Патриаршие пруды

Я всё чаще
забываю имена
всех пропащих
в самой долгой фазе сна.
Тонкой нитью
пробирается глагол
по наитию.
А в колесе судьбы прокол.
И хоть скорее
она похожа на трамвай,
и по идее
не резина там, а сталь
пудов десять
по ноге – и пополам,
прогремит да и помчится по делам.

Над прудами
ни тумана, ни теней.
И с годами
прибавляется огней.
Ах, столица,
как же скучен твой наряд.
Лица, лица,
посиделки, променад.
Словно зубы
в крепком рту хрустят хрящом –
медны трубы
столько лет всё ни о чём.
Мекка сонных,
паства ширится, растёт.
И Морфею здесь и слава, и почёт.

Кто обрящет
лёгкой фразы пируэт,
кто из спящих
ироничный даст ответ -
сколько виршей
до Харонова борта,
кто здесь лишний,
по разумению кота.
Так труби же
Гавриил седьмой трубой
хоть до грыжи -
не один перед тобой
не воспрянет,
жадно глядя в небеса.
Храп, сипенье, стоны вместо голоса.

Михаил же
Афанасьевич не спит,
просто много,
очень много лет молчит.
И столица
ни бельмеса, ни гу-гу.
Может снится
это всё мне на бегу.
И может сам я,
одурманен и небрит,
телесами
Патриарший тот гранит
протираю
на рассветном ветерке,
в Ерофеевской тоске.

Вольным - воля,
допивающим – покой,
буквам – доля
отправляться на убой.
Всё пребудет
век от века на местах.
Не разбудит
ни веселие, ни страх.
Только что же
жмётся сердце от строки,
и тревожит
бег Булгаковской руки.
И вместе с ними
на грозу гляжу с тоской
и строка за строкой.
И строка за строкой…