Зеркальная комната

               
       Они шли по длинному мрачному коридору, на стенах которого, примерно через каждые десять шагов были прикреплены горящие факелы, - оба чем-то похожие друг на друга, одинакового возраста и комплекции, у обоих длинные чёрные волосы, спадавшие до плеч; один был инквизитором, другой – известным в стране философом, мистиком, написавшем книгу «Мистические образы», которая прославила его, приведя в застенки инквизиции.
Он уже прошёл одну из самых страшных пыток: ему выбрили темя, и несколько суток на  лунную  плешь падали холодные капли. Но, к удивлению экзекуторов, философ не сошёл с ума, выдержав пытку до конца.
   - Вы должны отказаться от своей книги, публично раскаяться, - нарушил молчание инквизитор; голос у него был неестественно высокий, не соответствующий его мужественному облику.
Маг на секунду задержал шаг, но ничего не ответил.
      - Мы сожжём все ваши книги, - зло процедил инквизитор.
      - Это ваше право, святой отец, - отозвался наконец маг.
      - Вы даже не представляете, какие мы можем применить пытки, - скривив тонкие губы, тихо, почти шёпотом, пригрозил инквизитор.
      - Должен вас предупредить, - маг, повернув голову, посмотрел в глаза инквизитора,  - долгими упражнениями я научился с лёгкостью переносить любую боль. Могу расслабиться и не спать множество ночей. Смерти я тоже не боюсь. Так что ваши усилия, святой отец, будут напрасны.
Они спустились по каменным ступеням и остановились около массивных дверей; маг наступил на чёрную тень инквизитора.
      - Ну что же, - сказал святой отец, с трудом открывая дверь, - тогда мы вынуждены поместить вас в «Зеркальную комнату».
      - Обожаю забавы с зеркалами, - невозмутимо сказал маг и поклонился, приложив правую ладонь к сердцу.
Неожиданно инквизитор, с ядовитой усмешкой, в точности повторил его движение, как в отражении.
Впервые магу стало как-то не по себе.
      - Заходите, дружище, - шёпотом пригласил мага инквизитор, продолжая ехидно ухмыляться.
Философ с решительным видом переступил порог.
      - Сладких вам галлюцинаций! – визгливо по-бабьи крикнул ему вслед святой отец, и захлопнул дверь, повернув ключ в замке.
Философ огляделся. У него зарябило в глазах, как будто он оказался внутри гигантского бриллианта. Комната, судя по всему, была просторной, - и пол, и потолок, и стены были зеркальные, они были составлены из шестиугольных граней, и этих граней было такое множество, что каждый, попавший в комнату, распадался на тысячу отражений. В комнате горел светильник с тремя толстыми свечами; разумеется, он тоже отражался в тысяче зеркальных граней, и невозможно было понять – где же горит оный светильник: вверху, внизу, по углам?
Маг вдохнул полной грудью и сделал шаг вперёд: тут же его голова закружилась, ибо со всех сторон – сверху и снизу – к нему шагнуло растиражированное его отражение.
За зеркалами зазвучала виола да гамба, заиграв сладкую тягучую мелодию. Ты смотри, - удивился маг, - а хорошо играет, подлец. Наверно, какой-нибудь монах, который выучился на досуге водить смычком по  струнам.
Философ увидел открытую стеклянную бутылку с красным вином, - она блестела рубиновыми гранями со всех сторон, в бесконечном множестве. Хотелось пить. Философ сделал несколько шагов вперёд, как ему казалось, к бутылке, наклонился с протянутой рукой – и сильно ударился головой о зеркало.
Чёрт, отражение! Он огляделся. Со всех сторон на него смотрели его собственные глаза, в которых сквозило пока ещё только удивление.
Философ шагнул в противоположную сторону. Ещё шаг. Вот сейчас он возьмёт бутылку и выпьет вино. Как пересохло в горле! Но он опять с силой ударился головой об зеркало. Перед глазами всё поплыло.
Проклятье! Он заметался из стороны в сторону, со всех сторон на него бросались его двойники, голова кружилась под сладкое пение виолы, а бутылок было такое множество, что их как бы и не существовало.
Да что же это такое! Всё перед глазами ходило ходуном. Он сделал шаг и увидел, как вокруг него – вверху и внизу – опрокинулась бутылка, со звоном разбилась, пролив красное вино. Бриллиант, внутри которого маг находился, стал гранёным рубином.
      - Дьявольщина! – выругался он. Застыв на месте, он сжал виски, пытаясь совладать с головокружением.
Вдруг среди зеркал открылось чёрное круглое окошечко, - оно опять же открылось со всех сторон. И в это окошко влетели тысячи и тысячи одинаковых бабочек. Философ понимал, что влетела одна бабочка – павлиний глаз дневной, но из-за отражений в зеркалах, создавалось впечатление, что это порхает целый рой.
Все бабочки разом подлетели к свечам и, опалив глазастые крылышки, стали падать, дробясь на тысячу драгоценных осколков. Опять открылось окошко, и в комнате запрыгали тысячи противных зелёных лягушек. Философ с отвращением гонялся за ними, но лишь постоянно натыкался на зеркала. Растиражированная в тысяче зеркал лягушка мерзко квакала, как будто пародийно подпевала сладкозвучной виоле, которая навязчиво играла одну и ту же мелодию, которая, словно дробясь в зеркалах, повторялась и повторялась.
В отчаянии философ разодрал на себе камзол.
Снова открылось чёрное окошечко, и со всех сторон, к голове мага, стал спускаться на паутинке большой чёрный тарантул, перебирая лапками.
     - А-а, теперь понимаю, - громко сказал философ. – Святой отец, видимо, внимательно прочитал мою книгу. Там же написано, что бабочка – символ воскресшей преображённой плоти. Лягушка – символ отвратительного начала в падшем эросе. Паук – символ мирового зла.
Честно говоря, философ изучал паукообразных, прочитал дюжину книг и немного боялся этих ядовитых тварей.
Со всех сторон к нему ползли тарантулы, голова кружилась, и чудилось, что его уже стягивают паутиной в кокон, чтобы высосать все соки. Чудилось, что по спине ползут тысячи пауков, лезут в рот, в глаза.
      - Господи! Я схожу с ума! – закричал философ. – Святой отец, я согласен, согласен! Чёрт с ней, с этой книгой!
И вдруг тысячи пауков исчезли. И философ с радостью понял, что он, случайно, наступил на насекомое.
     - Ха-ха-ха! – рассмеялся он, потирая ладони.
А виола да гамба всё пела и пела одну и ту же мелодию.
Снова открылось окошечко. Философ увидел пёструю ленту, свисавшую со всех сторон в невообразимом количестве. Глаза его широко раскрылись: это была змея, кобра. Ну да: змея – это символ космической эрекции; не случайно Еву в раю соблазнил змей, - первое падение человека было сексуальным.
Теперь всё перевернулось в зеркальной комнате: не маг гонялся – наоборот, он пытался убежать от змеи, всё время натыкался на собственное отражение, слыша со всех сторон шипение змеи, видя её раскрытый капюшон и стеклянные гипнотические глаза. Снова запрыгала успокоившаяся было лягушка, переплетаясь с пёстрой лентой змеи. Ту же открылось окошечко, и ещё больший паук – птицеед, стал заползать – в бесчисленном множестве – в зеркальную комнату.
В отчаянии, философ воздел руки и завопил:
     - Сам дьявол придумал эту комнату! Святой отец, вы сатана!
Он ринулся вперёд, уже не обращая внимания на змей и пауков, ища выхода, ударился несколько раз о ребро зеркальной грани, упал, скользя по наклонной зеркальной поверхности, и оказался в соседней комнате, меньшей по площади. В неё уже не было ни змей, ни пауков, ни лягушек, - горело множество свечей, освещая кривые зеркала, в которых отражались тысячи уродцев, гномов, горбунов, кривоногих макроцефалов, в точности повторявших движения философа, смотрящих на него его безумными, вытаращенными глазами. И это было ещё ужаснее, чем в первой комнате. Волосы у всех уродцев были как пепел, и философ догадался, что это он, он поседел за эти полчаса, за эту вечность, проведённую среди зеркал.
Истерически расхохотавшись, он согнул руки в локтях, сжав кулаки, и тысячи уродцев, кривляясь, повторили за ним это движение. Он прокричал:
      - Так нельзя! Нельзя так мучить людей! Сожгите меня на костре, опустите в кипящее масло, четвертуйте, чёрт побери, но выпустите, выпустите из этой треклятой комнаты!!
Играющий на виоле, стал извлекать одну и ту же, тягучую ноту, давя ею прямо на мозг, вбивая своим навязчивым однообразием осиновый кол в голову.
Философ хохоча повалился на зеркальный пол, корчась, извиваясь, с пеной у рта. И вдруг замер неподвижно.
«Проклятье, - лихорадочно думал маг. – Ты хочешь покинуть комнату – так закрой глаза, идиот». – И он прикрыл воспалённые веки.
Но странно, вместо темноты, он видел всё ту же зеркальную комнату, и тысячи уродов – его отражений – плясали с гиканьем вокруг него. Он вдавил пальцы в глаза, желая ослепнуть, но увидел – в возникшей абсолютной тишине – как он поднимается на ноги, подходит  к зеркальной стене и с удивительной лёгкостью разбивает зеркало ударом кулака и оказывается среди звёзд.
Он летит среди звёзд во Вселенной. Но и Вселенная становится гигантской зеркальной комнатой, где в бесчисленных гранях отражается грозный Вседержитель, восседающий на жемчужном лунном троне.
Философ хочет броситься к Его ногам и каяться, каяться во всём; он делает шаг и чувствует, как его душа рассыпается на множество осколков, и нечеловеческий вопль, его собственный вопль, уже не удивляет мага…

…В просторный кабинет, где сидел за столом святой отец, читавший какую-то книгу, два толстых монаха в чёрных капюшонах на головах, ввели под руки философа. Святой отец, прервав чтение, с любопытством глянул на мага, который бессмысленно смотрел пред собой глазами полного идиота, по подбородку которого из открытого рта сочилась пена.
      - Как, не буянит? – спросил святой отец.
      - Тихий, как Божий агнец, - с улыбкой ответил один из монахов.
      - Да-а, - вздохнул святой отец. – Я всегда говорил: Зеркальную комнату никто не вынесет больше часа. – Он снова посмотрел в безумные глаза мага, хмыкнув брезгливо: - Фи-ло-соф! - Затем приказал монахам:
      - Заплатите музыканту, он хорошо играл. А философа отпустите на все четыре стороны. Он уже не опасен. Народу объявите, что знаменитый маг отрёкся от своей богохульной книги и от расстройства спятил…. А книга-то любопытная, - добавил после непродолжительного молчания святой отец, бросив толстый чёрный том на стол…