С бубенцами колпак и осиновый кол...

С бубенцами колпак и осиновый кол
я пронес от премьеры к премьере.
Мне без выбора выпала дикая роль – 
быть на сцене и грезить партером.
Здесь король-свистопляс правит балом шутя,
но он – шут в серебристых одеждах,
горностаями шуба украшена зря,
ведь подошвы в крови, как и прежде.

А над троном вельможи, как мухи, снуют,
и жужжат, и садятся на ложе.
Где указ и приказ – там соперник и Брут,
словно шрамы на бархатной коже.
Пусть придворные пляшут и песни поют:
не страшны им ни горе, ни смута.
Они репу жуют, они горькую пьют,
восхваляя все подвиги Брута.

Да! Предательство – подвиг, убийство – не грех,
а «гуманность» – последнее слово.
Кто стреляет в затылок, тот праведней всех, –
это диво не новое ново.
Старый пастырь за тридцать блестящих монет
отпустил всем грехи легким жестом.
Этот жест он берег все две тысячи лет,
получив от Иуды в наследство.

И война за войной, и за голодом – мор.
Три шестерки на каждом затылке.
И последний апостол, как проклятый вор,
валит сосны в пожизненной ссылке.
Восстают мертвецы и поют невпопад, –
что: комедия это иль драма?
Дозревает грозы молодой виноград
в куполах обновленного храма…

Я пресыщен театром! Пусть я – Герострат,
но душой я – хрустальная ваза,
и наградою станут средь многих наград
обновленье и новая фаза.
С бубенцами колпак и осиновый кол
я пронес от премьеры к премьере.
Мне без выбора выпала дикая роль –
быть на сцене и грезить партером.