Суровые стансы, из книги стихов 2005 г

Фото конца 2005 сделано Александром Глинщиковым, художником сборника, в редакции "Рубежа". Я мрачный сидел за столом (не люблю позировать), а бравый авангардист и дизайнер поставил настольную лампу слева от  меня и воскликнул: "Вижу Поэта!" - Щёлкнул и только потом рассмеялся. Дубль даже не потребовался, так как я не успел улыбнуться в ответ. Натура нужна была серьёзная, в тон чёрной обложке и названию сборника.   




ПРО ВРАЧА

Я себя не узнаю,
Мыслю медленно, как Даун.
Поперек пути стою,
Перед мордою — шлагбаум!

Звёзды в небе грозовом
Утром медленно линяют
Я всё думаю о том,
На кого меня меняют?!

Сердце бьётся — глупый труд!
Эта страсть меня погубит,
Мимо женщины идут,
Ни одна меня не любит!

И предвидя сгоряча
Подступающую кОму,
Крикнуть хочется: «Врача!»
Врач на вызове к другому.

 декабрь 2004 г.


* * *

Вечерняя звезда
Над городом встаёт
И чёрная вода
В бетонный берег бьёт.

Буксир в морском порту
Простужено басит,
Что любишь ты не ту,
И что другой с ней спит.

Молчи, молчи, не плачь!
И думать не спеши,
Любовь – есть лучший врач
Погубленной души.

Сейчас всего важней,
Что ты с надеждой ждёшь
И думаешь – о ней,
Все остальное – ложь!

То плача, то визжа
Покачиваясь, прёт
Трамвай из виража:
Она тебя не ждёт!

Молчи, молчи, и впредь
Ладонями не тронь,
Когда придёт смотреть
На жертвенный огонь.

Как тёмная волна
Бетонный парапет,
Она любить вольна
Того, в ком сердца нет.

И волен ты любить
У неба на виду,
Иль гвоздь забвенья вбить
В холодную звезду.

 Декабрь 2004 г.

* * *
в мире женщин и мужчин
всё устроено жестоко,
там Поэт всегда – один,
Муза – тоже одинока…

 январь 2005

* * *
Вновь туман полмира опоясал,
и земля в него погружена,
и волна в стремлении неясном
в этот миг особенно нежна.

Бьётся в твердь, дробясь в сердечной муке,
содрогаясь в страсти, льнёт и льнёт,
так, что камень обретает руки
и в объятья с мукою берёт.

       1992
* * *
Быть может, я не стою
любви твоей совсем,
мне хорошо с тобою,
как не было ни с кем.

Уже я молью трачен,
а ты пока ничья,
и, видимо, иначе
ты чувствуешь, чем я.

       1993

* * *
Нежный, будто в цвете сад,
вновь вселился вор в меня,
всё-то в жизни непопад,
и любовь - невовремя!

Голос ласковый во мне
речкой чистой плещется,
в лунном призрачном огне
профиль твой мерещится.

За луной в разрывы туч
полночь мрачно гонится,
отпусти меня, не мучь,
не губи, бессонница!

Завтра должен я бежать
в летнем жарком вареве
и на все педали жать,
не было б аварии!

С высоты моих-то лет
падать? - опрометчиво!
сбитым на одном крыле
дотяну ль до вечера.

Ощутить смогу ли вновь
дрожь аэродромную,
вены вскрыть, сливая кровь
в темноту бездонную?

* * *
Время! Расстаться пора,
действие ж длится упрямо,
жизнь по Шекспиру - игра,
что же, действительно, - драма!

Только участники роль
не выбирали. Их случай
свёл ощущать свою боль -
мучиться в роли и мучить.

       1992

* * *
Запивая слёзы тёплой водкой,
чтоб скорей оттаять и уснуть,
чтоб с мозгов под черепной коробкой
смыть обиды судорожной муть.

Чтобы звёзды ярче заблестели,
затрубила вечности труба,
как насос, в моём горячем теле
душу с болью вынув до утра.

       1992

* * *
У тебя другой, а я не верю,
что под прошлым - жирная черта,
всё стою, униженный, под дверью
с онемевшей третью живота.

Так стоят зарезанные насмерть
перед тем, как рухнуть вниз лицом.
Им не жить, и женщин не ласкать им,
но они не ведают о том.

       1994

* * *
Срезал насухо бритвой щетину со щёк,
поплескался, лицо себе вытер,
чиркнул спичкой, конверт неотправленный сжёг,
впрыгнул в брюки, и вынырнул в свитер.

От любви, как от водки вчерашней тошнит,
и себе я противен, трезвея,
и раскаянье злое меня потрошит,
как охотник убитого зверя.

       1992

ШАРИК-ВОЛК
романтическая поэма

Кто-то из великих сказал, что Пушкин - это тот русский человек в своём развитии, который явится миру лет через двести. И вот двести лет прошло, и мы видим этого человека на фоне суровой социальной природы...

"Гоголь сказал и ошибся... пришли такие, что на хуторе близ Диканьки не приснится"
Владимир Монахов, наш современник, г. Братск

1.

Свет, подводя свои итоги,
стал фиолетовым слегка...
Темны дремучие отроги
с востока. Зимняя тайга -
медведь, припавший мордой к лапам,
шерсть на загривке - горе слабым! -
взъерошена, и жёлтый глаз
огнём окна глядит, скосясь.
Там у ручья, на снежном взгорке,
пугая местное зверьё,
стоит глухое зимовьё,
на стёклах - ледяные корки,
внутри - затопленная печь
и человеческая речь.

2.
По шерсти Шарика-собаки
скользит шершавая ладонь.
Треск электрический во мраке
срывает искрами огонь.
А на столе с шипеньем, свистом
звучит расстроенный транзистор,
но петь не хочет - наотрез,
лишь повторяет шерсти треск.
Как бы откинувшись двустволка
висит под тяжестью стволов
мечтателем. А взгляд суров -
в мечтах, наверно, видит волка.
Косится Шарик - умный вид.
Всё знает, но не говорит.

3.
В тайге, когда под минус сорок,
не просто мелкому зверью.
Любой кусочек мяса дорог
и голод манит к зимовью.
Вот соболь чутким носом ловит
дразнящий свежий запах крови
и в нетерпенье бьёт хвостом:
кусочек мяса под кустом.
К наживе зверь идёт несмело.
Зубами пробует и вдруг, -
миг невесомости, испуг, -
петля опутывает тело.
Назад! Туда-сюда рывок -
но только туже узелок...

4.
Спустившись в небольшой распадок,
где ветра нет, зарывшись в снег,
устроилось кабанье стадо
суровый провести ночлег.
С трудом притёршись боком к боку,
затихло. А неподалёку
клубком свернувшийся под хвост
усатый амба занял пост.
Свинья уже была забита -
секач спокоен. До утра
не стоит силы тратить зря.
Он знает, что начальство сыто
и только к завтрашнему дню
захочет новую свинью.

5.
Свободу шариков хозяин
любил всем сердцем. И любя,
печалью тайною терзаем,
невольно спрашивал себя:
свобода? Есть ли здесь свобода?
Увы, начальника урода
судьба подбросила и план,
похожий чем-то на капкан.
В начальстве всюду людоеды.
Они пасут свои стада,
у каждого своя еда,
везде одни и те же беды,
что в городе, что здесь, - тайга!
И нет свободы ни фига.

6.
Угомонившись понемногу,
хозяин Шарика уснул...
И звёзды вышли на дорогу.
И слышит Шарик звёздный гул.
В нём есть какая-то неясность,
но Шарик чувствует опасность.
Он ощущает неуют,
ему мешает звёздный зуд.
Он понимает: зуд - угроза,
но, не уверенный вполне,
выходит в дверь, а в полынье
лиловая мелькает роза...
И под влияньем смутных сил
пёс не сдержался - и завыл!

7.
Хозяин Шарика проснулся,
но глаз при этом не открыл,
на левый бок перевернулся
и пса в сердцах обматерил.
А Шарик знал, что плохо дело,
что к службе сердце охладело.
За что страдаю? - И умолк. -
Я пёс свободный, буду волк!
И волк пошёл искать волчицу -
наверняка такая есть.
О ствол почёсывая шерсть,
он ставил метки. И мочился
под каждым кедром в знак того,
что территория - его.

8.
И он бежал, уже не воя,
чужую нюхая мочу.
Где ж моё племя родовое?
Соединить судьбу хочу!
И лишь подумал, из-за ёлки
путь преградили братья волки.
И - в полукруг. Любитель драк
навстречу вышел волк-вожак.
Обнюхались. Волчица рядом.
Сцепились! Шарик - молодец,
насел на волка. наконец
свалил его и грозным взглядом
прижал к земле. И сдался враг.
И Шарик сделался вожак.

9.
Свой след хвостами заметая,
широким веером, углом
лихая шарикова стая
мчит за испуганным козлом.
Вожак подрезавши дорогу,
хватает спереди за ногу.
Споткнулась жертва, кувырок -
и вот козёл у волчьих ног.
Встать не дают, а Шарик злобно
вцепился, давит душит рвёт.
Козёл отчаянно ревёт!
Но - тише, тише... Из сугроба
копыта мелко в воздух бьют.
Последний всхрап, последний бунт...

10.
Проснулся и включил фонарик
хозяин Шарика. А печь
давно остыла. Кликнул: Шарик! -
и пёс лизнул в ответ на речь.
И, вспоминая вой и драку,
хозяин смотрит на собаку,
всё не возьмёт явленье в толк:
- А мне приснилось, что ты - волк...
Задвижку выдвинул над печью
и чай поставил на плиту.
И, запаливши бересту,
подвёл итог такою речью:
- Хозяин я в своей стране.
И Шарик - волк. Когда во сне.

 декабрь 1989 г.



* * *

Удивляюсь, но рифм перекрестье,
словно снайперский, точный прицел,
ловит миг, оставляя на месте
даже то, что понять не успел.

Смутный контур летящей идеи
понимаю я лучше порой,
в стихотворные глядя трофеи,
в эти чучела жизни живой.

 2005

 ПАМЯТИ ПОЭТА
АЛЕКСАНДРА РОМАНЕНКО

1.О СУДЬБЕ

Когда уходит в мир иной
Поэт, с которым был ты в дружбе,
То тень от каждой запятой
В его стихах ложится глубже.

Всё, всё иной имеет вид,
И горизонт уходит дальше,
И каждый оборот звучит
Без прежней кажущейся фальши.

Что изменилось? Ничего.
Ни полслезинки, ни полслова,
И только нет теперь его,
Неисправимого, живого.

Седанских ясеней листва
Слетает осенью на землю.
Я слышу прежние слова,
Но жизнь умом, как миг, объемлю.

Я несказанно удивлён
Среди рассеянной печали
Той музыке иных времён
И высших сфер, что прозвучали.

И – тишина, конец борьбы,
И зрители благоговейно немы…
Нет, не из слов, а из судьбы
Поэты делают поэмы!

2. О книге стихов «ПИСЬМА С ВОСТОКА»
Александра Романенко.

Пейзаж наш – провинции заговор,
Здесь мыслей иное течение,
В Приморье не вишня, а сакура,
И это имеет значение.

Абстрактно и как-то безадресно
Мы пишем не песнями – письмами,
И бьётся взволновано радостно
Иное пространство у пристани.

Живём себе напрочь лишённые
Московского горя-величия,
Берёзы – и те у нас жёлтые,
И знаково это отличие.

3.О ПАМЯТИ ВЕЧНОЙ

На мысе Песчаном, на той стороне
И море, и небо в закатном огне.
Он также глядел вечерами туда.
Где неба огонь отражала вода.

По воле того, кто отсюда незрим,
И мы это небо с тобой отразим,
Запутав в сетях стихотворных силков
Струящийся пламень в разрыв облаков.

Коль память потомков, как воздух легка,
Пусть памятник будет – закат и строка
О мысе Песчаном, о той стороне,
О памяти вечной в закатном огне.

 Февраль, июнь 2005



* * *

у моря
я лечь хочу камнем,
большим,
и бунтующим волнам
в беспамятстве ясном
веками
внимать,
оставаясь безмолвным.

хочу,
чтоб средь общего ритма
слияний и разъединений
души моей грубой
молитва
звучала,
не зная сомнений…
 
 1986

* * *
и лаконичен стал и прост,
почти как в телеграмме,
и точки ставлю вместо звёзд
в смущенье над стихами.
 
 1991



* * *
не стану я иным,
не станешь ты иною –
иди путём своим,
не мучайся виною

и пусть ревниво плоть
горит любовным ядом,
храни тебя господь
любовью тех, кто рядом.
 
 1995

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ

Своенравны волны Леты,
Удивительный народ –
Неизвестные поэты!
Всякий верит, всякий ждёт
И надеется на чудо.
Только чудо не для всех!
Но – бывает. Из-под спуда
Вырывает их успех.

Тот повесился, а этот
Ночью тёмною забит
Смерть на взлёте – это метод,
Коль не хочешь быть забыт.
Есть пример, и вот ты узник
Самых страшных в мире уз…
Смерть на взлёте твой союзник,
Но к чему такой союз?

Будто кратер древней Этны,
Всюду пепел и зола.
Неизвестные поэты –
Я и сам из их числа.
Но и сам себе не ясен:
Жизнь ли? Бред ли наяву?
Нужен труд мой? Иль напрасен?
Я не знаю. Я – живу.

 1989
 
* * *

Вкралось серое на синее.
Ветки – чёрные. Кусты
Посеребренные, в инее,
Будто мёртвые, пусты.

Только железнодорожная
Ветка
 рядышком поёт,
Только ворон заворожено
Голос небу подаёт.

Да холодная
 дрожанием
Отвечает почва им
Под усталым горожанином,
Хмурым и немолодым.

Бродят лошади понурые,
Тонут ржавчиной пырей.
Кочки огненные, бурые,
А палёное – с полей.

Оглянётся: всюду – Родина
Непонятная страна.
Все дороги заколодило,
Не очнуться ото сна.

Только с проводом оборванным
Столб на сторону косит,
Только сказанное вороном
Долго в воздухе висит.

 1990

* * *

Отколовшийся света сегмент
Розовеет в глуби атмосферы,
А внизу в этот самый момент
Всякий зайчик под кустиком – серый.
Все сирени безвольно серы,
И все флаги держав до поры
Не имеют различья по цвету.
О, любить в это время планету
Очень просто! И виден масштаб:
Вот Луна побледневшая –
 Близко!
Вон Венеры зелёная искра –
Далеко!
А холодный накрап
Звёзд,
Тускнеющих в хмуром пространстве
В непрерывном мерцанье, как в танце,
Так далёк,
Что и думать не стоит,-
День грядущий такое готовит!..


Где ты, солнышко? Чувствую, скоро
Ты протянешь мне руки для ласк,
Для любви. И остывшее горло
Отогреешь. Игрой своих глаз
Позовёшь на весёлое пенье
И заставишь оставить сомненье.
Как пловцу перед кролем – одежду,
Как певцу перед пеньем – надежду…

 1991

ПИСЬМА С ВОСТОКА – 2
 
 1.
Уснул посёлок, совсем уснул…
И лишь пролёты лестничных клеток
Летят в ночи сквозь невнятный гул
Разволновавшихся голых веток.

И кажется: ангелы мне поют,
И сердце, млея, стучит в смятенье,
Как будто сердце на Высший суд
Светлые в небо влекут ступени.

А диск Луны до того большой,
Что вспоминаются дни и ночи,
Где одиноко плутал душой
Среди других людских одиночеств.

Только в начале тяжёл полёт,
В миг, когда я от земли стартую,
Но – отрываюсь, и сердце поёт
Песню счастливую и простую!

 2.
Где-то на самом краю земли
Город огнями цветными залит,
Маясь, маяк стережет залив
И проходящим судам сигналит.

Всякому, кто одинок, как я
Необъяснимо, всегда и всюду
Будет понятною песнь моя,
Как заходящему в гавань судну.

Город любимый не спит со мной,
Маясь своей непонятной мукой,
Сдвинутый молча на край земной
Спящей провинцией, как супругой.

И так тревожно огонь горит,
И где волна о причал притерта,
Алые блики колеблет ритм
Мощного пульса ночного порта.

 3.

За маяком темнота плотней
Но проступает полоской узкой
В тлеющих углях ночных огней
Разоружившийся остров Русский.

У батарейной скалы в прибой
Звезды вычерчивают узоры,
Будто ведут свой последний бой
Призраки острова – комендоры.

Сколько ж напрасно и сил и средств
Вложено! Брошено и забыто.
Сколько умов и людских сердец
Молча о камни его разбито!

Все, что напрасно, пройдет само,
Я не спешу никуда отныне,
Может, и это мое письмо
В мусорной будет лежать корзине.

 4.

Русским пора усвоить урок.
Кто виноват, я уже не спорю.
Знаю, что делать… Владивосток –
Самый удачный наш выход к морю!

Здесь и сейчас утверждать спешу
Радость и мысль, что не виснет хмуро,
Пусть, как и все, я порой дышу
Горькою славою Порт-Артура!.

Главное то, что любовь со мной,
Не отпускает, как ветер парус,
Счастье соленою бьёт волной,
Мне - хорошо! и я улыбаюсь.

И наступившему радуюсь дню,
И все по-новому понимаю,
И никого ни в чем не виню,
И обвинения не принимаю.

пос.Восток(бывший Восток-2) – г. Владивосток,
 2005-2006 гг.