Что же ты с нами делаешь, Родина?! Памяти ветерана

                Пишу, а у самого сердце ноет: сегодня ночью в госпитале ветеранов Великой Отечественной войны умерла моя хорошая знакомая Таисья Семёновна Силина – боец, связистка, участник защиты Ленинграда и его освобождения, ветеран войны...
                Таисья Семёновна была нам просто соседкой. Причём, соседкой по квартире, которую мы давно сменили, переехав жить в другой адрес. Но хоть пару дней в году мы с женой обязательно проведывали Таисью Семёновну.
                Это был удивительный человек! Она, прямо-таки, излучала оптимизм! На её лице, как будто навсегда поселилась добрая, лучистая улыбка. "Комплект" возрастных "болячек": обмороженные в синявских болотах ноги, подточенный блокадным скудным пайком (да и то разделённым с неимущими питерцами!) желудок, сердце, сумасшедшие скачки кровяного давления - ничто не могло стереть с её доброго русского лица эту лучезарную улыбку.
                Глядя на неё, стойко переживающую свои невзгоды, становилось почему-то легче переживать свои…
                …Последний 2008 год дался Таисье Семёновне очень тяжело. Високосный…
                Внезапно и скоропостижно сгорела от рака единственная дочь – Надежда. Таисью Семёновну почти на руках снесли (как назло, поломался лифт!) рабочие, ремонтирующие лифт и соседи. Как она держалась в крематории на отказывающих, не слушающихся её  ногах, одному Богу известно. Но она – держалась! Обожженное горем как-то внезапно потемневшее лицо с провалившимися глазами с чёрным ободом горя и неконтролируемо льющиеся слёзы…
                Держалась…
                Её единственный внук, Игорь, не отходил от неё, даже на какое-то время поселился у неё в её скромной однокомнатной квартирке на седьмом этаже, чтобы окружить бабушку и теплом, и заботой. Чтобы помочь ей (и, возможно, самому себе?!) пережить непоправимую утрату. Говорят, «разделённая беда – полбеды, разделённая радость – две радости».
                Но радости стали обходить дом фронтовички, недаром говорят: «Пришла беда – отворяй ворота.» Не успела ветеран оклематься от своей страшной потери, как пропал Игорь. Поехал экспедитором с водителем на «фуре»  за товаром и… пропал! Как не было человека! Вместе с ним пропали и водитель, и фура с товаром…
                …Я много раз задумывался, почему судьба людская бывает так жестока к некоторым людям?! Почему, наперекор фронтовой мудрости: «снаряд в одну и ту же воронку никогда не попадает» в жизни людей очень часто этот постулат нарушается?! И где черпают душевные силы люди, на которых наваливается серия жестоких ударов?
                Воистину, только россиянин может быть столь вынослив! Живя в суровом климате, в стране, которая и пятидесяти лет в своей истории не пробыла в состоянии мира, которая постоянно терзается войнами малыми и большими, живя, большей частью в весьма скромном достатке, в постоянных лишениях, наш народ каким-то чудом сохраняет и оптимизм, и душу свою не ожесточённой, и, вообще, волю к жизни!..
                …И эту потерю пережила ветеран. И даже не разучилась улыбаться. Вот,  разве, согнуло её только сильней и выходить на улицу, практически, перестала…  Но, когда к ней приходили редкие гости, она по-прежнему шутила и поддерживала шутку и улыбалась своей славной улыбкой. Только две горестных морщинки залегли в уголках её рта и уже не разглаживались даже во время улыбки. Никто никогда не слышал от неё никаких жалоб. По прежнему, она готова была выслушать соседей, разделить их радости и подставить  свою надёжную «жилетку» для их жалоб.
                Но рок, видимо, избрал Таисью Семёновну своей жертвой и не думал отпускать её. Передвигаясь дома, она упала и сломала головку бедра. Перенесла сложнейшую и труднейшую операцию. Была обречена на долгие дни, а то и месяцы к обездвиженности…
                Когда мы с женой узнали, что она лежит в госпитале для ветеранов войны, мы поспешили её проведать…
                …В большой комнате стояло 8 медицинских кроватей, с приспособлениями для  поднимания лежачих больных. Впрочем, в этом приспособлении вряд ли была нужда, ибо там, как правило, лежали такие немощные люди, что у них уже не оставалось сил, ни в ногах, ни в руках. Где-то высоко под потолком несколько маломощных и запылённых многолетней пылью лампочек скудно освещали эту убогость. В их свете мы с трудом разглядели, что только две койки заняты и нам понадобилось время, чтобы в двух жёлтых, обтянутых кожей цвета древнего пергамента лицах больных, рассмотреть нашу Таисью Семёновну.
                Несмотря на то, что дверь палаты была постоянно отворена, воздух в палате был нестерпимо застоялым. Остро пахло мочой, несвежим человеческим телом, бедностью…  болезнью…  смертью…
                Мы, подавляя приступы тошноты, виновато суетились, как всегда здоровые люди проведывая больного,  ставили принесённые и, в сущности, никому не нужные цветы в обрезок пластиковой бутылки, держали желтую руку нашей больной в своих руках, стесняясь их здорового вида, выслушивали её…
                И вновь она не жаловалась! Ни на то, что не может с утра дозваться сестры или нянечки, что у неё не хватает сил дотянуться до шнурочка вызова и дёрнуть его. Просила достать из-под подушки её кошелёчек и очень огорчилась, видя,  что там всех её денег – 50 рублей, а нянечке надо дать сто. Стала горячо защищать нянечку и тормознула меня, когда я попытался пойти и разнести всех этих шакалов. А когда жена пошла и вручила этому мародёру в белом халате пресловутую сотню, горячо заверяла, что она отдаст, обязательно отдаст, что у неё есть деньги дома…
                Потом я удлинил куском  бинта верёвочку вызова и закрепил её так, что она свисала над Таисьей Семёновной и она, подняв скрученные подагрой руки, напрягая последние силы, отметая помощь, сосредоточенно пыталась намотать на руку бинт и приноровиться к этому неподатливому вызову. И успокоилась только, когда удалось ей сделать вызов. Потом мы поправили матрац другой немощной старушке – соседке Таисьи Семёновны, которая до этого  бесполезно просила это сделать, заскочившую случайно в палату медсестру…
                Тут к Таисье Семёновне пришла ещё одна её соседка. Настоящая, а не бывшая, как мы. Она сдержанно удивилась, что сегодня больная так «расклеилась», «вчера выглядела хоть куда». Что ей «не надо волноваться» и что «всё будет хорошо» и тому подобную чепуху, которую бодрячески говорят всегда больным в подобных случаях.
                Потом мы наперебой заверяли Таисью Семёновну в том, что она скоро поправиться, что мы её заберём  летом  к себе на дачу,  что она «ещё будет плясать» и прочую несли чепуху, которую она терпеливо и понимающе слушала и пыталась в ответ улыбаться, не замечая, что по её пергаментным щекам катятся слёзы...
                И лишь когда мы собрались уходить, она тихо сказала:
                - Передайте Славику, пусть начинает обмен квартиры… Пусть меня не дожидается… Я уже в эту квартиру не вернусь…
                Славиком был мужчина, который по социальному договору за уход наследовал её квартиру.
                Соседка стала её ругать «за такое упадничество», а мы с женой откланялись…
                …Мы шли к машине и подавленно молчали. Наверно, мы думали об одном и том же. О том, что хорошо, что у нас трое сыновей. О том, что мы родились в одной стране, а доживаем век в другой, чуждой и бессердечной к немощным старикам. В стране, в которой, несмотря на красивые и гладкие выступления её правителей, что-то сломалось и справедливость безвозвратно потеряна, если ветеран войны вынужден умирать в таких нищенских условиях, а миллиардеру Абрамовичу, по первой же его жалобе на недостаток, это же  государство выделяет несколько миллиардов долларов из госбюджета...
                …На ходу я позвонил сыновьям и сообщил им о случившемся. Они собирались проведать Таисью Семёновну.
                …Не успели…
                Таисья Семёновна умерла. В ночь после нашего посещения. Она, отдавшая здоровье Родине и не имевшая ни яхты за миллион долларов, ни купленной за миллионы футбольной команды, ни даже добротного жилья, никогда не просила у Родины ничего за свой подвиг! Она даже не просила, чтобы ей вовремя перестелили постель и вовремя дали судно. Чтобы за ней ухаживали как за живым ещё человеком, не вытягивая её скорбные пенсионные копейки за право быть ухоженной.
                Она ничего не просила у Родины, которой отдала всё и которая  отвернулась  в трудные  дни от бывшего своего защитника, перестав быть р-о-д-н-о-й, то есть, перестав быть родиной для бывшего фронтовика.
                Как, впрочем, и для подавляющего количества россиян не-абрамовичей…