В ожидании грома

Тремя откровениями на обороте папируса желтого,
Тремя заклятиями песочных уст умалишенного,
Как пахнут фиалки, касаясь губ поцелуя мертвого?
Не верю, не слышу, не вижу - глаза отрешенные.
Тремя печатями ступней к воде пролива…
Иду. На запад, север, восток и юг до обрыва.

Светило с клюкой цепляет прокуренный фимиамом воздух,
Кровь снежинками застыла в виноградных червонных гроздьях.
И мне говорят – смирение, смирение, смирение…
Отвесив три поклона, ухожу, затворив прогнившую золоченую дверь
И оставляю три благословения –
- для мертвых, неродившихся и  …

Останавливает за руку – паучьими пальцами нищий.
Бросаю кошелек – деньги, да обратятся ему пищей!
За чернотою босых ногтей ног не вижу вороньих душ…
Беги ока гневного! – горят колокола – в глушь!
Бежать пепелищ? Извольте!
А как же тогда засвидетельствовать Распятье?

Спиной стою к рассвету, распахнув в ночь объятья…

Убить! Убить! Убить! – галдят ангелы с грязными лицами,
И я вижу, что они и младенца сделают убийцею.
Бросаю оземь изуродованного малютку,
То не ребенок – то идол, спеленатый одним ублюдком
Ах! Смыть бы кровь, смыть бы, смыть бы…
Бумажные, грошовые мольбы – проститутки

Восходят две Луны уже вторые сутки…

Безмолвствуют оракулы в чертогах из слоновьих бивней,
И хороводят тучи сытые, но не рождают ливней.
Воздетый на кресте и полумесяце, колотится в агонии
Миг веры и неверия в секундах трепетной погони.

Проклятия, проклятия, проклятия…
И разбросало плоть лохмотьями твое заклятие.
Твоих ли рук не ведать? Твоих ли слов не внять?
Тебя ли, вскормленного илом, мне бежать?
Изволь!
И мне ли ты вообще отводишь эту роль?
Туда, где с запада сокрыты двери, ты с севера проворно проскользнешь.
А я не верю, верю, я не верю, верю… верю!
Ты уже идешь?..