Баллада о Кузьмиче

Гремела кузня молотами,
Надсадно ухала прессами,
Шипела пламенем горелок,
И вентиляцией гудела.

Кузьмич был с виду неказист,
Не молод, суховат и жилист,
В цеху с ним мало кто тягался,
Уж больно ловко управлялся.

Пронесся в грохоте том, кличь,
Там пайку выдают, Кузьмич,
В горячем цехе стало тише,
Народ построился за пищей.

В голодный тот сорок седьмой,
Не избалован люд едой,
Но кузнецам на пай давали,
Буханку хлеба, сала малость,

Гороху, сахарин, крупу,
Соль, масло постное, муку,
Еще чего-то я не знаю,
Тем работяги выживали.

Хлеб выдавали каждый день,
В окошке вещевого склада,
А остальное, для людей,
Перепадало раз в декаду.

В тот раз на выдачу был хлеб,
Для многих ужин  и обед,
Кузьмич кирпич свой получил,
К обеду тут же приступил.

Устроился меж двух печей,
Где не сквозит, костям теплей,
Я пробовал там постоять,
Хватило сил секунд на пять.

Щипнул горбушку, кинул в рот,
Закрыл глаза и видит дзот,
Василий сын кричит ура,
В цепи  идущей на врага.

Немецкий пшарит пулемет,
Васек упал и не встает,
Высотку ту конечно взяли,
Ребят в могиле закопали.

Так политрук в письме писал,
Что с похоронкою прислал,
«Благодарим отец за сына…»,
Такое горюшко, кручина.

Щипнул мякиш, отправил в рот,
Со лба утер холодный пот.
Вот Петька, забиякой рос,
Он черноморский был матрос.

За город русской славы флота,
Стояла нА смерть морпехота,
Без жалости врагов косила,
Погибли все, лежат в могиле.

Но весть о гибели Петра,
После войны уже пришла,
Когда один старик остался,
Тогда с надеждой распрощался.

Щипнул опять кусочек корки,
На платьицах дрожат оборки,
Две дочки младшего Петра,
К германцу гонят навсегда.

Одним дано было  вернуться, 
Другим к союзникам метнуться,
Пропали внучки на чужбине,
Никто не ведает, что с ними.

Еще щипнул, отправил в рот,
Скупая по щеке слеза течет.
Васяткин сын, еще малец,
На мине свой нашел конец,

Когда пошел во чисто поле,
Чтоб колосков собрать не много,
Да только видно не судьба,
Отведать Митеньке зерна.

Еще щипок и медсанчасть,
Жена Васятки, военврач,
С зажатым скальпелем в руках, 
Спасает раненных тела,

Свинец из раны извлекает,
Там отрезает, тут сшивает,
Накрыл палатку артобстрел,
Никто тогда не уцелел.
 
А Дарья, меньшего Петра,
Связной подпольщиков была,
Не мало немцам навредили,
Где подорвали, где спалили,

Гестапо хлеб не даром ело,
Предатель сделал свое дело,
Пытали Дашеньку весь месяц,
Пока не выдержало сердце.

Застыла с мякишем рука,
Всплывает в памяти жена,
Прасковья, тихая хозяйка,
Зимой, накинувши фуфайку,

Пошла на речку, за водой,
Упала в прорубь с головой,
Всё, умирая, встать пыталась,
В гробу лежала извиняясь.

Осьмушка хлеба, вся семья,
Прошла пред взором старика,
Как жили, в радости, в печали,
Как друг за дружкой погибали.

Один теперь на целом свете,
От двух печей теплом согретый,
Глаза свои давно закрывший,
Стоит спокойно и не дышит.

Бригада там его нашла,
Когда ковать пора пришла,
В руках он крепко хлеб сжимал,
Словно кого-то обнимал.

Не одолел Кузьмич тоски,
Без тех, что были так близки,
Жизнь в одиночку не легка,
И встало сердце старика.

Устало фельдшер осмотрел,
В морг отвезти его велел.
И по сей день пока жива,
О Кузьмиче в цеху молва.

08.12.08. г. Мирный, Якутия