Ясно-зимний Гурзуф чуть звенит во мраке...

*  *  *


В пять часов уже ни одной собаки
в темноте тридцать первого декабря.
Ясно-зимний Гурзуф чуть звенит во мраке,
золотые глазища за так даря.

В каждой лавке кусок - кусает однако,
шкуру с позднего путника всласть дерут.
Лишь зрачок огня во вселенстве мрака -
и цветок на грудь, и значок за труд.

В зимнем воздухе - угольный выдох дыма. -
Так полвека назад из белёной печи,
от забот твоих, милая, неопалимо
обещали румянцем пылать калачи.

Сквозь пространство и запах приходит, и привкус -
полнотой возвращенья утраты щемит.
Ясно-зимний Гурзуф - самоцвет на вынос,
самопал, освящённый свечою быт...


31.12.2008.





Роман-Кош



Не скрыть мне: я – певец гурзуфского базара,
где сто баклажек вин и в лёжке баклажан –
весь радостный развал приморского товара –
чуть хмуро стережёт под ноль обритый хан.

Не цель мне прямо в грудь тюркоязычным глазом,
водитель «жигулей», ревнитель овощей!
Я вряд ли отвлеку тебя своим рассказом
о слышной здесь, сейчас певучести вещей –

о том, как полноты гранёного клавира
взыскуют и гортань, и струнные персты,
как Бог у синих вод мне шлёт кусочек сыра
за рукопись. За то, что ноты, как дрозды,

сидят на проводах. Полуденного зноя
ценитель, – и свояк двух наливальщиц вин, –
свищу я на лету про два крыла героя,
про ястребиный крап живых его седин.

Как сплющённо-темны наземных денег кражи!
Но, к небу вскинув взор, легчайше узнаешь:
навеки молод день на дне гурзуфской чаши,
чью кромку очертил
чайханщик Роман-Кош.