.

И что мне делать, как им объяснить,
что я не допотопная тупица,
что буду вечно дергаться и длиться,
покуда не упрячут в саквояж…
 - Да что вы, братцы, этот фраер – наш!


БЕЗ ВОЗДУХА
I
Без воздуха я выдохся совсем,
а в воздухе, клянусь, изнемогаю.
Но поднимаюсь в омут сей за тем,
что там летаю.

И будут долго дни мои и сны
до боли спорить и чередоваться
былинками в уборе новизны
и там теряться.
II
Не сосчитаю. Вряд ли запишу,
а то, что не запомню, это точно!
Зато в подкладе голубя ношу
и поступаю очно и заочно

в далекий суперуниверситет,
где учат педофилов и мутантов
и в малой плошке видеть божий свет;

но мне не достает рекомендаций.


***
Тучи и чуть-
чуть света...
Это
напоминает мне что-то.
То ли карета
по дну болота
русалку
везет в чертог,
то ли добра глоток
впивается
в легкие,
и человек задыхается.


ЗА МИГ ДО КРУШЕНИЯ
Трасса быстрей колес.
На лобовом стекле слез
больше, чем у меня на веках.
Не было б человеков,
было б смешнее жить,
и выходило б дольше.
Жаль, что я сам такой.
Так и не крикну «боже!»
уходя в голубой
простор.


СЛЕПОЙ
Слышать –
как еще выжать
из окружающего
частицу Решающего?


ДЕТСТВО В ГОРОДЕ
Не отличить скворца от чайки.
Зато скрести десною гайки,
учить помойки, лазить в стайки
и умываться в детский сад
под капающий конденсат.


СНОВИДЕНИЕ
Видеть во сне, обнимать и даже запомнить номер;
и рассуждать, жива, либо же сам ты помер.
По неотложным носишься, а вечером расслабляться
и ждать ее вновь, и никогда не встречаться.


***
Девушки лишь щебечут,
ласковые, со мной,
а потом раздеваются и калечат
ночью меня собой.

Губы нежнее ветра
лакомого в траве,
волосы, словно верба,
выросшая во мне.

Нельзя мне с ними поспорить,
слово свое сказать.
Я слизываю с кожи море
и не хочу умирать.


РАБОТКА
В стаканчике виски холодный, как жопа смерти,
и телевизор трещит, как комар квадратный.
Дома тихонько сопят в одеяло дети.
Охранники рубятся в карты.

Тамарку продали. И к лучшему – больше денег.
Тот хмырь, что купил, теперь, наверное, счастлив:
порежет ее на даче среди растений
иль в речке утопит, сначала порвав на части.

Серьезный клиент... Какую хотите телку?
Чернявую, рыжую, можно с тремя ногами?
Хотите старуху? Да сколько в старухе толку?
Возьмите молоденькую. Трахалась только с нами.

Машина скрипит. Похоже, проснулась смена.
Серега спросонья, войдет ли «жигуль» в ворота?
Неделю назад вот так же погибла Лена –
катил и не видел, сковала обзор зевота.

Еще по стаканчику? Что-то в башке туманно.
Поеду до хаты, а в хате – уют и скука.
Возьму Катерину, она мне должна за Хана…
Ведь мы помогли ей, хоть нам приходилось туго.

Она после службы: воняет вином и спермой.
Ее не подымешь, к тому же рубцы на шее…
Жива ли? А сдохнет – в какую канаву дену?
Поеду пустым… А там – и жена сумеет…


ГОЛУБЯТНЯ
Серенький старый домик
изгородью обставлен.
Не слышно и малой птицы –
всех их давно поели.


РЕСПУБЛИКА
Республика поела молока
и молвила расстроенная – мало!
Ей показали угол тюфяка
казенного и рыло генерала.


НЕНАВИСТЬ
Висит в тюрьме гвоздем хрустальным
и звуками саднит.
Мы имени ее не знаем,
но каждый ею сыт
лишь до поры,
а там посмотришь – снова
убоинка для плова
готова,
и ломятся столы.


ГОЛОДРАНЕЦ
Лежит с протянутой ногой
на вымытом асфальте,
плюя табачною крупой
на платья.
А на него в ответ никто
не плюнет,
поскольку ходит он в пальто
в июне.


ПЛАН РОМАНА
Выписывать дотошно адреса,
трамвайные маршруты, тропки сквера
и птичьи под окошком голоса,
отметить глубину и ширь промера
небесной сини, сточного пруда,
раскрашивать подробно города
и качества сложившихся устоев
и позабыть героев.


***
Обычный кокаиновый обед.
Разумный бред
обмякшей до готовности студентки.
Помады пенки
тянутся ко мне,
и сердце вне
меня мое трепещет.
(Глухое бормотанье про аборт.)
Я буду жив. Я буду трезв и тверд,
врубаясь в женщин.


КАК В ШТАБЕ
К дьяволу от всего
сорваться к знакомой бабе,
дебоширить с нею, как в штабе
неприятеля – иго-го!
Раскидать копытами карты
диспозиции, разный хлам.
Второпях на прохожих дам
вылить спермы четыре кварты.
И спустя, уходясь в пылу,
запиваясь холодной кровью,
бечевой сплетясь на полу,
извращаться любовью.


ОТРАВЛЕНИЕ
Отравление
как явление
зависит
от поведения
отравляемого
за столом,
и как расположен дом:
сумеет позвать на помощь,
ногою разбить окно,
пока не внесли вино,
и пушку не вынул сволочь.


ТОЛСТОБРЮХ
Я Родину предал, не знаю за что.
Она меня вроде кормила,
давала ботинки, работу, пальто,
в кино и на танцы водила.

А я, негодяй, не гнушаясь ничем,
ее без раздумия сбагрил.
Теперь на бульваре анчоуса ем
и парня за шнапсом отправил.


ПТИЦ
Птиц стучится во фрамугу,
хочет счастье подарить.
Я скажу ему как другу:
ну, зачем людей будить?

Счастье, милый, не летает,
не ползет и не цветет.
Счастье, братец, пропадает,
и никто его не ждет.

И тебе ли, малой птахе,
дерзновенно так стучать?
Человека в божьем страхе
искушением смущать?

Не услышал птиц настырный,
долго клювом в раму бил,
пока холод замогильный
не сорвал его, не смыл.


НАСТАНЕТ ХОЛОД
Настанет холод, вцепится в носы
и уши будет цапать и царапать,
и в иней заворачивать усы,
и щеки хапать.

И фраером по улицам пойдет:
мол, я хозяин, сгиньте, испаритесь!
Дружинников до мяса проберет,
окрасит в известь

столетние советские дворцы,
где проживают прежние владельцы:
учителя, хирурги, продавцы,
и заводские всякие умельцы.

Нам не прогнать его, не испугать.
Вот он над дачей чьей-то копошится,
а вот суется к девушке в кровать,
и ей не спится.

Уходит муж. Сыночек на полу
валяется побитый и поникший.
А рядовой окажется в плену,
почти погибший.

И так пойдет, покатит, побежит
по холоду заносчивое время.
И мой приятель бархатный лежит
и прячет семя.


ДОЖДЯ ТЯЖЕЛЕЕ
Дождь идет тяжелей коня,
что когда-то в детстве возил меня,
тяжелей машины, грузней беды,
что вживила в кожу навек следы.

Я просил его перестать,
я пытался его послать,
но прискорбен был результат:
грянул град.


***
При вымытых ногах и ароматной жопе
такой бардак фекальный в голове,
что часто спотыкаешься в ознобе
и смотришь в две
входных двери одновременно,
но шаг не можешь сделать и мычишь,
когда тебя ругают откровенно
и кажут шиш.


СЧАСТЛИВЫЙ ПАРЕНЬ
Жил хороший парень.
Звался он Алеша.
Напивался в баре.
В ресторане тоже.

Дрался как мальчишка
на спор на бутылку.
Баловал в картишки,
гарцевал по рынку.

А в обед на пляже
с девками валялся.
Кто ему расскажет,
как он заблуждался?

На ушко откроет
истину простую,
совесть успокоит?..
Я же не рискую.


БЕГ ВЕСЕННИЙ
По лужам носятся весенние мальчишки,
и солнце греет чисто и светло.
Спортсмены закружились до отрыжки,
холмы снесло.

И над горой, у облака, над кручей
веселый клоун скачет, боевой,
и поливает голову живучей
водой.


ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ
Я был юнцом, катался на мопеде
и хер на манекенщицу дрочил,
ненормативно харкал при беседе
и спирт любил.

Женился. На податливой, но стерве.
Хребет согнул, руками ворочу
и не хожу в пивнушки и на дерби
регбийные, а лишь к врачу.

Но иногда, когда настанет праздник
всамделишный, кайфовый, для меня,
я выдуваю водки полный тазик,
а после мучаюсь четыре дня.


***
 - Красноярская писательская организация!
В зале внушительная овация.

Выходят три старых калеки:
поднимите нам веки!

Веки подняли,
но видеть старцы не стали.


***
Я поехал в Москву
за твоим поцелуем.
Погрузился в толпу,
красотою твоею волнуем.

У соборов стоял:
не просил, не молился;
год за годом терял –
ничего не добился.


МОТЕЛЬ
I
В нашем мотеле уютные тихие домики,
сервис искуснейший, кухня китайская, русская,
как и любая другая; поэзии томики,
техника новая, музыка бодрая, грустная.

Все, что желаете, все, что сумеете выдумать,
мы обеспечим, устроим, придумаем, сделаем.
А разбушуетесь, право, сумеем вас выдворить.
Так что не дергайтесь.
II
А если я машин не признаю,
хожу пешком, дышу сосновым лесом,
с рождения болтаюсь на краю,
оболган бесом?

Дорога бессловесная ползет,
ни путников, ни бурь не замечая.
И вряд ли здесь пропустишь поворот
к усадьбе рая.


СОСТАВ, ЗАМУРОВАННЫЙ В ВОЗДУХЕ
Рабочие распили поллитровку,
и на зубах захрупал огурец.
 - А наш Петрович бравый молодец,
что трахает соседскую золовку,
хотя чрезмерно балует головку,
он все же муж, любовник и отец.

Иван Сергеич, человек очковый,
с трудом в тарелке хлебец отыскал,
потом над чашкой что-то колдовал,
как Моисей над камнем с Иеговой,
и, уходя к уборной, завирал,
что он готовый.

Коты на крыше создали джаз-банд,
да только не сошлись в репертуаре;
верзила-дворник объективно рад,
что спит состав, и тепловоз в ангаре,
а машинист на взлетной полосе
такой, как все.


СТАЛЬНЫЕ ЛЮДИ (АВТОСТОЯНКА)
За крупной проволочной сеткой
стальных людей приют.
Кого-то гладят, кормят, бьют,
кого пугают клеткой.

Но всех используют на сто
без злобы под завязку.
Скорей бы строили метро
или меняли смазку.


НИКАКОЙ
Я из Молдовы вышел никакой:
со встречными здоровался ногой,
брыкался и отрыгивал отвратно,
едва хохлы не двинули обратно.

А до Москвы, ей-богу, до Москвы
я самогоном выдраил столы
и все углы на станциях загадил –
с собой не ладил.

И вот Сибирь. Раздолье, широта,
в желудке – раскаленная плита,
но просит постоянно подогрева...
Вот здесь налево.


ОНА УХОДИТ
У ней заболело что-то внутри,
и я не мог ее вылечить.
Она промаялась до зари,
а утром решилась выехать

в какой-нибудь дальний город,
где холодно и леса.
Светилась ее краса,
а я был уже не молод,

но вызвался проводить.
И вот мы летим на север.
Мне хочется плакать, выть,
как воют дома и звери.

Там вечная бдит Зима,
земля невесомей снега,
но это ее земля,
причина ее побега.

Я тихо вернусь домой,
в обыденный свой загончик
и буду вдвоем с собой
делить постаревший пончик.

А там за пургой она
в урочище без названья
бесстрастно погружена
в северное сиянье.


СВЕТЛЕЙШИЙ
В тихом глухом лесу
он поит водой лису,
сохатому чешет ухо;
с порога глядит старуха.

 - К нам вечером будет гость,
легонько шепнули травы,
и злаки скрутили ость,
как венчики вещей славы.

К спокойствию зверь ушел,
выбивая тревогу.
 - Не двигайся, хорошо? -
старик предлагает Богу.

И тот говорит с небес,
как будто скала икает,
но звуки глотает бес,
и Бог второпях кивает.

Светлейший берет ружье,
уходит в крутые склоны,
распугивая зверье,
но позабыв патроны.


ОСОБЕННЫЙ
Люди, в общем-то, одиноки.
Это давно понятно.
Обили броней пороги,
блуждают, как в небе пятна.

Но этот совсем особый.
Здоровается – смеется.
Гордится своей особой,
перед другими не гнется,

а говорит как равный,
хоть ростом совсем мальчишка,
и должность какая-то странная...
Словом, пустышка.

Я прежде его игнорировал,
но скоро и я сломался.
Без боя меня оккупировал:
здоровался – улыбался.

Ну, как же ты так отважился –
я спрашиваю в изумлении, -
средь недругов ты не хаживал,
не падал в изнеможении,

не ведал ты унижения,
родней оскорбляем не был,
не злился на преступления,
не жаловался небу?

А он говорит в ответ:
 - Нет.


ПРО ЗРЕНИЕ
Вижу?! Уже?
Вряд ли это возможно.
Тошно
мне от такого неверия...
 - Что же ты видишь?
 - Двери...
 - Двери?
 - А дальше рай.
 - Ай!
Это ужасно!
 - А мне он нравится!
 - Но ты не успел состариться!
 - И не хочу спешить.
 - Но как же ты можешь жить
и...
 - Видеть такое?
Могу!
Хочешь, нас будет двое?


ВСЕЛЕНСКАЯ ПЬЯНКА
Ты расскажешь мне о ней,
о великой пьянке,
как араба бил еврей,
и горели танки.

Как взрывалась мишура
многоверстых зданий.
Нам казалось, все игра,
кроме возлияний.

Гибли люди, гаснул мир,
космос надрывался,
а приятель шел в сортир,
там и обрыгался.

Перестало быть страной
то, где мы живали,
но не кончен наш запой
и пройдет едва ли.


ТВОЙ ДРУГ
Если тебя пристрелят,
будет все хорошо.
Землю парчой устелют,
всюду развесят шелк.

Будет много народу,
мама придет рыдать.
Тело по всему городу
будут гуртом таскать,

чтобы глядели гады
те, кто тебя убил:
нечего ждать пощады! —
так твой друг говорил.

Где он теперь, красавец?
Пьет на Карибах ром.
В перстне роскошном палец,
прямо у моря дом.

Разик его хватило —
в город послать цветы,
где это дело было,
где укокошен ты.


СОСНЫ
I
Сосна скрипит, как старая калитка;
воротит от вчерашнего напитка;
пинаешь полусгнившие грибы
и ждешь гульбы,

но нет ее. Кругом непониманье.
Разведчики забили на заданье,
кого-то замочили в ФСБ;
мы сами – мэ, а жены наши – бэ.

Обнюхиваю шишку, как монетку,
по лесу собираю тару в сетку,
горят огни, но где-то вне меня,
и ничего не хочется менять.
II
Сосны, как вздыбленные половицы;
колесо укатилось, остались спицы;
без движения скатывается земля
в адовые поля.

Ненавижу апокалипсические настроения;
тем не менее – в сферах – пение,
завывание, тьфу, хорал;
я ж спокойненько в кущах ждал.

И никто меня не грабастал,
лишь архангел на небе хвастал,
мол, давно на земле покой:
там не связываются со мной.


ПОПУТЧИК
Вошел в купе солидный человек:
не видно глаз, волос, ушей и век.
Живехонький, но скрученный во что-то:
то ль в простыню, то ль в панцирь Камелота.

Слегка икнув, достал большой пузырь,
взглянул в окно на свалки и пустырь
и проорал: да здравствует Россия!
как будто проходимец иль Мессия.

Мы сели в круг. Он долго говорил,
что вечно по планете сей бродил,
но почвы не придумать бесполезней,
и песен слезней,
чем в бесконечной нашей стороне…

А стопки выпивает сразу две.


***
Здравствуй, милая, как здоровье?
Как живешь, как твои проказы?
Воспылала опять любовью,
потому и звонить не хочешь?
Ничего, я в друзья не лезу.
Что-то нужно? Совет деньгами,
или помощь в ночных вопросах?
Занимаешься оригами?
Снова лечишься от поноса?
Извини, я не врач, забудем.
Все же с пищей поосторожней.
Отказать не умеешь людям,
а тебе не всегда все можно.
Снова я... Не бросай. Забыли.
Голосок у тебя чудесный.
Жаль, что наши деньки уплыли.
Член болтается бесполезный.
Ни в какую трубить не хочет,
как щенок о тебе тоскует,
мнит, что в губы тебя целует.
На каком основании? Да на законном!
Подлая ты, ящерица-беглянка...
(Разговариваю с выключенным телефоном)


***
Включи разбитый радиоприемник
на самую бесстыжую волну:
давай в нее уйдем по одному.

Дверной звонок к моим пришпилен нервам.
Я дергаюсь, как кукла. Потому
ныряю первым.


***
Гангрена почвы, опухоль травы
и жуткие иголок метастазы.
Кажись, земля спешит в тартарары
в венке заразы.

Кочующий скрипит велосипед
без всадника, калечит насекомых.
Из всех моих двоюродных знакомых
ни одного отзывчивого нет.

Один смердит, другой косит сердито,
у третьей только попа из корыта,
у пятого в животике урчит,
седьмой ворчит.

Четвертый онанирует безбожно...
И мир перевернуть ему не сложно,
а вот бабенку трудно поиметь...
Хорош пыхтеть!


***
Ты покажешь мне нежную, замшевую звезду?
Лишь тогда я бодрый в поход уйду.

Буду свечкой в пламени, льдом в воде
на твоей звезде.


БАЛДА
Я знаю, я еще приду
сыграть Балду
в оборванном когда-то представленье.
И попика под лавкою найду,
и попадью до крика доведу,
и сам не упаду в изнеможенье.

А вам,
чертям,
я все раздам,
что мне за так на службе сей досталось:
придирки, понукания, усталость...


***
Вояж на бестопливном самолете.
Голые женщины спят в проходе,
в ящиках – яблоки и мартини,
и трансвеститы в мини.

Где-то в середке – перестановка.
У стюардессы нож и винтовка.
Из туалета слышится плач –
умер скрипач.

Дымом устелены хвост и кабина.
В паспорте фото – зад гражданина.
Справа не видно крыла,
слева их два.


ПЕРВОКЛАШКА
Вгрызаешься молочными зубами
в придуманный учеными пирог...
Едва ли кто-то мыслил по программе,
едва ль шаблон кому-то жить помог.

Тащи с остервененьем мятый ранец
и сменку под надзором доставай.
За пять часов сползет со щек румянец,
а думки убежали через край

в тот дивный мир, где падают снежинки,
как мушки с необъятной вышины,
где лечат горло сахарные льдинки,
и соблюдать не нужно тишины.


О ФУТБОЛЕ
Бульдозеры футбольные поля
скрутили и построили усадьбу.
Там поселилась мирная семья:
играли в теннис и играли свадьбу.
Отец сигналил ночью у ворот,
кухарка громыхала до рассвета
под бормотанье чокнутого деда:
забьет он гол когда-нибудь? Забьет?


В ГОРОДЕ И ОКРУГЕ
В городе и округе
гомики, буги-вуги,
пальмы, секвойи, тсуги,
хоть сибирский ландшафт.
Лось под электрогитару
себе выпевает пару,
негры бьют стеклотару,
предпочитая драп.

Женщины между ляжек
держат с полсотни фляжек,
икры портвейном мажут,
чтобы вкусней лизать;
любят Сережу, Сашу,
Катю, Марину, Глашу,
всякую порют лажу,
могут и отъебать.

Быдло колотит тачки,
Пушкин обрезал бачки,
выбрал табак из пачки
и косячок свернул.
Денежные проблемы,
ногти загнали в клеммы,
как ни харкни – дилеммы.
Выпил, в кино подул.

Там на экране киска
любит тебя без риска,
груди – сплошная вывеска,
только хрусты считай.
В пальцах кипит сосиска,
вздрагивая, попискивая,
пеной в штанину брызгая,
прямо у входа в рай.


БЫЛИННИК
Он так пердит, что слышно аж в подъезде.
Толкает гирю – дергается дом.
Он весит килограмм, наверно, двести:
и движется, и думает с трудом.

Но если ступит – вмятина в асфальте,
в машину сядет – лопнет колесо.
Внапрасную его не раздражайте:
корежит сучья легонький басок.

Он вытянет огромную дубину
в четыре пуда, с силою взмахнет,
и весь наш мир прольется на штанину,
и он его брезгливо отряхнет.


НАЙМИТ
Десантная заныла голова.
Чужую землю мутно мял руками.
Гляди, не припечатало пока.
Куда потопал с полными штанами?

Живучий, ухмыляется еще!
Ты, паря, заговоренный, однако!
Прокинул автомат через плечо
и шпарит дальше, где, как слышно, драка.


СЕВЕРЯНИН
Гляжу на мир колючими глазами,
в которых только снасти и снега,
да прячусь за оленьими мехами,
да чую вертолет издалека.

Он прилетит, диковинный, чудесный,
в сиянии небесно-золотой
и сбросит груз на стойбище полезный,
и летчик пообедает со мной.

Он добрый весь, с лучистою душою,
его давно как сына я люблю,
ведерко дам с пунцовою икрою
и дочь красотку на ночь подарю.


БУДУЩЕЕ
Женщины оставляют своих детей на таможне,
потому что неточно составлены документы.
На самый последний этаж заползут заложники,
чтобы гибнуть... А воротилам успешнее продавать киноленты.

со взрывами. Сперме давно уж уютней сидеть в пробирках:
стабильный комфорт, и нету дурацких фрикций.
Детишки запутались намертво в страшных играх,
и только подонки служат в полиции.

Речи политиков взяты у дед-Морозов.
Топлива нету, но некому, в общем, и мерзнуть.
Можно купить в магазине ласку, обиду, слезы.
Тысячу стоит бабский похабный возглас.

Сами работаем, сами бросаем, бьемся.
Предков не любим, кладбища в пору к сносу,
но, умирая, все-таки мы вернемся
к главному каверзному вопросу:

кто это там тенью стоял у двери,
в прибыль себе наши писал потери?


***
Врачи, и вороны, и черви...
К врачу заходишь – знаешь: первый,
ты только первый в череде...
Тут и папаша не отмажет,
лопочет что-то о вреде.
А мне-то, в общем, по балде,
о чем он скажет.


В НЕУСТРОЙСТВЕ
Надо девчонку забрать из детского садика,
а вечером навестить братика-
алкаша.
Вот у него душа!..

Справку выправить нужную для собеса,
забросить подружке штаны-носки
для заштопывания (заодно успокоить беса
и прояснить мозги).

Мне иногда кажется, что я заложник.
Ареал моего проживания весьма скромен.
Не знаю, чей там толпа покусывает треножник,
мой же еще не устроен.


ВРЕМЕЧКО
Раненые умирают в больницах,
полагая, что белое – рай.
Их мясо дворнягам снится
(побегай-ка с их, полай!).

Я выгоню своего зверя вечного
из теплой пещеры в лес
и в первого встречного
ткну обрез.

 - Дело твое. Мне – нравится.
А рот у тебя кривой:
мерещится – улыбается.
Он просто не закрывается.
 - Закрой его, гад, закрой!


ХАМ
Отец уснул, и Хам к нему пробрался
и полчаса на голого смотрел.
Не знаю, что нашел в нем. Изумлялся?
Навряд ли… От смущения краснел?

Но с той поры от гнета впечатлений
бедняга, очевидно, заболел.
Ему хотелось новых приключений,
великих дел.

И он пошел. С друзьями не простился,
и братьям даже слова не сказал.
В гостинице омлетом подавился,
поскольку на кухарку залезал.

Когда пошел на лошади кататься,
четыре человека раздавил.
(Сказал, что не успели разбежаться,
хоть он их настоятельно просил.)

Устроился на должность в сонворкоме
и что-то перепутал в чертежах,
и умные замерзли на перроне,
а пьяные погибли на путях.

Но Хама дальновидно наградили
за смелость и уверенность в бою,
хоть никаких боев не разводили
и без того в разграбленном краю.

Он говорит нам: здравствуйте, родные!
И публика немедленно встает
и спины напрягает молодые,
когда его за славою несет.


БАБКА
Раньше были наркоматы,
нынче наркоманы.
Раньше дед ходил поддатый,
нынче просто пьяный.
У него теперь фуфайка
модная, с базара.
И собака наша Лайка
Леонарда стала.


***
Поспешаем к Богу
под одну тревогу.
Под совсем другую
дергаем святую:
дай на молочко!
Да сдавай в очко.


В БАРДАКЕ
Прежде надо прибраться,
потом уж трахаться.
Может так оказаться –
шею сломаешь запросто.
Вместо приличной близости
гипс и всякие низости.


ДОМ МНОГОДЕТНОЙ МАТЕРИ
С самого начала мне этот дом не понравился.
Охранник в окошко дико на нас уставился.
Какой-то мужчина солидный приветствовал, но не представился,
и лес на припеке маялся.

Дурацкая курица гаркнула и сбежала.
Маринку и Кольку до ужаса напужала –
ужались: мамуля, у ней на хвосте глаза!
А я и не знаю, чего ребятне сказать.

Домишко шикарный, простору на всех хватило,
но словно у сердца какая оса свербила.
Петруня и Саша зашли в тренажерный зал,
и Саша Петруню едва со снаряда снял.

А Ольга, засранка, не мывшись, в бассейн полезла,
Антоша – бандит прилег в надувное кресло,
но Оленькин ноготь резину его проткнул
и, если б не старший, парняга бы утонул.

А старшие тоже: за спальней нашли чуланчик,
и Васенька (вроде примерный мальчик)
замок раскурочил, забрался и там пропал.
Елена сказала, что там не чулан, а бар.

Оксанка с журналом на самый чердак залезла,
дурмана нанюхалась – стаскивать бесполезно.
А кто мне на кухне поможет, полы протрет?
А где-то в подвале, я слышала, вездеход…


ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ
Неизвестная банда захватила правительство,
и началось повсеместное издевательство.
В системах – диверсия, попустительство,
в комиссиях – никакого касательства

к «нуждам и чаяньям». Катавасия!
В квартирах темно, на улицах смрадно,
в эфирах господствуют безобразия –
жить не отрадно.


***
Ребенок жуткий
в лапах проститутки,
не уменьшая ора ни на каплю,
завернут в паклю,
пальчики в дерьме,
ручонки протянул ко мне,
тиран, мучитель
и мой спаситель.


***
Собрание бумажного союза.
Явились все по списку. Только Муза
сегодня отчего-то не пришла.
В союз она и раньше не ходила.
У ней полегкомысленней дела:
любовник-псих, тетрадка и чернила.


ПОСЛЕ БЕССОННОЙ
Тепло на холоде рукам.
Разнообразит город гам
девчачий, воробьиный.
В тулупах спрятанные спины
искусно движутся в пару.
Шпана затеяла игру –
до битых стекол.
Как ловчий сокол,
поутру –
не отдышаться:
лечу сдаваться
(или с бутылками – сдавать).
Кровать
вчера досадливо скрипела,
визжало тело,
в тоску сдуревшее на ней
и вдаль глядело, корчась и рыгая.
Такое дело!
Все бы хорошо,
да только несказанное прошло,
и я увидел, что оно – пустая.


ОТШЕЛЬНИК (2)
Я ушел от людей,
чтоб добиться чего-то неслыханного,
ведать песни зверей:
и ондатры, и выхухоли.

В отдаленном лесу
я замерз и прислушался
и учуял красу
еще не порушенную.

Звук являлся, мерцал,
невесомо помаргивал,
а когда пропадал,
я вздрагивал.

Выли звери вокруг
ораторию...
Показался мой друг
в день лазоревый.

Уходить предлагал,
глупость спрашивал:
мол, зачем убежал –
ошарашенный.

Я ему говорил:
 - Слушай лес.
Только он покрутил
баранкой, исчез.

И теперь в чаще той
я сосной стою.
Помируйся ж со мной,
мой люблю!


***
Никто от рака не умрет,
и сердце не откажет.
Разлука побоку пойдет,
правительство обяжет.
Житье пойдет решительно,
внушительно пойдет,
и дворник уважительно
метлою навернет.


***
Откровенно говоря, надоело.
Солнце всходит над горой неумело,
не на ту поляну прыскает дождик,
и подружка третий месяц не может.

Как пожить, на что прожить – непонятно.
Все подачки забирают обратно,
норовят и лишнего хапнуть,
угрожают, сволочи, капнуть.

Я трясусь от этих коллизий,
как прибор последний в сервизе,
что пока насквозь не разбился,
но уже частично смирился.


***
Просыпаюсь под запах мяса.
В теле симптомы стресса.
Рядышком друг из класса.
В общем, без интереса.

Завтрак швырнут под рыло.
Слово не так – ошпарят.
Мама меня любила,
а теперь презирает.

Деньги давать не хочет
и пироги не носит.
Что попрошу – хохочет.
Смехом ее поносит.


НА СЛУЖБЕ
Солдаты стонут в стойле от тоски,
им помнятся гражданские носки –
прекрасные носочки! – не портянки
и девочки-давалки у стоянки.

Машину брал у бати погулять,
красавиц по задворкам покатать,
и лапой по коленке погусарить,
и попочку щетиною ошпарить.

Назавтра по прогнозу нагоняй,
«Ванюша» переменят в «разгильдяй»,
и матери не в пору заступиться,
а батя не устанет копошиться

в разбитой «ниве»… Входит старшина,
и «нива» совершенно не важна.


СЕРДЦЕ
Теплое сердце дрожит и катится -
бездна ему мерещится,
а медное плавится,
будет с девчонкой тешиться.

Ртутное сердце скачет,
смущает температуру,
сладкое сердце плачет –
проклинает культуру,

умиляясь над листиком,
купюры разбрасывает.
Черное сердце мистика
с хлюпом реальность всасывает.


МЕСТОИМЕНИЯ
Чемпион по тараканьим бегам,
я бываю исключительно – там.
Ни за что меня не словишь на месте,
я прозрачный, но из камня и жести.

Нет в пространстве нерушимей стены,
чем меж я и я, ты и ты, мы и мы.
Лишь одна непроходимей стена,
что меж нами заложила – она.

Вот и все. Я ни о чем не сказал.
По фамилиям людей не назвал.
Ноги грея, можно тихо заснуть
и звонков не опасаться ничуть.


КУРЬЕР
Я хочу рассказать о Боге,
что издох на моем пороге,
не успев и письма достать
и тем паче меня позвать.

Он упал на бетон площадки,
по стене проехали пятки,
под губой захлебнулся хрип.
Почтальон не персона VIP –

через час подкатила помощь...
Да теперь всего и не вспомнишь:
то ли доктор пришел поддатый,
то ли спутал главврач палаты…


ЯЩЕРИЦА
Ящерица приползла к человеку
и говорила: теку-
чая жизнь песка
теперь для меня тоска.

А человек смеялся,
дико песком швырялся.
Лишь небо смотрело свято,
пустое, как лик солдата.


ИСТОРИЯ
Маленькие яички, худющие мускулы –
тщедушный студент-заочник,
любитель старинной музыки
и маменькиных дочек,
влюбился в старушку,
таскал ей памперсы
(качала внучку),
имбирь и каперсы
(классно готовила),
читал ей газеты.
А когда занимался любовью,
видел ее котлеты.


ДЕВУШКА
Ты видишь красивых чертиков
в маленькой шоколадной вазе.
Ходишь в атласных шортиках,
трахаешься на унитазе

с дебилом длинноволосым,
а любишь его подругу.
Кто задает вопросы –
дергается с испугу.


НОЧЬЮ
В паху воняет  сыром,
квасцами, чешуей.
 - Пойди, помойся с мылом,
ведь я лежу с тобой!

На кухню завалился.
В кастрюлях – пустота.
Ошметкой подавился
из миски для кота.

Тоскливо стало сразу,
и рухнул в тарары
доселе стойкий градус,
вращающий миры.


В РЕСПИРАТОРЕ
Я часть траншеи запер на замок
и, помолясь, за бруствером залег.

По полю вяло хлюпала пехота,
а командир насиловал кого-то.

Я слышал крики. Дальше за холмом
многоэтажный надрывался дом,

цепляясь всею кровлею за воздух.
А рожица у раненого в звездах.

Поет тальянка. Тает ребятня
от солнечного ласкового дня,

а самые примерные бьют окна,
которые не страшно и удобно.

Девчонка помертвелая с цветком
шагает, как лунатик за усопшим,

а в спальне кавардак и бурелом,
и дядя уж не кажется хорошим.

Пора взлететь, но вот куда взлететь?
Ботиночки и гетры не пускают.

Какие-то придурки смеют петь,
но их за это давят и стреляют.


НА ПОСТУ
Солнце залезло в наши окопы,
греет бесплатно рожи и жопы
и по флагштоку кошкой ползет,
а командиру плюнуло в рот.

Может, пальнуть по кому-нибудь? Рано.
Да и на всех не достанет патронов.
Сколько народу на родине! Странно.
Перетерпели же столько уронов.

Девочка мочится в шаткую урну.
Вот навернется – будет-то смеху!
На сослуживца младшего дуну –
пусть поиграет мне на потеху.

Музыка хнычет, бьется гитара.
Я нарисую грифом полоску
на деревянной стенке ангара –
гений художника видит березку.

Где неприятель? Еще не родился.
Может, зачатие спутник прошляпил?
А вот дружок на халяву напился
и половину врачих обрюхатил.

Совести нет у господ офицеров.
Все надоело! Кучер! Омнибус!
Бабы с ума посходили от нервов –
делают в ванной себе куннилингус.

Так и живу. До свиданья, старушка.
А письмецо я тебе не отправил.
Видишь, уставилась в прошлое пушка?
Жарим без правил.







РАНЕЕ


***
Мне тридцать лет, я взрослый мужчина.
Немного птица, чуть-чуть скотина,
но, как и в детстве, полон дерьма,
только теперь голова
его производит не плоше толстой кишки
и называет стишки.


ОДНОЙ ДАМЕ
Когда идешь не передком –
хотя бы малой частью мозга –
скорей стареешь;
шутка в том,
что Смерть застенчива и поздно
в ворота долбится клюкой…
Ты вроде здесь, но как живой.


ЗАПРОСЫ
У Воронцовой с Пушкиным оргазм,
у Аньки Керн, у Тёклы, у Закревской…
Он экзотичен, негритенок дерзкий,
и до рассвета может много раз
укутать даму в полную истому,
но боже, мне б хотелось по-другому,
хоть как-нибудь, хоть эдак, но не так,
а он меня насилует, дурак!


***
Любимая, Людмила, лесбиянка
к кринице, как цветущая селянка,
с фиалкой, босоногая с ведром,
сопровождаема котом,
как лодка голубая, проплываешь
и мне киваешь. 


***
Мир испугался и замер.
Я пытался его разрушить
и клея налил себе в душу,
и развел пламя.
Стукались многоэтажки,
разбегались как многоножки,
слоны выли и умывались
в солнечной раме, и разбивались.
Воли не было. Ловы были,
больно лапами по балкону били,
кисточки  пищали словно клаксоны,
летали толстые карлсоны.
Женщина пришла, в бедрах змеи,
гольфы хрустальные, пальцы на шее,
во рту огрызок груди соседки
самой красивой по лестничной клетке.
«Возьми топор» - говорит мне голос, -
«отыщи на макушке зеленый волос
и руби под корень, долби, коли,
пока не отыщешь на вошь любви.
Осколками десен поверни втулку,
забирайся в ониксовую шкатулку,
говорят курганы, легко уже.
Ты теперь королева Англии в неглиже».


***
прошу тебя, Не надо смерти,
но ты опять меня не понял,
и люди, полные гниенья,
стенают, страждут, но живут!


АРТЕМИДА
Вспомни закат, о котором ты говорила,
вспомни, как ты меня боготворила.

Кем ты была?
Рыбой, гиеной,
жабой плыла
обыкновенной,

кем ты была,
когда вцепилась
в тишину Льва,
словно взбесилась?


ВОЗЖЕЛАТЬ СВОЕГО
Я хочу ближнего своего:
его самого, его жену и добро.
Я думаю, это и есть добро:
возжелать ближнего своего.


ЖЕНИХ
Я подошел к своей невесте
и дурака загнал на месте,
где встарь
стоял алтарь.
Оборки смялись,
кружева...
Свидетели смеялись,
а толпа
церковных служек
как пила
кагор из кружек,
так и пьет...
но, шухер! батюшка идет!


БУГОР
(памяти Писателя)
Бугор молчал и хмурил лоб.
Потом сказал, нарушить чтоб
бессмысленную тишину:
че щас творится, не пойму.
Братва на сходке, фраера
давно подались в унтера,
в рыгаловке дерьмо-компот,
приезжие тишком комплот
затеяли, а кто башлял,
а кто на фасаре стоял?
Пока в малину не ходи,
на хазе паинькой сиди,
коль ты с понятьем уркаган,
так доцарапывай роман.
А коли Рома слезет  с нар,
то отгуляешь гонорар.


ЮБИЛЕЙ
В двадцать два года я праздновал десять лет
творческой деятельности. Проспект
не вскрикивал звуками адского фортепьяно,
и сцена не билась конвульсиями канкана.
Все было тихо. Был тесен зал;
«Фанни и Александр» чуть-чуть мерцал;
Я, напившись рислинга, мрачно икал
и плохо соображал, куда я попал.


***
Из всех язычеств православие
мне более приятно; антураж
роскошен; подобия царицы Хатшепсут
тяжелыми фальцетами поют
и благовоньями опрыскивают паству.
Роднее нарисованный Зевес,
чем в сказке: металлический, с небес
поток, красоткой принятый за ласку.


НЕВЕСТА
Трусы моей невесты
в час утренней сиесты
уютно прикорнули
беляночкой на стуле.
А где она сама?
Пошла сходить с ума.


БЕЛУГА
Внутри меня живет белуга.
С ленцой хозяйственного друга
меня по полочкам кладет,
но иногда она орет
и не дает уснуть знакомым...
Тогда и Бог словцом кондовым
меня домой не отведет.


***
Как жаль, что в Вене не Нева,
и что в Кале не Колыма,
а в Красноярске нет Дуная,
и не Петрова тут вина,
что здесь течет река другая,
и невозможно разобрать,
что отражает эта гладь.


СИБАРИТ
Я сижу под тентом летом за столом.
В рыле сигарета смотрится перстом.
Рядом пива банка и кусок леща,
и на пятку давит ямина свища.
Сибаритом сонным наблюдаю мир,
памятью страдая от прошедших дыр:
та, что под вечерним платьем, не со мной
нынче возвратилась пьяная домой.
Узкий ворот банки дарит перегар,
спихивает ветер сор на тротуар,
и хоть я не старый, но от этих бед,
не могу податься даже в туалет.


ИНЕРТНОСТЬ
Отрок, шлифующий мира поверхность
бодрой ходьбою, вплавь, на колесах,
не обрекай на презренье инертность
(слова такого нет в твоих глоссах).
Выбор велик: прикорнув на диване,
руки сложа, ожидать конца света,
иль задушить свет своими руками.
Выберешь это?


***
Спать одному –
наму-
чаешься:
то дождик,
то плед не так положен,
то протыкает тьму,
как тетушкин наперсток,
сухая горстка
уличного света,
и бесит это.
А если б ты была,
тогда бы эта дрянь не отвлекла.


***
Как ни скрывайся – побьют.
прячься в труды, в уют,
за буфера супруги,
в бюстгальтер сотой подруги,
нырни в бутылку вина –
сфера битья полна.


С БАНАНОМ
Я пришел к тебе с бананом,
как светило, утром ранним.
Не сдаваясь, ты спала,
и меня не поняла:
что за овощ африканский
я пихаю в ротик дамский?


ОСЕНЬ
Корчатся рыжие лисы –
красные зады павианов,
гуськом за лещиной мисты
уходят стрелять бакланов.

Пора и врагам вернуться
крошевом с ямин неба
и пособить коснуться
славы, которой треба.


ЗЕРКАЛА
Дерево хрупче стекла – оно стонет;
беззащитней зеркал трава – там нет амальгамы
и обертки – шикарной рамы,
но в ней так же любовь видна.

Когда она льется – бьется:
не склеить и не собрать,
не поглядеться в осколок,
перед походом в школу
волосы не прибрать…


ЗОЛУШКА
Наконец-то я сторож!
Мечта моей жизни – золуш-
кой выбирать крупу,
а фея с добром – табу.

Впервые смотрю телевизор с утра
(смену сдавать пора),
дергаюсь нетерпением,
как прежде стихотворением,

когда же заработает первый канал:
диктор проспал? Сменщик проспал?

И лишь уходя на двое суток домой
к гречневой каше, пивному стаканчику
с сожалением поворачиваюсь спиной
к единственному другу – топчанчику.


УГОВОРЫ
Мы хотели поехать с тобою на Украину.
Нас отговаривали: в путину
расписания поездов,
на спины вздымая шары мешков,
ввергать себя и малых детишек –
глупости бродит в крови излишек.

Но мы не спорили, мы взрослели.
Невинный ветер вскрывал нам щели,
а там и цели – куда идти,
да с кем из нынешних по пути.


***
Здесь единственная в мире течет река,
как кортеж с начальством, сигналя издалека;
половые губы распяленных берегов
наплодили толпы моторок и катеров.

Над водою склонились с набережной дома,
как медсестры, в белом, и дышит больной едва;
над свинцовой простынкой то чайка плевком мелькнет,
то конвертом далеким вылезет теплоход.


***
Горит последнее окно.
Как перед времени концом,
последнее окно
горит,
зовет
твоим лицом.


***
Осенний блев в березовом лесу.
Красавицы славянскую красу
попрятали в листву и под кожанки,
как отщепенки или как подранки.

Осенний блев. Березы, как заточки;
машины, концентрируясь у точки
костра, напоминают волчью шайку,
жующую похабный анекдот,
и из желудка вновь барашек бодро прет
дослушать полюбившуюся байку.


***
У девочки Евочки
на первой же спевочке
пропал аппетит,
и горло болит.
Но плод симеринка,
что сладкая льдинка,
волнует уста,
и песня чиста:
по звуку
никак не признаешь гадюку.


***
У Вечности чванливой на часах
стоят чины нечаевского толка.
Я спрашиваю: вечность – это долго?
Они ж меня, как мальчика впотьмах,
пятеркой добивают, даже this is...
не вымолвив, и пишут катехизис.


ПОСЕЛОК
Стадо беззащитное слонов –
впаянные в грунт пятиэтажки,
пролежни стальные проводов
по бетоном вышитой рубашке –
это разобщенный городок
работяг, берез и футболистов,
спрятанный по шву лесных дорог,
идеал эксгибиционистов.


В ПРОДАЖЕ – ГОРОД
На бирке – современный град.
Особняков корявый ряд –
плоды упавшего ствола –
проспекта; вилки со стола –
столбы, пробившие асфальт;
на стыке улиц серый альт
гостиницы, трамвая жук,
и баржи узкий архалук.


***
В фольгу обутые розы,
как райские попугаи
или горькие дозы
прошлого в мае.
Скомканный передок;
двух оголенных ног
тонкие стебли
после вечерней ебли;
и лепесток волос,
подманивающий стрекоз.


ГРОССМЕЙСТЕР ЖИЗНИ
I
Сотни Людмил, Прекрас, Обаяний
расслабляются с любимыми в ресторане,
но не все они доберутся домой –
их караулит приятель мой.

Добрый, глазастый, немного жуткий,
опаснее гангстера, находчивей проститутки,
любитель всякой запретной дряни,
с фотоаппаратом в кармане.

Гвоздика, Настурция чалит домой
доверчива в целом к оси земной,
да и к прохладной лесной тропинке,
только ножонки в чулках, как льдинки.

Месяц, а может быть, год спустя
будет грибочки искать дитя,
и ножки милые обнаружит
в чаще кустарниковых кружев.
II
Маньяк по имени Африка
курил в кабинете начальника
отдела по борьбе с экономическими преступле-
ниями. На карте
города, взяты в кружки,
улыбались женские лица.
Налоговая полиция.
Гроссмейстер любви.
III
КОДЕКС ГРОССМЕЙСТЕРА
Во мне столько любви,
что, убивая женщину,
я не могу ее
не насиловать.
IV
Но они никуда не исчезнут.
Они всегда здесь, со мной.
Стены мои не треснут,
стены – их дом, покой.

Мутные и блестящие,
отчаянные, обнаженные,
умирающие, парящие,
максимально влюбленные
в жизнь.


***
Наконец-то я дошел
до того времени,
где ничего нет:
безвидье и тьма над бездною...

Неужели отважишься снова?


ТАНЕЦ РАСПЯТЫХ
I
Я раньше думал, что он настолько
убедил свою верную камарилью
в том, что воскреснет, что малая долька
сомнения не разрушит эту идиллию.

А теперь я понял, что он ходил
мертвыми пятками, двигал мертвую челюсть...
С тех пор многие, видимо, внутри могил
скрежещут зубами, матеря послушную челядь,
привалившую их слоем, затем плитой...
А впрочем, и у него был валун большой,
но был еще Ангел и была Мария;
а теперешние живые
безнадежны до одного,
потому что нет у них верного никого.
III
Апостолы подходили по одному – не верили,
а он и не убеждал их: говорил – звери вы!
И только что-то хотел про Дух
сказать, как один из двух
самых упрямых (другой болтался)
к нему приблизился – попытался
только что смоквы снимавший коготь
вогнать ему в рану. Сказал: не трогать!
голос Всевышнего низкий, злой,
а то поплатишься головой!
IV
Тогда народ проголодался...
А Он нимало удивлялся,
как можно вслушиваться в плоть,
когда с тобою сам Господь
мудреную ведет беседу...
И повелел Он быть обеду
(того не знали дураки,
что в свите были рыбаки).
V
Солнце дарит наши души,
маты жалят наши уши,
гвозди вбиты в наши руки,
наши тряпки делят суки,
издеваются над ***м...
Мы ж не слушаем – танцуем.
VI
Вам,
чтоб вы поняли:
срам,
что не померли
сразу,
засовывая Христа
в голгофскую вазу,
словно язык в уста.


МАРИЯ
I
Она упрямо знала,
достанется кому,
когда белье стирала,
готовила еду.
Когда гнала скотину
и вычищала двор,
она ждала мужчину,
Мужчине не в укор.
II
От кого зачать ей ребенка?
От ветра поющего тонко,
от голубя, тростника,
от подлого мужика?
«Да разве же я решаю?
Я бедер не обнажаю.
Лишь ясно блесну зрачком,
да в поле лежу ничком».
III
Средь камней завалил ее центурион.
А она как безумная плакала: он!
Это – он. Наконец-то! О, как он хорош!
И не видела рожу да в лапище нож…


Я К БОГУ
Я к Богу – голым
несу глаголы.
За мной – приколы,
и кто-то голым
еще заметнее, чем я...
Ах, это моя семья.


ПОТРЕБИТЕЛИ МАРМЕЛАДА
Родители делают из нас, что хотят.
А если их нет,
мы делаем себя сами.
Главное – попасть на последний ряд
и каштановыми волосами
подруги укутать член,
поп-корн предложив взамен.


ТРАМВАЙ ГЕОРГА ТРАКЛЯ
Трамвай Георга Тракля
по городу идет.
Кондуктор, словно цапля,
десятики клюет.

Мелькают остановки,
подъезды, фонари
и мелкие воровки,
и окон пузыри.

И пара больше нету
(зима, а вроде свет).
С хитринкой сигарету
забычковал поэт.

И чудится, и снится:
война, война, война...
Пора остановиться,
да воля не видна.

От ужаса, от ужаса
потухли фонари,
и девочки без ужина
кукуют до зари.

А мальчики, а мальчики –
смелее не найти,
глаза в крови, а пальчики –
трамва йные пути.

Трамвай Георга Тракля
по городу идет.
Скребется воздух – пакля,
беременную рвет.

На станции безжизненной
кассирша не жива,
блестит платформа лысиной,
авария, дела:

спасатели копаются,
кореженный металл,
а рельсы ухмыляются:
еще один пропал.

Трамвайчик – черепашечка,
качается, скрипит,
как пьяная букашечка,
усами шевелит.

И прыгает и падает
с подножечки народ,
трамвайщик только крякает,
да с птичками калякает
да под гору везет.


ХОРОМЫ
I
Подвозят блоки кирпичей
к большому дому для богатых.
На трупах каменных бичей
возводят царские палаты.
Подъемлет угловатый кран
почти до Бога кус бетона,
и пораженный великан
дрожит коленопреклоненно.
II
Школьников кости в шины машин
зашиты для прочности и, говорят, бензин
так экономится, скорость выше,
лишь бы мигалка была на крыше.
III
Россия – это Камаз,
куда загружают нас,
встряхивают, катают
и в скользкий цемент ссыпают.


***
Где-то, почти под шляпой земли,
ворочаясь вшами,
армяне и молдаване
Россию-мать возвели.


НЕНАВИСТЬ
Коротки зубы – выдумал нож.
Короток нож – так придумаю пулю
и за броню заползу – не возьмешь
ты ни меня, ни мою золотую
ненависть, коей питают сердца
все: от Светлейшего до подлеца.


***
Когда мне давали премию,
председатель рожицу гремлина
скорчил и спрашивал, листая журнал:
а этого ты читал? А эту читал?
Я кивал, а что было делать?
Деньги плыли мне в лапы.
Литературные папы
расщедрились подпитать тело...
А тело мое нуждалось
в генеральной подкормке...
 - Талантливо! Оказалось
талантливо, словно в морге.


ЗОЛОТЫЕ ЛЮДИ
I
Золотые люди по поляне,
загрузив запятки холуями,
движутся по ромбу на броне,
по дизайну дохлые вполне.
II
Вперед, в леса за Мерседесом
всей бухгалтерией, всем трестом!
Один на крыше правит стяг,
другой кричит подруге: ляг!
и сам ложится под колеса...
И Мерседес летит с откоса.


РОДСТВЕННИЦЫ
Мне снится сон: две девушки со мной.
Одна из них не знается со мной.
Другая – бюст и бедра – ничего
твердит, как пулеметчик: твоего
я шурина ятровка и твоя
золовка. Обними меня, свинья.


ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
И через двадцать лет
ты будешь также
твердить о детях
и родственников
отправлять к психологу.

Ложится розовой тенью
закат на сосны,
стынут дома, а борщ?
И болит голова
от детского музицирования.


МОЛОДЫМ
Для стариков собьем гробы,
а молодым – портвейн и кружку
и в лапы мягкую подружку,
и на спидометре – пятьсот,
чтоб придорожные столбы
сливались в огненную стружку.


ДОЧКИ
Одна моя дочка –
черная ночка.
Другая –
заря золотая.

Одна моя дочка –
два желтых листочка.
Другая –
иголочка.


***
Города называют по рекам;
а река навевает сама
имена свои человеку...
Но не разу имя «война»
не шепнула, а только: Волга...
Но при этом вздохнула долго.


МОИ
Мой король не сказал: яволь!
Мой король прошептал: уволь.
Мой слуга не просил: нуга!
соль! - говорил слуга.
А моя любовь не кричала: кровь!
Не кричала: краска и бровь!
А моя любовь говорила: да –
будущее, беда...


***
Остерегаюсь ставить будущего даты,
дабы избегнуть непомерной платы
Судьбы. Самонадеянность, покой
она внесет в священный список свой.


ПО ПАСПОРТУ
Я – человек. По паспорту Иисус.
Брожу по городу, кормлю народ болтушкой,
где белый гриб, цуккини и моллюск
коляды водят с груздем и петрушкой.
Народ смеется, пробует – дрожит,
но за добавкой скоренько бежит,
берет в запас, порою что и платит,
хлебает, ест, а после плачет, плачет…


***
Я врезал в крышку гроба новый,
на базе купленный замок.
Так посоветовал знакомый,
сам устанавливать помог.

Когда придет пора спускаться
в забой, в геенну, к Самому,
напрасно будете стучаться –
я не открою никому.


ПОСЛЕДНИЙ СУД
Он подойдет к картотеке
и, как листики из конвертов,
начнет доставать
из деревянных коробочек
истлевшие письма,
метрики, приговоры,
данные старых газет…
Что же останется?
И какие сделает выводы
он, последний историк
и архивариус?


ИЗ СООБШЕНИЯ
... чтобы войти в число передовых стран,
необходимо провести срочное сокращение числа граждан...


СИБИРЯК ПРОСИТ
Пощади меня, дай!
Мой Красноярский край
холоден и огромен,
и дом мой темен,
а ты так светла...
Дай мне и все дела.


*** 
                Игорясу
Суббота, автобус, на пиво табу –
я к другу спокойный и твердый иду.

               
***
Три увлеченья у нее:
наряды, мужики и тыквы.
Мы с ней живем, и мы привыкли:
то вместо завтрака белье
порой разглядываем, или
ее везут автомобили
(а в косметичке у нее
нет ни косметики, ни денег.
Лишь за рулем цветет бездельник.)

Под вечер рыжую тебеку
она доносит до дверей
и говорит: пока, Сергей!
бегущему с площадки человеку.


***
Двери щедрости затворила –
дуло...


***
Добрый ангел – плеоназм,
вы уж мне поверьте.
Даже если ангел зла,
даже если смерти.

Но однажды  ангел злой
все же мне явился.
Влез в троллейбус вслед за мной.
Я не удивился.

Он рассказывал про смех,
про веселый случай.
Я ж потел сильнее всех,
всех своих попутчиц.

На конечной он сошел,
небожитель умный.
Я к шоферу подошел:
город очень шумный!

Приспособьте вы меня
на стекло матрешкой...
И с тех пор катаюсь я
на халяву «трешкой».


ДОСТАТОЧНО
Наконец, земля отказалась
принять покойника: закашлялась, стушевалась;
и куда б мотыга не била,
всюду была могила.


АПОСТОЛЫ
Из всех апостолов один
гниением не тронут...
Андрей удушен в бане был,
Иаков был заколот.
Апостол Павел, Петр, Фома
сошли от старости с ума,
содержатся в психушках.
Лишь словолюбец Иоанн
однажды выпил Иордан
и сжил со свету хрюшек.


ЧЕРНЫЙ ВОДИТЕЛЬ
Русский парень с черной кожей,
говорят, шофер,
русский парень с черной рожей
сглазил светофор.
Он теперь мигает светом
не поймешь каким
и ругается при этом
словом "Ибрагим".


***
Некоторые дома говорят по-польски.
Другие похожи на иероглифы...
Город можно разделить на полоски,
и в каждой полоске свои мертвые.

А в этой пятиэтажке напротив
бледногубая живет девушка.
Взгляд близорукий ее не портит.
На влюбленностях она не помешана.

Вечером из дома выходит,
когда безлюдно и тусклый свет,
по улицам параллельным бродит,
по улицам, которых нет.

На углу Воскресенской и Декабристов
встречает тень старого самурая,
в плен взятого в Поднебесной,
канувшего в канаве Красноярского края.

Самурай берет ее за руку,
нежно что-то лопочет,
гладит лицо, как сакуру,
плачет.

Мимо проходит вздрагивающий трамвай,
детишки вжались в стекло.
Девушка шепчет: не пропадай!
Но прячется все равно

снежный, приплясывающий вагон
в проулке, где рельсов нет…
А реки, как губы, что держат стон,
сомкнулись; и лед согрет

скользкими медяками фар.
Видится мост, но нету моста.
Лишь где-то в небе пускают пар
оленей бархатные стада.


ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ
В узких воротах рая
девочка Рая,
скинув дубленку,
пустив погулять болонку,
улеглась загорать...
И так, твою мать,
не ворота - нора,
а тут еще эта дура...
Эх, фактура!..
Не видать мне Петра.


***
Ева любила змей.
Как не совали ей
тигра, акулу, львицу –
дайте змею-сестрицу!

Вмиг проползла змея.
Ему хвостом дразня,
волю обворожила,
яблоко в рот вложила.

Та ж, шевеля губой,
бормотала: какой
кожи покров прегладкий...
мне б пошел на перчатки!


***
Скажи, где твой дом,
я дам тебе лом.
Будь он детинец, форт, кром,
труху его каменных позвонков
рассыпь по асфальту чужих дворов.
Заставь его силой впотьмах бродить,
лучшую долю себе искать,
странником бедным, калекой быть,
заставь его близких напрасно звать...
Чтоб знал он это
и не гордился,
тем, что с приветом
от края света
на встречу с ним отчаянно ты стремился...


ИЦЗИН
Лети, монетка, на ковер,
чтобы китайский бог допер,
как всем нам здесь херово,
и подобрал бы слово
спокойствия и лжи,
пока не шлет суши.


ДЕДАМ
Вы занимались коммунизмом,
вместо того, чтоб онанизмом
облегчить детские сердца:
учили намертво Отца.

Теперь Отца у вас не стало.
Вы опрометчиво сначала
решили жизнь перебороть
и стали крошек в зад пороть.


РАДУГА
Одним концом в разбойника
уперлась, а другой
уткнула в алкоголика
и встала над землей
аттракционом парковым,
который сгоряча
влечет мешком подарковым
в Эдем и палача.


***
Я мочусь и пишу стихи –
основное занятие идиота...
Если бы попалась работа,
подарил бы бабе духи,
а так она без духов скучает
и только мною воняет.


***
Писателю – писать, а педерасту – падать,
луне – грести веслом, и стрекотать скворцу,
а деду с кочергой перелопатить лапоть
и с новою женой готовиться к венцу.

Кривляясь, старый хрыч польет свою могилу
холодным молоком из непрожитых дней,
и, словно горький хрен, заляжет в сердцевину
земли. И ничего не сообщит о ней.


***
Вот так хотели, чтоб он сгнил
покойной требухой могил:
поили уксусом, гвоздей
вогнали черви меж костей,
смертельной жаждою зверей
считали капли на песок
холма стекающие с ног...

Потом встречали на пути,
не узнавали – презирали?
В подвалах после рисовали
то рыбой мерзкой, то крестом,
гордились адовым концом,
не жили с Ним, а умирали.


***
Я поднимался к выси лифтом,
бродил спохмелья по воде,
танцующим долдонил шрифтом
стихотворения тебе.

Учился в разных институтах,
объездил сотню городов
от Самарканда, Гудаута
до плоских невских берегов.

Гулял на свадьбе... Был читаем
из всех друзей едва ль одним...
Самим собою почитаем,
и ни одною не любим.

Садился в сани за возницу
и лошадей стегал в бега...
Ни разу не был заграницей,
провел над книгами века...

Играл с детьми. Привязан к дому,
цветок поил два раза в год...
Начать все снова? По-другому?
Официант, пролетку, счет!


***
Покорная Мария Магдалена,
склонив перед глаголящим колена
и волосы парчою распустив,
омыла поцелуями и мирром
худые икры, призванные миром
прощать и воскрешать, благословив...

И до креста, до самого финала
его касанье это сберегало.


ПОСЛЕ ЖИЗНИ
После жизни мы все святые:
уголовные, холостые,
мздодавальщики, подлецы –
хорошеем, отдав концы.

Прежде – сутки бомбили мрак
и на небо, увы, никак.


ИДИШ
Накинь потертый лапсердак;
сияет солнце, светит так,
как полный котелок огня.
На языке, которым я
владеть не смею, не могу,
воркует ласточка в стогу
и водомерка тарахтит…
А из людей, а из людей
никто не говорит.


ГОРОД ГЛЮК
Занесла меня нелегкая в город Глюк.
Очи одинокие плавают вокруг,
воздух, как медуза, розовым шатром
ребрышки-лопатки затянул жгутом.
Девушки смеются: кажется – сосут.
У прилавков бабы гробовозку ждут:
а почем сегодня мертвых килограмм?
Прорывая неба параллелограмм,
падает на пристань крошка-вертолет:
кто из вас ракету до Тибета ждет?
Полезайте живо в лодочку мою!
Но никто не слышит. Большинство в раю.


БРОСИЛ
Мой друг поймал в себе иглу.
Сдавил на сгибе, как лягу-
ху цапля…
Но
его поймали все равно,
когда он скорчился в кино,
как сабля.


АРИСТОКРАТИЯ
Кастелянша желтое белье
предлагает девушкам попроще,
для себя же выберет попозже,
чтобы развлекаться, ё-моё,
с длинноногой, лысой аспиранткой,
что живет на пятом этаже
(с дочерью поручика Киже).


ВСЕ-ТАКИ
Ты все-таки был повешен,
потому что был очень высокомерен.
Как тесно прижатые плитки в ванной,
мы лежим под твоими ступнями
и думаем: это тучи,
или нависшие горы,
а ты все раскачиваешься,
и это нас не пугает.


***
Могила неизвестного солдата.
Прилежно ремонтируют ограду
такие ж неизвестные, как он,
но вовремя не изгнанные вон
из скудного планетного ландшафта
серийными налетами айркрафта.


ИЛЛЮЗИИ
Иллюзий до кончины не избыть,
как не прикрыть одеждою уродство:
родители даны нам, чтобы скрыть
наше отчаянное сиротство.


РАЗНИЦА
Одна сказала: муж в тюрьме.
Скорей молитесь обо мне!
Другая б, я уверен в том,
молитесь, крикнула, о нем.


***
Если хочешь верить,
топай на войну.
Там тебе отмерят
полную мошну:
вставши на молитву
в блиндаже тайком
окровянишь бритву
о сердечный ком.


БЕЗ СВОБОДЫ
Рискнуть вытолкнуться
из бетонного колпака,
от кусков стеклянного мяса
отворотиться?
Ранец с учебниками,
тетрадями
волен перевратиться
в предмет амуниции,
а потом в прилипчивый обруч
на пальце моей невесты.
Год заканчивается,
не принося с собой следующий,
и мне хочется деревяшкой
потянуть за кольцо,
поворотить залежавшихся
гнусных червей и бабочек
урбанизма (военщины).


***
С недавних пор вино больно мигренью
(акцизная повязка горло давит),
и я к утру к икоте и сомненью
забыл и акварели и алфавит.

Листаю нелюбимого поэта
в раздумиях: подохнуть? проблеваться?
Хомяк внутри насквозь проел эстета,
и только сноб не думает сдаваться:

размеренно за пивом прохожу,
киваю снисходительно бомжу.


***
Чем гуще людей вокруг, тем сильней темнота.
Звезды вернутся домой, отменив все желания.
Девка, с которой жил, оказалось – не та.
Просто манда. И нет другого названия.
В назидание
оставила мне
все, что можно оставить в подобном случае:
тапки драные и засор в трубе,
бутыльки вонючие.

Стерва.


***
У лобного места больно ступать ногам,
словно ходишь по черепам,
и сильно скребется шея.

Обходишь его кругом,
стараясь впустить в привычку.
Прохожий отбросил спичку
и двинулся со смешком,
а у меня тавро
плахой на грудь легло.


***
Ночных огней железная улыбка
бесстудно манит расу городскую
холодной трелью мопса-мотоцикла
заполнить барокамеру пустую
блудливой атмосферой аммиачной,
бранчливой пьянкой, изморосью дачной…


***
В город приходит море.
Рожь шебуршит на крыше.
Облако в салоне автомашины
на миг притупляет сознание.

Скоро закончится конец света.
Потерпи,
осталось совсем немного.
Думаю – переживем.


***
Гнедой, каурый, вороной
резвились с ранних лет со мной.
Но потемнело небо вдруг,
и в лужу превратился луг.

Теперь со мной: корвет, фрегат,
но чайки мертвые лежат,
но гнилью тянет от воды
и льнут русалки, холодны.


ДОСТОЕВСКИЙ
Как хорошо
быть отпущенным с каторги,
а потом,
словно извиняясь за что-то,
писать и писать,
а, в сущности,
быть мародером.


ФОНАРЬ
Высокий стройный
молодой и череп
светится настолько
надо всеми что голова
трещит закидывать наверх
настолько меньше смысла
в свече пред образом
что хочется
вокруг поставить церковь
перекреститься потереться
лбом о тротуар и бросить
грошик.

А как порою сам пойдешь
кричать напрягши связки
махать предплечьями
кровянку выжимать из
кулаков и видишь –
темнота кругом
и все темней, темнее.

Так может в неподвижности
залог успеха? Может быть
к святому из дальних мест
адепты сходятся
поскольку сам он никуда
не хож?

А если ты поваленный
фонарь?


В ТЕМНОТЕ ВРЕМЕНИ
Зубчатые легкие
и желудок времени
перетирают в пыль
сумерки, поезда
облака к югу
текущие,
запоздалого путника стук в ставень,
стальную щеколду
и деревенское варево из клубники;
сторожевые воют и чуткий
топот коня, волокущего с горки
подводу, разговор яблок
в саду и перешептыванье листьев;
украшается смолой ствол,
и домик улитки протухший
расцвечен радугой.


ЧЕЛОВЕК
я к человеку подошел
и руку подал;
сквозь густую бороду
он улыбнулся мягко
и зачесался от смущения

за синим абрисом дома
над рассеянной кроной лип
поднималось белое облако
и за крыльями человека
стоял некто
в белом покрове

и я обернулся
но за хребтом моим –
никого только рокот
автомобилей, палой листвы
бормотание под ботинками
и перебранка в очереди за кислым
вином.


ВЕНЦЕНОСЕЦ
Ангел дернул меня за полу,
у него свинец зазвенел во рту,
и звезда решетом прикрывала пуп.
Я б сказал кто он, только я не груб.
И шипя слюной, ко мне вурдалак
подошел, но я рассказал не так:
он настырно въелся в меня нутром;
я услышал шорох, а после гром.

Там за тучей во мраке блестит копье,
откровение прячется там мое,
там моя кубышка, тугой чулок,
из которого плоть моя давит сок.
Там мой друг незнамый, силач-кузнец,
отковавший притчу, тропу, венец;
я ступней скудельной давлю на шип,
так как к почве ластиться не привык,
но поить приучен ее сполна,
тем, что в детстве дала она мне сама. 


ИСТРА
Хижины пчел в голубом мешке
рта пережевывая, налегке
уходя от каменного портала,
в сумерки Истры вонзая жала
ресниц, проникаем бочком в ЛЕАЗ
вечера, набитого и без нас.


ЦАРЕВНА
Письмо хрустальное в гробу;
снотворным измарав губу,
многажды своему зверинцу
принадлежа, в кармин страницу
фаты венчанной измарав,
лежало, ноги раскидав,
посланье будущему принцу.


СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ
Мы говорим про них:
красное, вкусный, доверчивая –
отодвигаем их от себя,
и они ретушируются,
покрываются пленкой.
как товар на лотке
во время ливня,
и становится невозможно
понять их значения;
существительные лишаются сути.

Но связать их в одно,
нанизывать без добавок:
кирпич – раствор – стена –
о ужас! ужас!
(страх перед сутью)


***
и у лисицы не хватило сил…
Издевки гончих резко прекратил
порыв отчаянья, и замершая свора
глядела на душителя и вора
домашней птицы, ржанкой со скалы
отправленного в райские сады,
где сам Господь, заносчивый выжлятник,
не запретит проведывать курятник.


***
Канарейка солнца полетела,
желтое взъерошенное тело
в полотно галактики вплетя,
и стальная клетка опустела,
словно спальня без тебя.


***
Вокруг меня доски –
на ребра гнет,
червивый и плоский,
смертельный свод.

А где-то сверху
(иль гурий вой?)
знакомой девки
надрыв блатной.

Я знал, живая
она была,
а тут до рая
скорей дошла.


***
О нежности, жестокости и лжи
я не тужу и жара не желаю
твоей души, и не скажу: «служи»,
и тишиной тебя не попрекаю.


***
Мы – звуки.
Дребезжание кузова,
зов звезд
и воли,
ломкий стук о борт.
Откуда ж бесполезный,
надменный – О,
гордый рот,
тон нот?


***
Ну что ж, подведем итоги:
сопрели босые ноги,
и жилы сошлись в локте,
как стражники в темноте.

И больше ни слова нету.
Швыряет ладонь монету
бессмысленного лица
в грязь,
словно кольцо с пальца.


***
Бездельники сидят без денег
и уголь требуют и веник,
чтоб сор руками не носить,
а алкалоид помнит космос,
но забывает адрес, возраст
и, не решаясь плюнуть в пропасть,
ее берется углубить.

А гиря грозных габаритов
над самой маковкой прибита,
и колыхает шплинт тайфун –
под лепеток трофейных струн
хрипит контуженый пострел,
к стволу винтя оптический прицел.


***
От салюта до салата
из атласно-серых скал
довела меня расплата
лишь за то, что гору злата
горем злата называл.


ИМЯ
Мы шли по лесу,
и нас было пятеро.
Встретился нам человек,
молодой, приятный,
с заманчивою улыбкой
(я бы тоже хотел такую иметь),
и он шепнул мне свою фамилию.
 - На хрена мне его фамилия, - подумал я,
но вслух не сказал.
Нас пятеро, у каждого есть своя,
а вдобавок имя и отчество.
У кого-то (почти у всех) кликухи
оскорбительные, пренебрежительные,
уважительные, ласковые…
Зачем мне еще одно
наименование в голове?
Но позже я догадался:
он двигался к неизвестной цели,
либо просто шел незнакомой тропой
и подозревал каждый кустик
в недобром умысле…
Проще говоря, он боялся.
боялся попасть в неприятности,
боялся не донести
имя свое до цели,
поэтому он доверил его мне,
самому правильному (на вид)
из нашей компании.


ОНА
Она с утра идет в палаты,
где заседают бюрократы,
по магазинам, где купцы,
тупицы, полуподлецы…
По дебрям жизненной науки
она курсирует домой,
являясь к ночи чуть живой,
и нас встречает словом «суки».


ОКНО-ЭКРАН
Сегодня радио молчит,
и потому экран открыт,
смотрите телевизор:
сосед спускается – провизор,
Траян, обгадивши подъезд,
под лавку с головой залез,
и мелюзга гоняет в регби;
прораб на стройке вязнет в сленге
корейцев, посылая прямо
туда, где мама.


***
Я знаю, истина в стене;
по ней рисуют Матерь смальтой,
и купола с трехглавой мачтой
над ней подъяты в вышине,
и в ней порою, как мышонок,
ночами хныкает,
вздыхает жертвенный ребенок.


ЗАБОР
Забор поставлен – заинтриговать
народец: «А когда начнут копать?
А что здесь будет – сквер или больница?»
А самому до судорог глумиться.


В ИДИОТИЗМ
В идиотизм рабочих телефонов
сбежать от ненадеванных гондонов,
от не отрепетированных стонов.

И плакаться бесстыдно в микрофон:
мне холодно, меня зовут Антон,
Антон Никчемов, вряд ли мы знакомы;
Откуда эти траурные тоны
в кулисах Волопаса и Орла?
Вы слышите, вы слышите, конечно?…
Но дышат аппараты безнадежно,
готовые не слушать – передать,
И кто поможет – здесь не угадать.


***
Везде порядок: взяточники взятки
берут уверенно, и бабы так же гладки,
как и всегда, и так же служат Музой,
но чаще поварихой и обузой.


К ПРОРИЦАТЕЛЮ
1
Мы отправились к прорицателю,
мутной будущности пытателю,
но застыли, недоуменные,
к ожиданью приговоренные.
Дни текли, а за ними годы,
испомялось лицо природы,
по стеклу ползли провода
дождя, но безмолвно стоял слуга-
привратник, а мы кушали-засыпали
и пророка напрасно ждали.

2
Слуга внезапно улыбнулся
и к нам изящно наклонился
и указал рукой в окошко:
еще чуть-чуть, еще немножко,
и мой хозяин примет всех.
За окнами раздался смех,
и градины размером с зажигалку
засыпали веранду и качалку.
Лупили по замерзшим деревам,
по спинам, по рукам и головам.

3
И мы ушли. И были лбы разбиты,
и чаянья забвением покрыты,
и дом разрушен, но расшита мгла,
и нас она запутать не могла.


БАСНЯ
Кружился желтый сыр
Луны, плюя на мир;

а лис бежал в лесу,
выслеживал лису;

а где была ворона?
Молчала угнетенно.


***
Мышонок – Осень в сладкой корке
зеленых крон прогрыз окошко,
чтобы Зима спустила шторки,
как обленившаяся кошка.


***
В сенях у осени толчется всякий сброд:
кадушка с брюквами, свечной огарок, лейка,
которой поливают огород,
пальто промокшее, бумага и скамейка.

Одной листве в округе хорошо:
она шуршит и стонет безъязыко,
как на страницы порванная книга,
которой время так и не пришло.


ЭХО
 - Расскажи, кто погубил меня?
 - Я!
 - Почему ушла от меня родня,
лишили жилья?
Вместо трости куст, на ногах змея,
а чужое счастье пылит, звеня.
Я прощу, не бойся, поведай мне, кто же ты?
 - Ты!


***
Ветер вопит в микрофон рта;
воздухом из ведра
окачивает и нудит:
чуда не будет, не будет!
Я и не верю, нашел кому
стравливать правоту,
яростью антихриста
убеждать атеиста.


***
Я вспомнил серого коня,
что жил под боком у меня:
уздечка поросла травой,
попона свернута трубой,
засохла шкура, хвост отвис –
наветы худшие сбылись!
Навеки сгинул серый конь…
Я прах собрал, развел огонь…
Теперь придется за коня
катать людей средь бела дня.


ЭКСПЕДИЦИЯ
Восток растаял синей полосой
прибоя и рассыпался росой
по склону треугольному покатка,
где у подошвы съежилась палатка.

А у палатки – бронетранспортер…
Взгляни получше! Трансформатор? Катер?
Похоже, это просто котелок –
студент его к речушке поволок.

Другие шесть бесцельно ищут мяч
устроить параллель чемпионату…
Но вот нашли: по виду – голова
не спавшего всю ночь букашковеда…

Не хватится… Попользуем ее,
набьем голов, от сердца попинаем
(в букашках ни черта не понимаем),
а он не шарит в бабах, е-мое…

А вот одна, спускается из леса,
уже успела где-то загореть,
 - Иди же к нам, ведь там – неинтересно…
Она идет вразвалочку… - Медведь!


К СЕСТРЕ
Я полюбил свою сестру
за красоту,
за строгий нешутливый взгляд,
за девичий наряд,
за стройную доступность ног,
изящный локоток,
за робкий секс в середине дня,
а вот за что она меня?


***
Я приехал  в Абхазию, в город Батуми,
у меня там свекровка по мужу в чуме
живет – не тужит, выращивает сосиски,
а прохожим дарит из свежих лепех ириски.
С неба валятся дикие индюки,
и свернута коленная чашечка правой руки.


***
Когда закинут сети фонарей
в корыто города, из малых пескарей
и сизых ершиков губастая белуга,
а с нею маклеры и ловчая прислуга
набьются в неглубокое ведро,
где бомба – дно.

На скатерти расставлены закуски,
и мордой омерзительнейше русской
качает люстру гангстер-эрудит,
и спит лафит.


***
Конец строки – выходишь в зал,
начало – ты еще в кулисах,
еще звонок не прозвучал,
а ты, как в розочках, в актрисах.


ДЕТИ
 - А вы знаете, что у Насти
новый папенька? Врете! Здрасьте!
Это верная информация!
Чтоб мне век эскимо не лакомиться!
А куда же девался прежний?
Он стал папою у Надежды.


***
Венгров трон –
озеро Балатон,
эмиров сила –
добро залива.
А что Сибирь?
Болота, ширь,
сомнительные отходы,
да спившиеся народы.


У ОГРАДЫ
Дамы дательный падеж
заложили прочно меж
пухлых пластиков помады,
заскучавши у ограды.

Знают без сомнения
правила склонения.


***
Кости собрали в горсть, прилепили глаза,
можно ходить-не думать, бурчать трещоткой,
кивать, голосовать «за»
и чувствовать себя не идиотом, а идиоткой.


***
Без пяти минут свет.
Довело нетерпение
до того, что уходишь в
целлулоид, в скафандр;
если есть у терпения
точка кипения,
то терпенье кипит,
превращаясь в спазм,
тишиной ковыряя увязшие пробки,
и надсадное пение бьет из глотки.


ЕНИСЕЙ XXI
В Енисей впадает Кача,
словно высохшая кляча
к табуну приведена
кляч таких же, как она.


***
Какая была строка!
Маячила и пропала,
змеею с листа стекла –
искру не родит кресало,
и шарик чернилам врет,
что знает, куда ведет.


СПИЧКА
Живой огонь, горячий,
красивый, как цветок,
в моей руке незрячей,
как ласковый сосок.


МАШИНИСТ
В состав, который я веду,
мне каждый день по новому вагону,
а то и по два добавляет время,
и медленней ползет локомотив…
А те картины, что как будто снились,
воочию плывут перед глазами,
и я нарочно замедляю ход…
Ведь что-то было в них на самом деле:
бугры, лесочки, девушка с ведром,
а вот еще одна с велосипедом,
она похожа, Господи, похожа…
Ну, вот и станция. Тут сменщик. Тут покой.


ПРЕДСКАЗАНИЕ
I
Я помню бабушку, которая
гадала по ладони…
С тех пор судьба суровая
меня гнобила в зоне.
(Я разработал бицепсы
и с братанов командой
налоговой полиции
перестрелял бригаду)
Я вышел, я при галстуке,
удача улыбнулась;
феррари, ствол за пазухой,
любимая вернулась.
Но бабушка-кудесница
из памяти ни шагу:
я помню сумрак, лестницу,
гаданье, что присягу:
двенадцатого, в пятницу,
теперешнего года
не пей в гостях за здравицу,
остерегись прихода
знакомых нежелательных,
соратников и зама;
жену отправь к приятелю
и позабудь, где мама;
в машине не разъезживай,
автобус игнорируй,
а впрочем, неизбежного
не миновать, родимый!
II
Я могла его спасти,
я его предупреждала,
чтоб не пробовал идти,
не совался из подвала.

Если б только мог он знать,
что святое предсказанье
невозможно понимать,
как прямое приказанье.


ТОГДА
Моя душа войдет
в электричество,
в провода,
затрепещет в ламповом вакууме,
почти как при жизни.
Если ты нажмешь выключатель,
знай,
я смотрю на тебя,
я рядом.


***
Сколько живых потянулось в изгнание – в землю
лучшую, райскую, с персиками и цветами
во снах, ангелицами, сенью;
в лучшую землю у нас под ногами.


ПАРА
Иван Иванович гулял по лесу,
не подозревая в себе повесу,
думал про свои старые тапочки,
любовался порханьем бабочки.
А Софья Петровна
ходила упорно
другой стороною луга,
искала покой – не друга;
о глупостях ни намека,
но в них оказалась дока.
На старости учудила –
женишка подхватила.
Сколько им было лет?…
Теперь их на свете нет.


***
Музыка вечерняя, блочный канарейник,
переборки узкие, прыгает кофейник,
ножки невесомые дрыгают канкан
с хрипами гортанными диких обезьян;
слышны стоны женские, пауза, шлепок,
свары деревенские, грохот, воронок…


***
У этой женщины плоская грудь и паршивый нос.
Поезда, завидя ее, сокращают путь и летят в откос,
а из пруда выходят буйволы, где раньше кашник не цвел,
а мужчина способный, с нею – хомяк, осел.

Я с этой женщиной рядом – живу, дышу,
трахаюсь с нею, но деток скорей рожу,
глядя на пыльный в сером дожде газон,
прячась от храпа ее на чужой балкон.


ЭКСКУРС ЗА УГОЛ
Это был год девятнадцать девяносто один.
Тогда среди черных льдин
Москвы продвигалась процессия
танков – суть: смерть и агрессия.

А в год девяносто три
заполнили пустыри
и лужи московских улиц
тушки овец и куриц.


***
Где-то там вкушает торт
праведник со смаком,
где-то рыба высший сорт,
обувь крыта лаком.

А у нас… А у меня
плачет пересмешник,
желудь порченый клюя,
как пропащий грешник.


***
По кресту течет влага живая
и в иконах ждет, замирая,
чтоб сухие старух уста
ее сняли, как лист с куста.


ПРОЖЕКТОР – ДРУГ
I
Прожектор освещает стройку,
а сторож «бдит». Шпана попойку
закончила сумбуром у забора,
и ментовозка появилась скоро.

Теперь задорно-праздничных ребят
в бойцовые мишени превратят.
II
У сторожа шатанье в голове:
ему мерещится девчонка на траве –
бормочет что-то, почему-то «раком»…
Хотел поближе, понежней… Собака.

Но там за досками и вправду женский смех,
но знамо кто – и тянется, и грех,
и ко всему – до преступленья беден,
отсюда – не до оргий и обеден.

Всегда один: в друзьях – прожектор, кран,
и пес приблудный, хищник и болван:
воров не видит и котов боится,
и на двери наклеена девица.


ЗОЛОТОЙ КАРАНДАШ
В антикварной лавке золотой карандаш,
коллекционеров вводящий в раж,
наконечник хрустальный, перламутровый ободок;
на строчки рассыпчатый золотой песок
кладет, не скупясь, что добрая бабка
маслом и медом уважит сладко.

Им Пушкин писал, а может быть, и Дантес,
он входит в список восьми чудес
канцелярского производства, почти бесценен.
Наверно, поэтому тощ, надменен.

Ни одному литератору без него не прожить.
Но нету денег – чего тужить?
Покупаешь копеечную линованную тетрадку
и грифель Томской карандашной фабрики.


РАЗГОВОРЦЫ 2001 ГОДА
Зубов бубнит:
база, знание…
Знаем мы!
Задница!

А Лебедь
белый весь,
бешеный,
злом исходится,
но сдерживается.
Молодец!
Ценит в себе достоинство.
Мужик ничего себе,
так,
не бросовый,
не босяк,
рослый!

А Путин
тупой или путный?
Поди пойми.
Политика!


СТИХ О ДУХОВНОМ ПОИСКЕ
Мы в Шамбалу шли,
шерпы шушукались,
а потом – шурк в щель…
Рюшевым шелестом
снег шуршал.
Вдруг из-за тереха –
хер Рериха.


***
В моей избе ума палата,
дворец любви, таланта зал –
сверкает нимб аляповато;
но нету выхода в подвал,
где бедолага с гнойной глоткой
вопит за каменной решеткой.


***
Через горечь, через речь
тяжело себя сберечь,
голова летит долой
с богатырских плеч домой.


***
Опять нелепой пеленой
покрылось поле, только перни,
или раскинь мозгами вздорней
обыкновенного, иль спой,
и лопнет шар, в котором пашем
и спьяну пляшем.

Неуправляемым катком
плетет история балладу,
скрывая правду.


***
Наша Родина – дыра.
В ней не видно ни хрена,
а на слух – рыдают,
да овчарки лают.


***
Гибнут в миг гимны,
мнимые множатся,
в метро времени
маятник,
словно пуля в темени –
не выковырять;
ухожество
умных,
до образцов ушлых,
убожество
жмет как ботинок,
как мужеложство…

Ожас!
«У» – ушла
умерщвлять
как положено,
осталось «О»
похожее
на ванну с кровью,
на обсосанное мороженое.
Слопаешь все?
Выпьешь?
Я выпью,
съем,
хоть не блинок с
вареньем,
но брезговать заведеньем,
где не до масла всем –
плохо.
Это эпоха –
главный соавтор тем.


МАГИСТРАЛЬ
Магистраль продвигалась медленно
под свинцовой ладошкой Ленина,
нарисованного на плакате;
приезжали в гости писатели,
из ансамбля танцев красавицы;
на банкетах за стройку здравицы
возглашали, а проектировщики,
словно вражеские бомбардировщики,
ежедневно ломали план,
хоть и был он Верховным дан.


***
Покоя нет, свободы нет и счастья,
и призрачными кажутся ненастья,
когда из жести талая вода,
не приложив ни капельки труда,
огромные подтачивает глыбы,
что затопить Вселенную могли бы.


***
Где-то рядом
бродит моя душа,
встает как солнце,
растет к зениту
и к западу клонится;
и как бы я не тянулся к ней,
не просил хоть на миг внимания,
мне приходится самому
разбираться с мраком.


***
Человеки уходят в плаванье.
Провожающие за жалованье,
за пол-литру несут каяк,
недалече гудит маяк
звуковой – судовая рында,
а на пристани квасит быдло.


***
Огни зимы мерцают, меркнут, мрут,
а дикторы безапелляционно лгут
о январе и редкую погоду
пророчат непутевому народу,
а тот не верит и, распялив рот,
в бутыль с горючим арию поет.


***
Месяц плыл надкусом кверху,
ветер бился в табакерку
на колесах, как слепой,
в наледь сонною клюкой.
В амальгаме кисли лица:
доползти иль удавиться?


ПУТЕШЕСТВЕННИКУ
Цивилизация в Ливии
прочих пугливее:
тащит туриста
в дебри Туниса –
там ей привычнее,
а тут нефть, арабы,
далеко ль до беды,
особенно если вы бабы
русские или жиды.


***
Добро не научилось побеждать
(как иногда хотелось бы желать).
В отличие от зла без раздраженья
оно лишь переносит пораженья.


***
Послать по адресу сердца:
пусть их подладят, пусть подклеют…
«Они», наверное, умеют
не только ладить из сырца,
но из поношенной одежды
сосуд надежды.


УКАЗАНИЕ НА НОЧЬ
Букве – свое место,
а Слову –
забыть Иегову,
путаться в волосах,
деградируя в «ах!».


***
В шкуру черной росомахи
прячется луна.
У меня исчезли страхи,
пропасть не видна.
Словно рыжая дорога –
сквозь пролом в стене –
не до рая, не до Бога –
от меня к тебе.


ЧУЖИЕ СНЫ
I
Мне снятся сны не про меня,
не те намеки, архетипы,
и я напрасно по три дня
перевожу цветные клипы
тревожных вспышек, синих прорв
в созвучия понятных слов.
II
Вы не мои, вы не ко мне попали,
вы тоже нервные, попутали педали,
нажали скорость, правый поворот,
баранку повернув наоборот.
И та тревога, что передана
мне по ошибке вами, пропадает,
а тот, кому она подсказкою была,
спокойно спит и не подозревает,
что лишний ненароком заглянул
в пророчества о скорых потрясеньях,
но права адресату не вернул
и мечется и прячется в сомненьях.


***
Гиена черных вечеров,
гнилыми клацая клыками,
сгрызает снег под каблуками
прохожих, желтых и смешных,
как будто слизывает их.

И тихо хочется вернуться
в тот дом, откуда убежал,
где начудил, наобижал
простых, бесхитростных, невинных,
одетых в серое родных…
Еще б разок увидеть их!


В МЕТРО УТРОМ
Дверь превратилась в стену.
Поверх футболки надену
галстук, потом пальто
и удалюсь в метро.

Ритм тюрьмы. Состраданье
к станциям, чьи названья
пролетают, что пух,
не задевая слух.

Плюшка подземной лампы
тянет кривые лапы,
словно иглу портной,
лик рассекая твой.


***
Нет ни в чем моей вины,
потому не гну спины,
не вливаюсь по гудку
в разносерую толпу.

К проходной не тороплюсь
и на вахту не стремлюсь,
не затащат и в дозор
за широкий крутогор.

Только свыше блажь дана:
жажда воли и вина.


***
Я спать хочу тебя
повсюду:
среди дня
на улице, в кустах,
в общественных местах
и ночью за столом
одним дремучим сном.


***
Четвертый день столетия – четверг…
Какой учетчик дерзко опроверг
от века заведенный распорядок,
когда идет за тьмою темнота,
а утро начинается тогда,
когда приходит гвардия в упадок.

Как будто чувствуя момент,
мои проверил документы мент.


ЧУЖОЙ
Я сплю с чужой женой, живу с чужим ребенком,
чужое ем, чужому поклоняюсь;
чужим поступком повод к кривотолкам
даю и совершенно не стесняюсь.
Да и сейчас, раздвинув шоры штор,
чужим огнем чужой слагаю вздор.


***
Женщина с самой красивой шеей:
у нее постель и слова свежее,
а вкусно поданные лодыжки
не вызывают отрыжки.

Женщина с самой красивой шеей:
губы смышленее и смешнее,
а груди какие – нельзя сказать!
Но красивей всего глаза.


НАД НИМ
Женщина прекрасная с бестолковым взглядом,
проходя над кладбищем, повихляла задом.
Приходил приятель с белою бутылкой,
собирал компанию выпить над могилкой.
А потом набились кучей проститутки,
полились напитки, поцелуи, шутки,
и по коридорам тени потекли
по хребту Вселенной, до конца земли.


ВРЕМЕНА
(выбрать более верное)
а)
Пора приходит камни собирать,
дабы блудниц и воров побивать,
и месяц наступает подходящий:
собрали урожай, от мора чащи
покойников замазаны суглинком,
навьюченные мытари по рынкам
собрали драхмы, суд синедриона
все спорные моменты полюбовно
меж верой и сомнением уладил;
младенец при обрезанье нагадил
в ладонь раввину, мачеха кричала,
а Каббала критически молчала...
б)
Время прощать! Смертоносные камни
мягкими пальцами, словно губами,
переберите и киньте в бурьян...
Время объятий!.. Громче, тимпан,
ритм отбивай!.. Прощены Иеговой,
мы как телята пойдем за коровой
к тем незнакомым, чужим рубежам,
где Он, как камень, явится нам!







































ПОЭМЫ И ЦИКЛЫ


БАТЯ
I
Не стало у меня отца,
не рыщет больше по парку,
листья жуя –
добили.

II
ВОСПОМИНАНИЕ
Я часто вижу в эти дни отца, каким
он мне запомнился:
в дверях стоит и улыбается загадочно
и чуть с насмешкой.
А я ползу на четвереньках
вслед за огромным автомобилем с дистанционным управлением;
отец глядит и не уходит.
Я уползаю под кровать,
а там темно,
отец стоит,
и мне его уже не видно.

III
Написал Распутин: не сердись!
 – бате моему, а тот сердился,
и за миг напиться умудрился,
не икнув – на брошенную жизнь.

IV
Мне приснился отец почему-то черноволосый,
без бороды, с визгом кастрата…
Высохли по нему мои слезы,
если и струились когда-то…

V
БАДАЛЫК
Здесь человек упал,
а крест поднялся.


ХРОНИКА НЕУЧАСТИЯ

I
В Николаевке в частном доме
пасынок на полу в коме…
То отчим-старик дубиной
(с свинцовою сердцевиной)
разбил ему череп – гаду
за то, что унес зарплату
и стащил без сомнения
ветеранское удостоверение.
Правда, потом пропажа
нашлась… - Ну и лажа, -
вымолвил участковый, -
а пасынок-то готовый.

II
Из-за этого Мерседеса
повесился сторож стоянки...
Болтающаяся подвеска
и шесть царапин на бампере
вылились круглым числом
и трупом под потолком.

III
ОШИБКА КИЛЛЕРА
Я просил его: Саша?
Он отвечал: Саша.
Я ж не знал, что это не
тот. Я нажал на курок. Каша
снега в его голове...
Не отряхнув ботинок.
я ухожу на рынок
мясо рубить: одно
на верстаке бревно.

IV
РАБОТНИК
Я кур копчу в гараже.
Хозяин приходит, жуя уже,
бросает монеты на земляной пол,
привозит тушки, как будто вол
на него работает или вьетнамец,
и лишь плаща дорожает глянец.

V
ПРОГУЛКА
Мимо помойки идем на берег,
воздухом дышим; жаль, что не Терек
мимо струится и не Сулак,
и не отстреливают салаг.

Только легавые и блатные
попусту впаливают боевые…
VI
МОСКВИЧИ-СОСЕДИ
Чтоб поселиться в этой квартире,
я облапошил тыщи четыре
грязных жителей нор;
а я, мокрушник и вор,
живу здесь волей дувана;
а я с рублем наркомана
приехал издалека;
а я убил старика.

VII
СВОДКА
В катастрофе погиб школьник,
который подменил дворника,
пожарный, бывший всему причиной
и женщина, оказавшаяся мужчиной.

VIII
9 МАЯ
Ветераны идут чередой
на погост безмятежно-чужой,
и трясутся военные руки
от суровой гражданской науки.

IX
ПЕСНЬ БРОДЯГИ
Как много вокруг домов,
но мне не дано присесть,
а сколько в домах столов,
за которыми можно есть.

На трассе лежу ничком,
травы избывая грусть,
к асфальту припав бочком.
Я больше не простужусь.

X
В ожидании урагана
свернули голову крана,
оберегая мещан
от вероятных ран.
Сняли радиовышку:
послали наверх парнишку,
чтоб пришпандорил трос,
предотвратил покос.
Запамятовали чего-то?
Глядятся кусты в болото
луны, и созвездий шайка
бессмысленно улыбается:
 - Начальничек, угадай-ка
что это там обрывается?

XI
РОЩА
Роща и так уже падала
являя собою нечто
расплывчатое, невесомое –
не стволы, а несколько
струек дыма.

Рабочие могли
подождать немного,
и им бы пришлось
вывозить трупы деревьев,
но заказчики торопили,
и мощная техника
вырывала стволы с корнями,
и волокла их
на свалку.

Дружно вокруг
ухмылялись дома,
как одноклассники
над попавшим в беду товарищем,
но в их ухмылках
проскальзывало и сочувствие.

 - Ничего, ничего, -
говорили они себе, -
скоро взрастет новая роща,
новые листики будут колыхаться на новых ветках,
и белки также будут оголтело скакать
по стволам, резво и весело
до невежливости.

 - Ничего, ничего… Скоро, скоро, -
говорили они себе,
но уже и сами не верили.


СТРАНИЧКА БУДДЫ

* * *
Мир лам мал:
храма овал,
алтарь, сутра,
тишина, Будда,
да вокруг
метания скорбных рук.

ПРОПОВЕДЬ
Будь Буддой
добролюбивым,
отходчивым,
удобоваримым,
блудливым и мудрым,
не Магометом-Христом –
Буддой –

проповедуя детскому
ротику
пистолета.

НАСЛЕДСТВО БУДДЫ
Наследую эти горы,
долины, овраги, реки,
глубокие лисьи норы
и жаворонков - навеки!

Наследую эти вздохи,
объятия ив и ласку,
гоненье во все эпохи,
костра шутовскую пляску.

Раскиданные одежды,
придирчивый звон гвоздей,
невиданные надежды
и кающихся людей.


КРАСНОЯРСК ALLEGRETTO
I
Я не терплю, когда стреляют
с утра и жителей смущают
и в рамах стекла дребезжат,
когда угрозыска наряд
шныряет, рыщет по подвалам
и пахнет выжженным запалом.            

II
По главной улице начальство с огоньками,
сбивая светофоры и прохожих,
пугая офицеров меднорожих,
давя детей с шарами и флажками,
несется утверждать мероприятья
речами: «Братья…»
    
III
Пузо сносит депутат
(службе этакой не рад)
по ступеньками в «Волгу».
– Заседали... Толку?
Надоело ремесло,
только пузо наросло.
      
IV
Стали власти хлопотать,
стали соколы летать,
кузнецы деньгу ковать –
все гуртом соображать,
как бы где бы что прибрать
(будто б непорядок)
после летних ****ок.

V
ВЕЧЕРНЕЕ
Рестораны, хулиганы,       
оттопырены карманы,
пачки злата бечевой
перетянуты тугой.

Мы гуляем, мы бухаем,
что к чему не понимаем,
баб хватаем за бока –
мы трудились на Быка:

тьму народу завалили,
кучу зелени скосили –
заработали гульбу
за кровищу и пальбу.

VI
Подружка прежняя устроилась в бордель
(и судя по всему не стюардессой).
Клиент на взводе, рупь пихает в щель
и на часок красавцем и повесой
себя с девчонкой волен ощутить.
А ты? Голубоглазая копилка,
куда войдут и доллар и бутылка,
и сутенер готов расколотить.

VII
ДЕВУШКА В 29
Добираешься до работы,
забывая: куда ты? кто ты?

Отдавили сапог в трамвае
(о ноге и не вспоминаю).

Что-то шеф о помаде скажет?
(Это – новая. Не замажет)

Муж покуда храпит в отрубе,
ты в юбчонке блатной и в шубе.

VIII
РАДИАЦИЯ
Я живу у страшной ямы,
у меня все мысли – прямы,
эта яма – минотавр.
Что ни день – невесте мавр
шейку крутит веретенцем,
а из мятого младенца
получается Антей
с головами без ушей.

Я живу на минном поле,
у меня друзей раздолье.
Каждый третий – кандидат,
каждый первый выпить рад.
Спотыкнулся выпивоха –
бедолагам в связке плохо –
образуется провал,
где не только хер упал.

IX
КУДА ПОДАТЬСЯ? (БЕС ПРИЮТА)
Найти на площади приют?
Но там немедля загребут
и отведут в кутузку.
Податься снова на вокзал?
Но там помесячный аврал –
бомжей берут за гузку.
Закрыли наглухо подвал,
где я в покое отдыхал
и нового приюта
всучили адрес, только там,
я слышал бьют по головам:
так выгодно кому-то.

X
Митрополит Антоний, гей!
Ты служку в трапезной согрей,
укутай рясой, уложи
и как молиться покажи.
Наверно, знаешь ты один,
к чему нисходит Господин.

XI
УНИВЕРСИТЕТ
так далеко от жизни
что тормозишь троллейбус
и едешь едешь
и все мимо кладбища
где и не погребают.

XII
2005
Выдавали бы года
хоть рублями иногда.
Я работы не боюсь,
от безделия чешусь:
на бирже как на барже
нет вакансии уже.
Разобрали, что могли:
нет копателей земли,
нет пилителей бревна
подбирателей говна.
А теперь и подыхать,
надо льготу покупать.
Как такое понимать?
Я не знаю вашу мать.

XIII
В МЕСТЕ ПРОРЫВА
Цветут субтропики Сибири,
как жижа хищная в клистире.
Из труб фекальная вода
уводит воду в никуда.

Текут по улицам морозным,
физиономиям тверезым,
автостоянкам, кабакам,
по бюрократам-дуракам,
по губернаторскому дому,
по дому, где жуют солому,
и там, где вовсе не жуют,
урча, бесчинствуя, бегут,
текут воинственные воды,
плевок обиженной природы…

XIV
Что такое Сибирь?
Это – снегирь,
у которого вместо взгрудья
ядерное орудье.

Что такое река
Енисей? Это – рука,
тянущаяся к награде,
а получают ****и.

Что же такое гу-
бернский город, где у-
блюдков чадит помойка,
а для громилы стройка
возводится под дискант
взятых в подпевку банд?


МОЛДАВСКИЙ ДНЕВНИК
I
Собранная, деловая собака
мельком обнюхивает купе.
Видно служила знатно:
погоны и галифе.

II
Через таможню на правый берег.
Таможенник соточку прикарманил –
он не верит,
что я молдаванин.

III
Неторопливо в гору
лезет автобус-дед,
на поворотах по помидору
теряя. Кровавый след.

IV
В деревнях повсеместно
властвует мафия.
Интересно,
как им не тесно?

V
Мельница не работает –
хозяина застрелили.
Магазин не работает –
продавца посадили.
И в силе только
почтальонша и ее муж –
недавно вышел. Спортсмен к тому ж.

VI
Училище в городишке
только одно осталось.
Довольны мальчишки –
отпоступалось.
Хлещут вино –
учиться не всем дано.
(Училище музыкальное.
Тарелки, тромбон, труба.
Играют, в основном, на похоронах.)

VII
По улице оркестр
к заказчику идет –
студенты школы местной.
Любуется народ:
 - вон тот, с тарелкой, с краю,
дубасит от души...
Он в позапрошлом мае
корову оглушил.

VIII
ЗАСТОЛЬЕ
Вишня – красные глаза,
виноград – цыганка
и фасолинка – слеза,
и компота банка,
а меж ними стопочка –
есть вино и водочка.

IX
Посередь Кишинева
корова
русская разлеглась,
причитает тоскливо:
слива, слива,
кому нужна слива!
Засматривается итальянец
на дородный товар,
липнет к ней, как комар,
вздрагивает счастливо.

X
Менты по трассе шарят
и сухо просят лей.
А в ночь наш славный Шарик,
кобель из кобелей,
внезапно ощенился.
Вот так везде у нас:
считали за мужчину,
а вышел пидорас.

XI
Приехал премьер Касьянов,
и улицы расчищают.
Не видно калек и пьяных,
лоточников убирают.
И проверяют
у русских же паспорта:
монету гони, балда!

XII
Проверили документы.
Чести не отдают.
 - На каком основании вы тут гуляете?
Денег дадите? – Не дам. Плюю.
Я не боюсь. Забирайте.
На завтра судят. Толкучки нет.
Судья благосклонен. Позевывает. Смеется.
Откуда? Надолго? – вопросы. Один совет:
не попадайтесь! В следующий раз придется
платить дороже. Ну, а пока
полтора доллара.

XIII
С полицейским по Кишиневу.
 - Здорово, карга! Здорово!
Сколько ты мне должна?
Нет, не возьму товаром.
Крыса мне не нужна.
Пусть даже в тесте. Даром.

XIV
Европа – это где-то далеко.
Нет, не у нас.  (А сами, сами – в центре.)
Меняете на брынзу молоко?
Я в городе была. Такие цены...
А президент наш умный, хоть куда!
Конечно, наш. Фамилия Сорокин.
Типичный бессарабец. Не беда,
что русский помнит. С русским мы не в ссоре.
Пока.

XV
Родину свою любят.
В школы давно не ходят.
 - Что ж это с нами будет?
Но не боятся вроде.
Нехотя собирают
то, что само упало.
Водочку разливают
и добавляют: мало!

XVI
Посольство Молдовы в России. Москва.
Попасть невозможно. Ухмылка не та
и ноги кривые. На паспорт плевать.
Такую блестяшку не трудно достать.
Вопросы? Не слышим. Ответы? Не знаем.
Не бойтесь, российских мы чуть уважаем,
а вот молдаванов... Они же как мы...
И «ауди» прячется в дебрях Москвы.


СТАРИК
Памяти В. П. Астафьева               
I
По городу бродит пьяненький старичок:
детки, мол, выперли, податься некуда...
Мятые брючки, рваненький пиджачок,
лицо обветрено.

В магазины заходит, просит копеечку:
подайте дедушке на табачок и хлебушек!
Кому и подать-то нечего:
мелких не держат денежек.

Другой чего и подаст
да в сторону отойдет, смущается.
«Храни тебя, Боже Спас!»,
а деткам икается.
II
Продавец в магазине лощеный, красивый
складывает стопочкой хрусткие пакетики.
С ветхим «пальтишкою» говорит гадливо,
с норковой шубой ах как приветливо.

«Прикрывайте, пожалуйста, двери. Дует...»
Магазины боятся морозного воздуха.
Дедушка над мелочевкой колдует,
черный, как лик подсолнуха.
III
Автомобиль подъедет. Прекрасная выйдет дама,
в трубку покрикивая на ходу.
Впереди суетится охрана,
придумывая беду.

Кто ее встретит? С кем ей здороваться?
Впрочем, идет какой-то
сумрачный, оцинкованный...
Ниже – собачья морда.

 - Там, в прихожей, к тебе, -
шепчет ей подозрительно, -
сегодня у нас балет
ночной. Спроваживай своего просителя.

И, послушная, говорит дедку:
ступай, папаня, а то… рассердится...
И уже на бегу
спрашивает: как сердце?

Да, ничего, пошаливает.
Значит, еще живет.
Ну, давай, дорогой, отчаливай!
Время, как туфли, жмет... 

Видение исчезает. Снег заносит подъезд.
Машина укатывает на заправку.               
«Столько под небом мест,
а мне – только лечь под лавку».
IV
Идет по улицам туман вечера:
там казино, а тут забегаловка.
Постовые ретиво вертятся:
собирают на хавово.

На остановке корыто
автобуса – человеку бедному;
водитель торопится, двери открыты,
да подсадить некому.

ВСЕ, НИЧЕГО, ЧТО-ТО
Ничего моего нет,
я скелет без всяких примет,
и нельзя меня опознать,
как и в узел силком связать.
Я мощу подворье клюкой,
прецедент создаю больной,
а на стук магистры наук
достают чугунный утюг.
Я тикать в леса не охоч,
в коллективе невредна ночь,
коли режик не сунут в бок,
да не явится с ломом Бог,
не застрянет пинцет в ребре,
не увязнешь в тугой борьбе
между братьями, соловьем
уступая свирель на слом.
Отказала девица мне,
я лежал на мягкой спине
и пытался с трудом дружка
зарядить, где ее кишка.
Но мадам понесла и тут:
джентльмены не так имут
и за это, сучий кобель,
«нет» на тысячу сто недель.
Мне она ни рука, ни лоб,
приказать и слушаться чтоб,
посему я траурный слез,
помянув невежд и невест.
Я забрался днем на трубу,
упираясь в неба губу,
и шершавый узрел резец,
за которым скрылся отец.
Нету пользы его искать,
он способен плевать, икать,
а уж если дунет старик,
не достанет правильных книг
и ночных ударов челом,
чтобы послужили щитом.
Я ходил к мужчинам в салон,
был у них любви эталон,
одного примерно ласкал,
под шумок с четвертым бежал,
а с шестым сойдясь за кустом
распирался острым пером.

Разорвав сирены дозор,
я забрел в глухую из нор
и нашел бродягу-щенка,
между лап стекала слюна.
Не поверил я, что спрятан подвох,
но щенок второпях издох
и себя хоронить не велел,
не бросать средь высохших тел,
а носить повсюду с собой,
положив в портфель надувной.
Так я с того дня и хожу,
на живых и мертвых гляжу,
только на руках как зарок
коченеет мертвый щенок.
Я бы его отдал в музей
без придурковатых затей,
но тогда навряд ли б уснул,
даже если б двери замкнул.

Ровно в полночь мутный призрак
потайной мне сделает знак,
и тогда я выйду опять
пустоту в карманы пихать.
На колодках окись свинца,
за кашне не видно лица,
догорела спичка и взгляд
почернел с макушки до пят.
По утрам на сорных углах
шофера мне тыкают в пах,
постовые жмут мозжечок,
перегаром шепчут: молчок!
Кони скачут, в мозг тарахтя,
опадают клены, коптя,
и с толпой матерых верзил
ЗИЛ меня по зоне возил.

Одному пройдохе честно скажу:
я с недавних пор не служу,
а когда служил, то молчал
(в крови рыцарей он по пояс),
и теперь у меня лакей
поставляет толпой ****ей.
Это лучше, чем гул фабричный,
чем извернутый ключ скрипичный
и чем дворницкая метла,
чем притворная чистота.
Лучше сразу стать идиотом,
не сдаваться дешевым льготам
и, пока разносят обед,
подрочить бежать в туалет.
У меня дурные повадки,
да и вкусы мои прегадки,
мазохист я и копрофаг
из породы зверских собак.
Нудно тянется вереница,
никогда не остепениться,
я стараюсь и так мириться.
Упорхнула белая птица
извинения, доброты;
я ломаю свои черты
и теперь не такой как прежде,
буду думать и жить пореже,
а почаще хрюкать и спать,
ускользающим подражать.
Может быть, малюя скотину
неистлевшую в половину,
как придирчивый богомаз,
я рисую себя и вас.
Не умрет моя недотрога,
ни меня, ни черта, ни Бога
не скрывается в камышах
и распад не поставит шах.
Молвлю удалому пловцу,
выделяя с члена пыльцу:
никогда вдали от дорог
не был я в полях одинок,
с жухлою листвой не скучал,
слушая цитаты начал
и перепелиный полет
мой зрачок прекрасно поймет.
Я решил одно: я не царь,
дрянную державу не жаль,
может, я последний в ней раб,
как придонный пасмурный краб,
шевелю убогой клешней,
ежусь под холодной струей,
кожуру вздымаю, как шерсть,
требуя присягу принесть,
поклонясь ничтожному всем
легионом звезд и мурен.   
А иначе я, распалясь,
распилю столетнюю грязь,
переворочу абиссаль,
уводя добычу и краль,
самовыраженья кивок,
положу царю на лобок.
 
А если я захочу
скакать эдак вот
как мне вздумается
кто сможет мне приказать
остановиться
сменить темп
или совершать передышки.
                4
Ничего что потом
запрягут осилят
спровадят на остров
загонят на химию
превратят в существо
не внимающее
не вникающее
не понимающее.
Император я император
не поверил мне психиатр
и приставил мне денщика
князя Цезаря Борджиа.


СОДЕРЖАНИЕ


ПОМОГИМН

Пожар
Танцы
Вечный дом
В больнице
До падения
Кредитору
Ослик
В гробах
«Перо в руке излечивает сердце»
Березы – вдовы
Погребение
Штрафники
«Там, далеко на берегу пруда»
«От мертвых нет спасенья»
Страшно
Конец цвета
Кони и люди
«Что я хочу себе напомнить»
С ума
«Дождь, или, может быть, тает снег»
«Я не Россия, я – Сибирь!»
Помогимн
Врачи
«Из двигателя едкий дым»
Теплота
Афиша
«А я уже не помню города»
«И я служил, как служат вещи»
К вечеру
«Жопа липнет к табуретке»
Бессонница
«Ужасно, когда пьяные орут»
На рельсах
«Когда зайдешь, бывалоча, в вагон»
Зима в апреле
Фонари
Киска
Родительский день
В зеркалах
На перепутье
«У меня подружки»
«В осадке апельсиновой воды»
«Я начал новую ручку»
Друзьям
«Небо выключило синий прожектор»
Жара
Подворье
Старый Пушкин
Неверие
Твой день
Матери
«Деревья выделяют кислород»
Рана
Идеальные пары
После 9 мая
С утра жива
Южное
Танцплощадка
Трах в саду
Мечта о сыне
«Иностранец»
Напарнику
Конструктору
«Кому жизнь – сигарета»
«Небо вверху ничье»
Человек умер
Развалины
Знаю все
С русалкой
Катастрофа
Новогоднее
Зимнее
Счастье
Патруль
Как в будущем
Выступающему
«Россия – качественный сон»
Воспитание героев
«Тварь живет так, как она живет»
«Огни гниют, ручьи увяли»
Журавлиная песнь вороны
Обнажение
Тренажер
В нирване
Экскаватор безумный
Кибитка
Смысл
Семьянин
Утром
Супруге
Бесплощадно
«Ты возвратилась ночью, почти под утро»
Деревце
Без подруги
«Дождь идет. Мы из окошка»
Слова и сны
Дядя Коля
«Умереть бы за Россию»
Из бака
Номера
Очередь в тупике
Оборудование
«Встречался с верующими. Молились»
Без переводчика
Музыкальные кости
«Сегодня грустно»
Мавзолей
Большой дядя
Крайние дни
После
Сумерки
Няня
Представь
«Поэты выходят»
Эпитафия
Сумерки страшные
Хорошо
«Свет сказочно-несказанный»
«Я вернусь»
Фее
Гость
Солнце с треском
«Весна жует молочную лапшу»
«В автобусах не курят и не ссут»
Неделька
Деревянные леса
Милосердие
Охота
Будылья
«Мероприятьям нету меры»
Дверь
Ядовитое солнце
Близнецы
Дни
Добро и зло
Классик
Долги
Примета
«Компьютер завис бесчестно»
Духи-мухи
Место
Внешность
Студенты
Строители
Кому весна
Пахнет
«Свои»
Наши
Жертва
Револьвер
«Сладко сегодня моим богам»
После («После долгих скитаний»)
«Покрой кинескоп амальгамой»
В столице
«Живут в Сибири москвичи»
«Пальто под бобрик, морда под ежа»
Ночка
Настроение
Маета памяти
Рандеву с апостолами
«К нам придут комиссары»
«Давай с тобой полюбим инженера»
Недовольство
Непорядок
Киев
Заведение
Собственник
Взросление
В мерзлоте
Вой
Во храм
В чистоте, порядке
Бог и пепельница
Дадут
Тоска старого еврея
Через животных
Тому и тот
Провинция
«Погодка налаживается к дождю»
Просят
Не люблю
Во дворе
«Писателю живется тяжело»
Сколько
«Меня нет»
«Магнаты бродят в медиа-дыму»
Деревня в городе
Прогреваясь на солнышке
Пес-попутчик
В бору
Сколько не будет
«Гуляют грациозно воры»
«Моей»
Студентка
Студентки
Не придет
«Я следил за ней, но она ускользала»
«Я ничего не спрошу»
Бумажный дом
Забавы
«Расплавился, повис на сходнях мост»
«Мне не исполнилось и ста»
Бежать!
Есть в бомжах
Баланс
«Никто не умер. Все белиберда»
Коровы
«У дьявола забота велика»
«Зацокал по-молдавски соловей»
«Воскресение Христово»
В молдавском участке
Парень
Дождь
«Такой открытый»
Напиши пепел
Откровение пегой коровы
Сегодня
«Севооборот света»
«Чернеет день от черных лиц»
Оргия праведников
Мир говорит
«Птица дождя»
Избегая рукопожатий
Чучела
Три женщины
«Помнить завтрашний день»
Месяц с опаской
Американка
А кто в раю
Где я есть
Мираж (Подстраховщик)
Друзьям далеким
Вода
Призрак
Хочется
Вчера и сейчас
Другу
Ветер в мае
Письмо стариковское
Гадание
Старуха
Слезы
«Милая, дорогая, любимая»
Галстук
Выводы
После школы
Завтра
Женщина
То, что уходит
Отпуск
«Мне пора идти»
В зиму
Музыка спотыкаясь
Запомню
В продаже
Чернавка
В путанице света
Исчезая
От математики тупеет
Странное происшествие
Машина счастья
1 января 2002 года
В парке и около
Высота
Люди
Вальсы
Веселая добродетель
Гений зима
Волки
«Ты пошла тихонько в школу»
По кругу – в истерике
Ключи
Испаряюсь
Ремонт
«Я смотрел на нее – взглядом увяз»
Жить в тумане (Полустанок)
Воскресенье
Пришла хозяйка
«Опять по математике трояк»
Последний снег
Прошла любовь
Сущности
Пока мы здесь
Перепрыг
Лето
С разных сторон экрана
Чортовы скобки
Диско
Дураки
«Девочка для любви»
Хворост
«Сколько сна у меня осталось»
«Секс – это когда вместе»
Пылинка
Почки
Беды
Была
Ты – скот
Встреча на перемене
О погоде
Пасмурно
Напоследок
Ожидание свадьбы
Отстаюсь
DJ
Лодка
Рыбке – мечтать
Делиться
Взгляд
Красотка
«Из тебя не вышло сибирячки»
Перспектива
В бегах
Уходим (Голоса)
«Закат терракотовыми статуэтками»
Удлиняя линию жизни
Настойчиво
Родина на рыбалке
Перепись
Ручка
Ее
Близорукость
В собесе
Почва
Балерина
На середине дороги
Награда
«Я вижу волка»
«Снег не тот же, он другой»
Алиби
«Завтра припрется день»
«Человек окочурился»
ЖКО
«Мне бы быть»
Весень
Кандидат
Волны
Вежливость
В тумане
«Когда человек уйдет»
Сверхсекретно
«Проклятый депрессивный век»
Разумно
«Жизнь – снашиванье вещей»
Все понятно
Вспышка
Партия
Дедок
«Что-то не рок-н-ролльное»
«Отпусти меня в собес»
«Бизнес моей супруги»
«Я говорю о музыке»
«Понимаю: юмор в том»
Непричастный к причастному
Вождь
Семьянин («На свете лучше бабы не найти»)
«Стыдно ездить на машинах»
Мизантропия
Черное
«Ваши ноги»
Притворщик
«Подражаю деревьям»
Подъезд
«Человеки мрут от гриппа»
«Зал пустовал»
Дочка
Где ты была
Черты-качества
Лубок
«Земля меня не носит»
Явление
«Но только крикни»
Океан
Семья
«Что у тебя со мною»
Дефлор
Командировка (Отчет)
«Бедненькой слепой девочке»
К маме
Облики
Купе
Жена с собою
«Слишком много плохого»
«Виноватые поют песни»
Вечерний звонок
Хороший день
Не поеду (Разговор с ангелом)
Война
Политика
Готовность
«Какая тварь»
Гроза
Дурной слуга
Хороший день (2)
С предателем
Заложник
Крысы
Перемирие
Барашек Господу
Красавица
Нелюбимое
Обманщик
Самоутешение наперед
Настоящее под сурдину
Несогласие
«Надоело быть собой»
«Почему-то хочется продолжать»
«Откровение»
Рим
Волчица
Романтик
«Голосом целовать землю»
Одержимые
«Дети говорят о кастрации»
Горячо-холодно
«Мама курила»
«Так далеко столица»
«Пока ты спишь, за фук»
«Ты приснишься мне, если я выпью пива»
Золушка XXI
«Когда придет одиночество»
«Убили маленького старика»
Небиблейская встреча
«Живит табак, а воздух воскрешает»
Ауспиции
Корабельщику
Passion
«Жди дождя»
«Тихо капает пейзаж»
Ночное
Отзыв
От сих до сих
Разговор
«Заонемевшими губами расстегну»
Кумир
Обрезая углы
Без воздуха
«Тучи и чуть»
За миг до крушения
Слепой
Детство в городе
Сновидение
«Девушки лишь щебечут»
Работка
Голубятня
Республика
Ненависть
Голодранец
План романа
«Обычный кокаиновый обед»
Как в штабе
Отравление
Толстобрюх
Птиц
Настанет холод
Дождя тяжелее
«При вымытых ногах и ароматной жопе»
Счастливый парень
Бег весенний
Простая история
«Красноярская писательская организация!»
«Я поехал в Москву»
Мотель
Состав, замурованный в воздухе
Стальные люди (Автостоянка)
Никакой
Она уходит
Светлейший
Особенный
Про зрение
Вселенская пьянка
Твой друг
Сосны
Попутчик
«Здравствуй, милая, как здоровье?»
«Включи разбитый радиоприемник»
«Гангрена почвы, опухоль травы»
«Ты покажешь мне нежную, замшевую звезду?»
Балда
«Вояж на бестопливном самолете»
Первоклашка
О футболе
В городе и округе
Былинник
Наймит
Северянин
Будущее
«Врачи, и вороны, и черви»
В неустройстве
Времечко
Хам
Бабка
«Поспешаем к Богу»
«Прежде надо прибраться»
Дом многодетной матери
Государственный терроризм
«Ребенок жуткий»
«Собрание бумажного союза»
После бессонной
Отшельник (2)
«Никто от рака не умрет»
«Откровенно говоря, надоело»
«Просыпаюсь под запах мяса»
На службе
Сердце
Местоимения
Курьер
Ящерица
История
Девушка
Ночью
В респираторе
На посту


РАНЕЕ стр. 173

«Мне тридцать лет, я взрослый мужчина»
Одной даме
Запросы
«Любимая, Людмила лесбиянка»
«Мир испугался и замер»
«прошу тебя, Не надо смерти»
Артемида
Возжелать своего
Жених
Бугор
Юбилей
«Из всех язычеств православие»
Невеста
Белуга
«Как жаль, что в Вене не Нева»
Сибарит
Инертность
«Спать одному»
«Как ни скрывайся – побьют»
С бананом
Осень
Зеркала
Золушка
Уговоры
«Здесь единственная в мире течет река»
«Горит последнее окно»
«Осенний блев в березовом лесу»
«У девочки Евочки»
«У Вечности чванливой на часах»
Поселок
В продаже – город
«В фольгу обутые розы»
Гроссмейстер жизни
«Наконец-то я дошел»
Танец распятых
Мария
Я к Богу
Потребители мармелада
Трамвай Георга Тракля
Хоромы
«Где-то, почти под шляпой земли»
Ненависть
«Когда мне давали премию»
Золотые люди
Родственницы
Через двадцать лет
Молодым
Дочки
«Города называют по рекам»
Мой
«Остерегаюсь ставить будущего даты»
По паспарту
«Я врезал в крышку гроба новый»
Последний суд
Из сообщения
Сибиряк просит
«Суббота, автобус, на пиво табу»
«Три увлеченья у нее»
«Двери щедрости затворила»
«Добрый ангел – плеоназм»
Достаточно
Апостолы
Черный водитель
«Некоторые дома говорят по-польски»
Последнее искушение
«Ева любила змей»
«Скажи, где твой дом»
Ицзин
Дедам
Радуга
«Я мочусь и пишу стихи»
«Писателю – писать, а педерасту – падать»
«Вот так хотели, чтоб он сгнил»
«Я поднимался к выси лифтом»
«Покорная Мария Магдалена»
После жизни
Идиш
Город Глюк
Бросил
Аристократия
Все-таки
«Могила неизвестного солдата»
Иллюзии
Разница
«Если хочешь верить»
Без свободы
«С недавних пор вино больно мигренью»
«Чем гуще людей вокруг, тем сильней темнота»
«У лобного места больно ступать ногам»
«Ночных огней железная улыбка»
«В город приходит море»
«Гнедой, каурый, вороной»
Достоевский
Фонарь
В темноте времени
Человек
Венценосец
Истра
Царевна
Существительные
«и у лисицы не хватило сил»
«Канарейка солнца полетела»
«Вокруг меня доски»
«О нежности, жестокости и лжи»
«Мы – звуки»
«Ну что ж, подведем итоги»
«Бездельники сидят без денег»
«От салюта до салата»
Имя
Она
Окно-экран
«Я знаю, истина в стене»
Забор
В идиотизм
«Везде порядок: взяточники взятки»
К прорицателю
Басня
«Мышонок – Осень в сладкой корке»
«В сенях у осени толчется всякий сброд»
Эхо
«Ветер вопит в микрофон рта»
«Я вспомнил серого коня»
Экспедиция
К сестре
«Я приехал  в Абхазию, в город Батуми»
«Когда закинут сети фонарей»
«Конец строки – выходишь в зал»
Дети
«Венгров трон»
У ограды
«Кости собрали в горсть, прилепили глаза»
«Без пяти минут свет»
Енисей XXI
«Какая была строка»
Спичка
Машинист
Предсказание
Тогда
«Сколько живых потянулось в изгнание – в землю»
Пара
«Музыка вечерняя, блочный канарейник»
«У этой женщины плоская грудь и паршивый нос»
Экскурс за угол
«Где-то там вкушает торт»
«По кресту течет влага живая»
Прожектор – друг
Золотой карандаш
Разговорцы 2001 года
Стих о духовном поиске
«В моей избе ума палата»
«Через горечь, через речь»
«Опять нелепой пеленой»
«Наша Родина – дыра»
«Гибнут в миг гимны»
Магистраль
«Покоя нет, свободы нет и счастья»
«Где-то рядом»
«Человеки уходят в плаванье»
«Огни зимы мерцают, меркнут, мрут»
«Месяц плыл надкусом кверху»
Путешественнику
«Добро не научилось побеждать»
«Послать по адресу сердца»
Указание на ночь
«В шкуру черной росомахи»
Чужие сны
«Гиена черных вечеров»
В метро утром
«Нет ни в чем моей вины»
«Я спать хочу тебя»
«Четвертый день столетия – четверг»
Чужой
«Женщина с самой красивой шеей»
Над ним
Времена


ПОЭМЫ И ЦИКЛЫ стр. 221 - 234
Батя
Хроника неучастия
Страничка Будды
Красноярск allegretto
Молдавский дневник
Старик
Все, ничего, что-то

Антон Николаевич Нечаев родился в Красноярске, учился в Красноярском пединституте, в Литературном институте имени Горького. Печатался в журналах «Юность», «Смена», «День и ночь», «Вестник Европы», «Дети Ра» и др. Член Союза российских писателей, Русского Пен-центра. E-mail: ant-nechaev@yandex.ru