Изменимся ли мы?

. . .

В каменной пещере умер людоед,
кто-то ядовитый попался на обед.
Целых две недели родственники ревели,
целых две недели никого не ели.

Только не далёко от каменных ворот
радовался этому весь честной народ.
Прекратились войны, отменились казни.
Смерть – большое горе, смерть злодея – праздник.
. . .

Изменимся ли мы?
Это ведь не шутка:
кем вырастает человек?

Когда он рождается,
то больше в нём желудка,
но обидно если так на век.

Жизнь вносит коррективы
и медленно, но верно
становится сердечней человек.

Всего что плохо было
возможны рецидивы,
но обидно если так на век.

Под лозунгом старенья
тупеть от повторенья –
не это ли последняя беда.

Способности развить
и друг для друга жить
так людям не хватает иногда.
. . .

Представители рода-племени,
с разных точек явь наблюдаем,
мы с тобой совпадаем во времени,
лишь в пространстве не совпадаем.

Отличаемся полом, возрастом,
ростом, голосом, цветом кожи, … ,
только быть нам счастливыми хочется,
значит, в главном, мы так похожи.
. . .

Расположенье к себе Бога
совсем не замечаешь ты,
не в виде львов и козерогов,
а в виде доброты.
. . .

Я в прерии дикой, в другом ли краю
любимые песни тихонько пою.
Мне песен моих нашептали слова
весёлые ветры, дожди и листва.

Простой ли, роскошный мне край этот люб.
Стоит на пригорке Расщепленный Дуб.
Гроза здесь крушила, пылала и жгла.
Была в нём сила, да не было зла.

В горах воздух чище и дали ясней,
возможно, что здесь повстречаюсь я с ней,
Охотник забудь про ружьё и не рань
мою ненаглядную Стройную Лань.

За вас заступаться я буду пока
со мной Зоркий Глаз и Верная Рука.
Приду вам на помощь, подайте лишь знак
и рыжая белка, и заяц-рысак.
. . .

Я нового друга однажды спросил:
«Откуда ты родом, где раньше был»?
Задумавшись он отвечал не вдруг:
«Из прошлого, мой любопытный друг».

За ним неотступно, узнать всё о нём спеша,
- О прожитых днях болит ли твоя душа?
- Болит иногда, в том не только моя вина,
но если болит душа, значит есть она.

Лишь только ответит, вопрос я готовлю вновь:
«Скажи, где на свете вернее найти любовь»?
- Ты много людей узнай и дорог пройди,
быть может, тогда забрезжет любовь в груди.
. . .

1)    У поместья шикарный вид.
      У поместья нищий стоит.
      Из дверей выходит граф,
      изумруд заколот в рукав.
      Золотых монет круги
      катятся за край руки,
      налетает ветер шальной –
      граф с протянутой рукой.

Этот ветер перемен
штукатурку рвёт со стен,
разлетаются грачи,
осыпаются кирпичи.

2)    В парке изваянье божества,
      в лавровом венце голова,
      вырез шеи и рукава
      в тонких мраморных кружевах,
      от груди по бёдрам до пят
      каменные складки висят,
      на груди застыла рука,
      у веска другая, легка.

Ветер налетел перемен,
платье изорвал до колен,
а потом и вовсе унёс,
разметались кудри волос.

3)    На пригорке церковь видна,
      а вокруг покой, тишина,
      подошёл мужик из дали,
      поклонился ей до земли.
      Ветер налетел опять,
      стал колокола качать
      и под их набатный гул
      крест тяжёлый с маковки сдул,
      покружил подобно листку,
      положил на спину мужику,
      оглянулся он окрест
      и несёт, несёт свой крест.

4)    Из-под снега вышла земля.
      Голы и печальны поля.
      “B.M.W.” летит , а в след
      кружат фантики конфет.
      У дорог густой бурелом
      переполнен битым стеклом.
      Птици здесь давно не живут,
      По реке бутылки плывут.

Робкий, молодой ветерок
прошумел тихонько у ног,
словно из-под доброй руки
из земли пробились ростки.
. . .

Из дворцов лабораторий
и из сот своих квартир
нам понятно как просторны
микромир и макромир.

Там вдали галактик диски,
различимые едва,
диски атомов так близки
в плотном теле вещества.

Всё раздельно, всё едино.
Век живи и век учись.
Крайность – звёздная картина,
посредине наша жизнь.
. . .

Друзья мои, посмейтесь надо мной:
не пью вина и так я пьян без меры.
Я пьян весной, небес голубизной
и святы для меня её примеры.

Могу упасть на мягкую траву
и кубарем катиться по откосу,
могу сплести берёзе юной косу,
поплакать и понять что я живу …

Потом, когда отсюда я уйду,
здесь всё в порядке прежнем я оставлю:
и ветви мной сплетённые расправлю,
и этот край ещё не раз прославлю
стихами, что в самом себе найду.

Ну, а пока посмейтесь надо мной,
над тем как я торжественно, не смело
с черёмухой иду на танец белый
и обнимаюсь с рыжею сосной.
. . .

Бабушка проходит тихо через поле.
Бабушке не в радость утренний покой,
перед нею козы, вот уже берёзы
машут ей приветливо зелёною листвой.

Душегрейка дедова вовсе не по росту,
только лучше греет памятью его.
Жить привыкла просто, потому что просто
для себя одной ей не нужно ничего.

Всякое бывало: грозы и морозы,
как задорно пелось, пусть было не легко
и в глазах глубоких накопились слёзы,
а у коз под брюхами для внуков молоко.

Время всё рассудит, жизнь счастливей будет,
а всего дороже в мире тишина.
Это твёрдо знает и земля родная,
всё родней с годами нам  становится она.

Наклонились травы к колее дорожной.
Сеет вечность неба облачный чертог.
Бабушка и козы, а вокруг берёзы –
вот он настоящий, жизненный итог.
. . .

Со мной произошло такое:
я собрал своё плохое,
положил его в ладошку
и выбросил в окошко.
Только оно упало,
чем-то хорошим стало.
Завтра пойду за ворота,
встречу хорошее что-то.
. . .

Приходит сказка в каждый дом,
везде найдётся место.
Вновь Деды Морозы за каждым окном
и ёлка как невеста.

Глядит сквозь морозное стекло,
где ветви диковинных трав,
луны ожидающее лицо,
у времени строгий нрав.

Неровно бенгальский искрит огонёк
в приятной, прохладной мгле,
на тоненькой нитке картонный конёк
блеснёт от свечи на столе.

Уж так повелось, что по зимней поре
сменяют друг друга года
и если не к стати капель во дворе –
то это пустяк, не беда.

До Нового года подать рукой
и праздничный стол накрыт,
лишь дождь золотой,
лишь дождь золотой
на ветках слегка шелестит.
. . .

Вьюга кружит, село солнце
и луна глядит на снег
круглолицая, смеётся,
серебристый сыплет смех,
заслонённая ненастьем,
затихает и опять,
переполненная счастьем,
продолжает хохотать.
. . .

У меня есть друг хороший,
неразлучный с детских лет,
и проворный и надёжный
Ж. В. З. – велосипед.
Я качу по автостраде
и лидирую всегда,
отстают, плетутся сзади
лень, болезни и беда.
По проселочной дороге,
оставляя тонкий след,
укрепляя мои ноги,
понесёт велосипед.
Ну, а если станет туго,
не под силу колесу
я как раненого друга
на плече его несу.
. . .

Одно переходит в другое,
меняя значенье и вид,
и это движенье большое
немыслимо остановить.

Как мысль высоко б не летела,
нет словно ключа от ларца,
механике звёздной предела
и сказке волшебной конца.
. . .

Теплоту на целый мир деля,
медленно вращается Земля.
Льётся Солнца животворный свет,
ничего на свете лучше нет.

Впитывая эту доброту,
пышно травы сочные растут.
Полны чувств, запели соловьи,
все они не чьи и все твои.

Для тебя вокруг цветут цветы.
Для чего живёшь на свете ты?
. . .

Возвращаясь друг к другу,
мы мчимся по кругу.
Не подводит итогов
необъятная даль.

Только это вращенье –
каждый раз превращенье,
видно эта дорога
не кольцо, а спираль.

В наших детях и сами
повторимся мы с вами.
Сыновей поколенье
будет выше чуть-чуть.

Не грусти, нам с тобою
суждено стать Землёю,
что б от этой опоры
дальше их оттолкнуть.

Возвращаясь друг к другу, …
. . .

Счастье, это сострадание,
помощь ближнему и дальнему,
для голодных – горсти хлебные,
для больных – ключи целебные,
нежность – верному влюблённому,
солнца свет – ростку зелёному,
мозгу жаждущему, чистому –
золотые зёрна истины,
красота для очарованных, … .
Что-то и тебе даровано.
. . .

Гонит ветер обломки погибших миров
после атомных взрывов и катастроф
и, наверно поэтому, в дождь проливной
засыхает берёзка на опушке лесной.

Только совесть проснётся, когда никогда
и к истоку вернётся чужая беда,
так, пустившего пулю, в чей-то дальний весок,
эта пуля настигнет, в положенный срок.

Оглянись на мгновенье вселенский мой брат,
Ведь, возможно, не поздно вернуться назад.
Наши души, обнявшись летят в вышине.
Возвращайся к природе, возвращайся ко мне.
. . .

Господи! Я твой закон приемлю.
Не оставь меня в моих грехах.
Я исправлюсь и украшу землю,
будет она в листьях и цветах.

Я, наверно, поздно понимаю:
Хочешь Ты мне, сыну передать
подлинное, истинное знанье,
что бы мне в потёмках не блуждать.

По своей иду к тебе я воле,
ведь вполне доволен я судьбой.
Знаю я: вокруг меня есть поле
и оно устроено тобой.

Для тебя не ставлю в церкви свечи.
Каждому воздастся по делам.
Положи ладони мне на плечи
и спокойно будет вместе нам.

Боже мой, создатель мой – Природа
верь в меня, надейся на меня,
к совершенству ты идёшь сквозь годы,
совершенней должен стать и я.
. . .

Не остановлю машину у реки,
масло не солью под шину в васельки,
не обижу эту воду – мы друзья.
Мы с тобой одной природы, ты и я.
. . .

Временами говорит мне с небес Христос
и от этих откровений радостно до слёз:
«Обещаю вечную жизнь тебе в раю,
только ты построишь сам эту жизнь свою».

У Христа за пазухой все живём мы, братцы,
и, по этому, не стоит спорить и толкаться.
Все по-доброму мы правы, логика проста –
помогать должны друг другу именем Христа.

Много можешь ты разрушить – это ясно всем,
а чтоб Рай земной построить – множество проблем.
Кроме заповедей вечных, он добавил две:
«Ты не бойся и, конечно, ты не ври себе».
. . .

Я споткнулся случайно,
выбрав неверный путь.
Ты моя светлая тайна.
Ты моей жизни суть.
Ты в моём храме хозяин.
Заповеди чисты.
Я без тебя неприкаян,
если уходишь Ты.

Мы глаза твои,
ищущие красоту.
Мы руки твои,
воплощающие мечту.
Мы ноги твои
устающие в пути.
Мы дети твои.
Ты прости нас, Господь,
прости.

Ты ясное солнце,
яркая в небе звезда.
Ты вода в колодце,
живая вода.
Радости светлой причина
в серые будни – Ты.
В каждой женщине,
в каждом мужчине
искорка доброты.
… … … … … … … … … …
Мы дети твои.
Ты свети нам, Господь,
свети.
. . .

Правы монахи, учёные правы:
«Лёгкие бога – деревья и травы».
 
Все существа здесь имеют свойства
микропроцессоров землеустройства.

Так же, по сути, они до конца
клетки её, кровяные тельца.

Люди жестокие или народы –
раковые опухоли в теле природы.

Хочет, не хочет ли, сам человек,
мозг его служит Вселенной весь век.
. . .

Затерявшись во вселенной,
двести тысяч лет,
жили, были гуманоиды
на редчайшей из планет.
Стал подпорчивать природу
там технический прогресс:
не хватало кислорода
и свозили мусор в лес.
В манускриптах гуманоидов,
(проще говоря – людей)
называлась Зена мёртвой,
состоящей из камней,
но, совсем другое зная,
Го Эн Си имел прогноз,
что была она живая
словно клетка в плазме звёзд.
Гражданин планеты Зена,
размышляя день и ночь,
ей принадлежал всецело,
но ничем не мог помочь,
потому что все в округе,
удовольствия любя,
не для Зены, не для друга
жили каждый для себя.
Лишь плохие перемены
совершались в их судьбе.
Очень вредно для обмена
замыкаться на себе.
До того стал резким климат,
что пощады не проси.
Весь народ планеты вымер
и со всеми Го Эн Си.
Мёртвым сном герой забылся,
хоть не вечен был тот сон,
он с энергией той слился
из которой был рождён.
Вновь родившись, утром рано,
замерзая на зоре,
побежал он тараканом
по изгаженой земле.
. . .

Раз Вселенная расширяется,
молодой знать она является.
Никуда от того не деться,
что живём мы внутри младенца.
. . .

В контейнер транспортный проник
я улетел от бед своих
в чужие дали.
Забыть нескладное житьё
и счастье прошлое своё
смогу едва ли.
Рюкзак продуктами набит
в ушах мелодия звучит
«Душа свирели».
Они хотели править всем
и оскотинели совсем,
и озверели.
И это был серьёзный шок,
в средневековие прыжок
почти из рая.
И я лечу туда где ад,
но жизнь приятней, говорят,
а я не знаю.
Я поменяю внешность там
и буду свеж не по годам,
и духом молод…
И осмотревшись, осмелев,
включил в костюме подогрев,
почуяв холод.
«Контроль последний проскочить,
а хуже там не может быть» –
твержу упрямо.
А в русском секторе вселенной
крестьянкою обыкновенной
осталась мама.
. . .

В расширяющейся Вселенной
нам не видно конца и края,
от момента Большого взрыва
мы считаем её года.
Кто-то, созданный из галактик,
бросил в чашку щепотку чая,
нас не зная, не замечая,
выпил чая после труда.
. . .

Иду как во сне,
взгляд туманит слеза,
навстречу мне
пустые глаза.
Не слышат стон
со всех сторон
не чуткие уши –
мёртвые души.
. . .

Бог везде и всё Он видит,
никого Он не обидит,         
не накажет никого.
Видит Он как человечки
ставят тоненькие свечки
для Бога своего.
Но Ему нужна не свечка,
а что б замолвили словечко
за живое вещество.
Кто со злом его коснётся,
от того Он отвернётся.
Только и всего.
. . .

Человек подвыпивший и бедный,
кое-как одетый, страшно бледный,
 очень плохо евший – похудевший,
день не бритый и друзьями битый
шёл под вечер по лесной тропинке,
собирая целые бутылки.
Просекой прямой ему на встречу
двигалось светящееся нечто.
Он подумал – солнышко,
гладя пальцем горлышко.
Ближе разглядел он человечьи,
тяжело опущенные плечи,
белые, просторные одежды,
чистоты невиданной им прежде.
Глубоко задумавшись, в печали,
тихо шёл Иисус в лесные дали,
две слезинки по щекам текло,
не заметил битое стекло,
острые края в ступни вонзились,
струи крови по земле полились.
. . .

Живя на свете, размышляя,
Я понял место здесь своё:
Природа – храм и мастерская,
я инструмент в ней и сырьё.