Продолжение повести

Часть вторая. Старая Рязань.

1.

Машина – старенький, но еще боевой, хоть уже и не пригодный для стритрейсерских боев «Жигуль» - уверенно рассекала километры лесной дороги, соединяющей между собой современную и домонгольскую Рязань. Иногда лес меняли поля, что, впрочем, вносило лишь косметический эффект в окружающий ландшафт. Июльская ночь уже почти вступила в свои права и путь автомобилю освещали включенные водителем фары. Водитель – крепкий уверенного вида молодой человек в комбинезоне, напоминающий бельгийского крестьянина – время от времени перебрасывался парой – тройкой фраз с девушкой, сидевшей на переднем сидении справа – по всему видно, его женой. Она могла похвастаться только лишь невзрачной внешностью и общим забито – устало – подавленным видом (что, по большому счету, как раз и выдавало в ней супругу бельгийского крепыша). Но в сочетании с крестьянской харизмой ее мужа их брачный союз вырисовывался более чем прочным и надежным.
Изредка в разговор вступал уже знакомый читателю Эдмунд Кудряков. Он был уже весьма основательно накачан спиртным, однако еще не в доску пьян, что и позволяло ему поддерживать вялотекущую светскую беседу. Как это ни странно, ее тематика имела откровенно теологический характер, а потому старина Эд, конечно, не по – детски жег, оказавшись в своей стихии пафосного диспута с большим количеством многозначительных междометий и красивых умолчаний. Боря Васильев, расположившийся на заднем сидении за водителем, хранил насуплено – обиженное молчание, всем своим видом напоминая Чацкого, желающего променять шум Столицы на глушь Саратова. Только место этого поволжского города в данном случае занимал небольшой городок Спасск Рязанский, что на реке Оке – именно в центр этого самого городка и пришкандыбал убитый «Жигуленок» с двумя лихими археологами на борту. Бельгийский крестьянин любезно вытащил из багажника вещи ребят – и был таков.
С минуту наши герои стояли на тротуаре улицы, по обеим сторонам которой в уже сгустившейся тьме виднелись очертания каких – то лачуг. Первым молчание, естественно, нарушил Кудряков:
- Вот и славно! Они привезли нас именно в тот Спасск, в который нам было нужно!! А то ведь этих Спассков, говорят, на Руси – матушке больше десятка… - глубокомысленно заметил он, сыто икнув – очевидно, для придания лишней серьезности своему высказыванию.
Вероятно, данная реплика противоречила этическим правилам его товарища, ибо он в сердцах воскликнул:
- Какого черта, скажи, я согласился с тобой поехать?! Ты же не человек, а… Ходячая Задница!!
Как вы понимаете, упоминание ходячей задницы не могло не рассмешить любителя сортирных американских комедий Кудрякова и тот сдержанно прыснул в кулак.
- Чего ты смеешься?? Да как ты смеешь!! – не унимался Боря – Посмотри, который час! Две – над – ца - тый!! Мы должны были приехать сюда семь часов назад! И приехали бы, если бы кое – кто из нас пришел на место встречи вовремя!
Сказав это, Боря умолк, так как события этого поистине чумового дня как следует выкачали из него все силы.
Спокойно и с достоинством выслушав эту гневную тираду, Эд смачно плюнул себе под ноги и изрек буквально следующее:
- Во – первых, бейби, я бы посоветовал тебе не орать, дабы не привлекать к себе излишнее внимание вон тех парней у пивного ларька – Сказав это, он сделал легкий кивок в сторону единственного освещенного пятачка, где действительно тусовалось несколько весьма внушительного вида теней – Во – вторых, бейби, я признаю, что мое сегодняшнее поведение было форменным свинством – но, обрати, пожалуйста, внимание, я это признал еще, когда мы только сели в поезд, что не помешало тебе ныть всю дорогу, как последняя девственница во время качки! – В – третьих, бейби, ты можешь прям сейчас валить в свою смрадную Москву, раз тебе здесь все так не нравится – Я же собираюсь совершить легкую и весьма приятную прогулку до парома, который доставит меня на другой берег Оки – прямиком в археологический лагерь. И, если ты хочешь последовать за мной, я бы посоветовал тебе не отставать, потому что до последнего на сегодня парома осталось совсем немного времени.
С этими словами он с решительным видом поднял с земли свою сумку и двинулся вперед – Боре оставалось только вздохнуть и последовать за ним.  Усталые глаза нашего героя не различали ничего, кроме соломенной шляпы Эда, которая служила ему маяком в чернильном море летней ночи.
Знал бы он, что маяком эта шляпа служила не ему одному…

… Седой тихим ходом плелся на одной из «служебных» развалюг за двумя объектами. Обгонять их он не собирался – мало ли какой фортель щенята вдруг выкинут? Свое особое снаряжение тоже в ход не пускал – ночью от него, к сожалению, толка было мало. Подспутно Седой изучал окрестность – все – таки ему здесь еще целый месяц, как говорится, жить и работать!
Город (если это можно было назвать городом) достаточно быстро сменился открытым пространством – раздольным полем, которое раньше, определил Седой опытным взглядом, было засеяно и давало регулярный урожай. Подобный буколический пейзаж наблюдался довольно долго – что, вкупе с вынужденно – мизерной скоростью, порядком разозлило Седого. Да и поесть сегодня толком не удалось…

… Поесть сегодня толком не удалось, но нашим героям было все равно – они же ведь находились буквально на финишной прямой! Вот, наконец, дорога сделала резкий поворот и взорам путешественников предстал низенький, кургузый домишко, в котором, как сказал Эд, жил паромщик. Прямо за домиком дорога шла вниз, и заканчивалась… великой русской рекой Окой! Ока в этом месте действительно была «великая», то есть очень большая, широкая, полноводная. Когда – то здесь был мост на ту сторону, прямиком в Старую Рязань, потом мост был разрушен и его место занял паром, курсирующий между двумя берегами каждый час. Но именно в данный момент друзей ждало довольно жесткое разочарование…
- Ё моё, а парома – то и нет! – вскричал первым разобравшийся в ситуации Кудряков, добавив к сказанному несколько не вполне печатных идиоматических выражений.
- Как нет парома? – смешно растягивая слова промямлил окончательно шокированный Борис.
- Судя по всему, паромщик решил сегодня закончить на час раньше… - произнес Эд с самым мрачным видом.
- Что же нам теперь делать? – у Бори не осталось никаких эмоциональных и физических сил – сейчас он был не способен даже ругать своего незадачливого товарища.
Стоявшие в растерянности ребята не заметили, как прямо мимо них, мягко шурша шинами, проехала видавшая виды машина.
- Еще один бедолага на паром надеялся… - только и сказал на это Эд, не подозревая о том, какую опасность таит для него этот «бедолага».
- М – да… Ну и денек… Классно раскопки начинаются, ничего не скажешь! – в бессилии Боря сел прямо на свою сумку – А я – то по наивности полагал, что приключения закончатся на поездке со свидетелями Иеговы!
- Эмм… Они же нам ничего не сделали, верно? – попытался утешить его Эдмунд – Довезли, как надо… И вообще, оказались милыми ребятами, я с ними просто классно потрепался…
- Да уж, милыми – уныло произнес Борис – Эти оказались милыми… А могли и убить где – нибудь посреди бескрайнего рязанского леса…
- Значит судьба такая, детка! – хлопнул друга по плечу неунывающий Эд – И вообще, хватит ныть! Мы уже почти приехали, старик! Ты в Старой Рязани! Врубаешься?
- Я – то врубаюсь – устало согласился его собеседник – Вот только надо бы решить, что нам делать?
В ответ на это Эд изобразил напряженную работу мысли, для чего снял шляпу и несколько раз потер правой рукой левый висок, на который падала густая прядь его темных вьющихся волос, а затем снова надел шляпу. Как это ни странно, данный обряд возымел свое действие и мозг Кудрякова снова заработал, как часы.
- В принципе, есть три варианта – заметил он и сразу замолчал, словно актер, выдерживающий паузу перед зрителями.
Но сейчас паузы были явно не к месту, о чем ему не преминул напомнить Васильев.
- Первый из них – перебраться вплавь – продолжил как ни  в чем не бывало Эд – Но этот вариант отпадает… Нет, я бы переплыл вместе со всем скарбом, как нечего делать, но вот ты… Это да… Так вот, второй вариант – заночевать у паромщика. Он не меняется уже который год – жутковатый тип, похожий на Фредди Крюгера… В общем, если ты, деточка, не боишься, мы могли бы переночевать у него за плату, эквивалентную двум бутылкам водки или одному литру местного самогона. А самогон здесь… Такая нямочка… (Он характерно причмокнул губами, словно предвкушая удовольствие от этого божественного напитка)… Ну, тебе, непьющему, этого не понять… Ты максимум пиво хлестать можешь, дурень…
- Есть еще варианты? – раздраженно перебил его Боря.
- Ай – ай – ай, молодой человек! – в шутливом гневе покачал головой Эдмунд – Сколько раз вам говорить, нехорошо перебивать меня, когда я говорю гениальные вещи? Третий вариант таков – мы можем заночевать прямо здесь, благо спальные мешки у нас с собой. Переправимся на первом же пароме и поспеем в лагерь аккурат к завтраку… Ну, какой вариант мы выберем?
Разумеется, был избран именно третий вариант, хотя для домашнего мальчика Бори все было непривычно и не то чтоб по – кайфу.
- Кстати, а тот мужик на старой машине так и не уехал – заметил Боря, забираясь в свой спальный мешок.
- Вероятно, он пригрелся у старого доброго паромщика! – проговорил почти засыпающий Эд.
И это было абсолютной правдой.

2.

Первым из более чем семи десятков обитателей археологического лагеря, кто заметил появление в нем наших героев, был сын одной из его начальниц. Женщина донельзя харизматичная, она и имя – фамилию – отчество носила под стать: звали ее Жозефина Павловна Огурцова. Очень сомневаюсь, что в Рязани, откуда она была родом, нашлось бы достаточно большое количество женщин с подобным именем. Еще меньше отыскалось бы людей с таким же голосом, как у нее. Про ее голос говорили, что им можно поднять даже покойников из древних рязанских захоронений – чего уж там говорить о незадачливых археологах, проспавших завтрак? Еще очень многие удивлялись тому, каким образом этакий голосище мог уместиться в таком тщедушном теле, как у нее. И действительно: у милейшей Жозефины Павловны было вовсе не «телосложение», а, скорей уж, «теловычитание». Однако тем, кому посчастливилось или не посчастливилось (это уж кому как – в зависимости от его поведения в лагере) близко с ней познакомиться, было известно: когда «железная Жозефина» впадала в жуткую ярость, она начинала говорить очень вкрадчиво, отчасти даже приторно. И вот этих самых сахарных интонаций в ее голосе боялись буквально все: от бандерлогов – первокурсников до подлинных мастодонтов студенческого или околостуденческого цеха.
Но вернемся, так сказать, к тайне имени. С таким именем, как у нее, ей была прямая дорога в историки – имя – то довольно известное благодаря первой жене Наполеона Бонапарта! Кстати, по примеру своей знаменитой тезки, наша Жозефина тоже развелась со своим мужем, который, очевидно, не выдержал ее кочевого образа жизни. Помимо алиментов ей достался сын Иван, которому на момент описываемых здесь событий стукнуло пятнадцать лет. Юноша рос в основном на природе и вымахал в настоящего красавца – ему никто не давал меньше двадцати. Да и внутренне парень был развит изрядно, не по годам, что и позволяло ему участвовать в раскопках на летних каникулах.
Для того чтобы пока оставить Жозефину Павловну в покое, замечу, что и фамилия у нее была говорящая. Так звали, если помните, героя старенькой комедии «Карнавальная ночь». Подобно ему, Жозефина Павловна боролась за нравственность, порой, как говорится, перегибая палку, но при этом после «второй вечерней рюмки» ее организаторский пыл куда – то пропадал… Да и по утрам она нередко бывала не в лучшей форме… Несмотря на эту слабость (а уж где – где, а в лагере археологов этим вообще мало кого можно было удивить), Жозефина Павловна пользовалась вполне заслуженным авторитетом и уважением – и далеко не только в пределах лагеря…
… И вот сейчас ее сынок, сидевший за завтраком на самом краю длиннющей лавки под навесом, заметив две приближающиеся фигуры (одну согбенную – борину и одну приметную, в соломенной шляпе - эдову), крикнул зычным юношеским баском (не иначе подобные таланты от маменьки унаследовал) на весь стол:
- Эй, посмотрите! По – моему, к нам опять прибыли новые члены!
- Точно члены? – тут же встрял в разговор сидевший рядом Сеня Полетаев, высокий загорелый рыжеволосый детина с обильным пирсингом, любитель спошлить в тему и не в тему.
- В каком смысле? – не понял Ваня.
- В смысле, что девушек среди них нет? – пояснил Сеня и добавил полушутя – И вроде не лабух уже, взрослый, а все не разбирается…
Ответ Ване не понадобился, так как в ту же секунду наши герои оказались в самом центре археологического лагеря.
Кстати, воспользуюсь случаем и расскажу о лагере. Он располагался в весьма живописном месте, на небольшой возвышенности, недалеко от Оки. Далее дорога, по которой можно было или прийти, или проехать в лагерь, уходила еще выше, поднимаясь на обширное плато – бескрайнюю равнину, которая когда – то давно являлась городом под названием Рязань, а теперь, выражаясь археологическим языком, стала городищем, мертвым городом. Хотя с последней формулировкой любой археолог, пожалуй, не согласился бы: какой же это мертвый город, если он до сих пор таит в себе так много интересного!
Раскопки в здешних местах начались примерно в середине прошлого столетия, а лагерь оформился где – то в 80 – ых годах. Примечательной особенностью лагеря, помимо неизменной Жозефины Павловны, служила небольшая часовня, которая, впрочем, уже давно не действовала. Надо сказать, что неподалеку от этой самой часовни жизнь буквально била ключом: там, во – первых, каждый день специальные дежурные (как правило, девушки, но попадались среди них и парни) в особых емкостях отмывали добытые на раскопах находки от грязи, для того чтобы можно было определить  их возраст, а, следовательно, и их подлинность и ценность.
Во – вторых, окрестности часовни, вероятно, по причине тени, которая создавалась не только самим строением, но и деревьями, растущими рядом, служили общепризнанным местом отдыха: там ежевечернее возлежали гламурные и не очень барышни в купальниках, а также немногочисленные интеллектуалы – очкарики – ботаники, не готовые расстаться с томиком любимого Аристотеля больше чем на сутки. Как ни странно, симбиоз гламурных дурочек и заумных хлюпиков всякий раз оказывался весьма прочным. Изредка в эту лаунж – зону залетали первые красавчики археологического лагеря – очевидно, их привлекали девушки в купальниках (будем надеяться, что не хлюпики с Аристотелем) – но, будучи мягко, корректно и весьма интеллигентно посланы на три всем известных буквы, они тут же улетали восвояси и не с чем.
Днем, когда все уходили на раскопы и жизнь в лагере практически замирала у часовни оставались только приболевшие или привилегированные археологи из числа самых заслуженных. Заболеть в лагере, кстати, было довольно – таки легко. Основными причинами являлись пищевое отравление, алкогольная интоксикация и солнечный удар. Неподалеку от часовенки также были навалены доски, предназначенные на растопку единственной во всем лагере печки.
За этой древесной грудой, разделенный с ней узенькой тропинкой, следовал, так сказать, пищеблок. Когда – то здесь была полноценная деревянная кухня, но за год до описываемых здесь событий в лагере произошел пожар – к счастью, каким – то чудом обошлось без человеческих жертв – однако кухней пришлось пожертвовать: ее пламя не пощадило. Эд с Борей, впервые вместе прибыв в лагерь, как раз застали строительство новой кухни в самом его разгаре. Восстановительными работами занимался специальный отряд из пяти студентов (разумеется, НЕ бандерлогов), которые не выходили на раскопы, но при этом вовсе не прохлождались, а вкалывали от зари до зари под руководством рязанского прораба Евгения Никифоровича, который был – и это знали все в лагере, включая даже бандерлогов – давней и невзаимной любовью железной Жозефины Павловны.  По слухам, сразу по завершении строительства всему отряду была обещана внушительная премия.
С этой кипяще – бурлящей стройкой соседствовал уже упоминавшийся мной навес, под которым стоял длиннющий стол, служивший преимущественно для трапезных целей. О других вариантах использования стола будет сказано чуть ниже… По обеим сторонам этого произведения архитектурного и дизайнерского искусства находились не менее длинные скамьи, на которых всегда хоть кто – нибудь, да сидел. На некотором удалении от стола внимательный взгляд мог заметить три умывальника и один душ – топтун, в который наблюдалась пермоментная очередь, что приводило к полному манкированию его большинством юных археологов – одни предпочитали купаться непосредственно в реке Оке, находились и те, кто полностью воздерживался от водных процедур.
Другой альтернативой являлась речка Серебрянка, вытекавшая из трубы в небольшой рощице рядом с лагерем – она же служила одним из главных источников воды для лагеря – правда, из нее брали воду исключительно на хозяйственные нужды. Для питья был колодец в соседствующей с лагерем деревне, что начиналась прямо за часовней. Около душа и умывальников была уже знакомая читателю печка, на которой в основном кипятили воду, принесенную из Серебрянки.
За пищеблоком полукругом раскинулись разнокалиберные палатки, в которых жили рядовые участники археологической экспедиции. Высокое начальство (о котором отдельно тоже будет сказано несколько ниже – но, впрочем, с Жозефиной Павловной читатель уже познакомился) проживало в довольно комфортабельном (особенно, в сравнении с палатками) фургончике – как и положено, на некотором удалении от весьма шумного палаточного городка. Палатки были натыканы повсюду – и их количество росло пропорционально с количеством юных археологов, прибывающих в лагерь. Кто – то строил палатки на возвышенности, кто – то предпочитал своеобразную равнину вблизи пищеблока (минус – сложно уснуть, плюс – недалеко идти до завтрака), а кому – то места хватало только для того, чтобы разместиться где – нибудь в самой низине.
На вершине импровизированной горы раньше находилось кладбище, от которого нынче остался только высоченный крест, безмолвно наблюдавший за лагерем, деревней и проплывающими по Оке взад – вперед баржами. Люди в лагере были преимущественно молодые, свободные от страхов и предрассудков, а потому к соседству с кладбищем относились даже с юмором: «Соседи у нас тихие, мирные…» - любили шутить многие из них.
С одной стороны, лагерь был ограничен дорогой, ведущей наверх, по которой днем и ночью пылили автомобили с местными номерами. С другой стороны, высилось кладбище с крестом, на восточной границе была часовня, а с юга раскинулась деревня, которая, может, и имела название, вот только я его, дорогой читатель, к сожалению, не запомнил. Ну а в самом низу, само собой, текла река Ока.
Мой рассказ о лагере был бы не полным без упоминания о туалетах, представлявших собой самые обыкновенные выгребные ямы и располагавшихся в самом дальнем конце лагеря. Причем более или менее цивилизованным мог с натяжкой называться только один из них и – как не трудно догадаться – это был НЕ мужской туалет.
Вот теперь у читателя, должно быть, сформирован наиболее полный образ того места, в котором на протяжении целого месяца июля происходили главные события нашей истории, и я вполне могу вернуться к тому моменту, как Эдмунд Кудряков и Борис Васильев прибыли в археологический лагерь под Старой Рязанью.


3.

Больше всего стеснительный и домашний Боря боялся, что местная тусовка, едва его увидев, тут же подвергнет его насмешкам и издевательским шуткам. Повторюсь, особым авторитетом наш герой в Университете не пользовался, хотя вовсе не был самым забитым из всех – просто в глазах окружающих он был ущербен, и их непоколебимая вера просто не могла не передаться ему.
Однако стоит заметить, что никакого особого ажиотажа их с Эдом появление в лагере не вызвало: слава Богу, завтрак не был прерван, просто несколько однокурсников Кудрякова вышли навстречу нашим героям,  да некоторые девушки, как не преминул заметить Боря, повернулись к ребятам в ленивой заинтересованности – но лишь на мгновение, чтобы снова уткнуться невыспавшимися носами в варево, которое здешние чудо – повара без особого успеха выдавали за овсяную кашу.
- Какие люди! – шумно дыша вчерашним перегаром раскрыл для Эда свои псевдодружеские объятия Антон Емелин (друзьями они не были и быть не могли, ибо русский националист, как известно, не самый лучший кандидат в друзья русскому еврею – это Емелин с успехом и доказал, сразу же после кратких объятий принявшийся демонстративно отряхиваться – на потеху парочке своих друзей – единомышленников, наблюдавших за сценой из – под навеса – Эд, с присущей ему невозмутимостью, пропустил подобный демарш мимо глаз и ушей).
- Здорово, брат! – с куда большей искренностью в голосе поздоровался Слава Мозговой (долговязый, коротко стриженый парень по кличке, само собой, «мозг»).
Эд в ответ по – деловому похлопал его по плечу и пожал руку.
- Ба, да ты и… Бориньку с собой прихватил! – наконец – то снизошел до Васильева Антон и тут же, всем своим видом выказывая глубочайшее презрение, отправился обратно под навес.
До Бориса он докапаться пытался, но его планы постоянно срывались: главным препятствием, разумеется, служило то обстоятельство, что Боря был русским. Но это не мешало Антону презирать приятеля Кудрякова, а самому Боре опасаться его непредсказуемого нрава и периодических язвительных эскапад.
Подошел поздороваться и невысокий, но весьма крепкий молодой человек с волосами, убранными в коротенький хвостик. Он был хорошо знаком и Эду, и Боре. Сначала Федя Злов (а именно так звали этого парня) учился на одном курсе с Васильевым, но на исходе второго года обучения, во время летней сессии, подвыпив, решил с друзьями (которые находились в этот момент примерно в том же агрегатном состоянии, что и он) стащить из здания родного универа… огнетушитель. За каким хреном трем пьяным раздолбаям понадобился сей предмет, что они там хотели потушить – так и осталось неизвестным. Зато известен дальнейший ход событий: горе – злоумышленники, естественно, были застуканы бдительным охранником (который, впрочем, и сам был не сильно трезвее) и отведены прямиком к декану исторического факультета. Всем троим был объявлен жестокий выговор или, выражаясь внутренним сленгом истфака, «китайское предупреждение». Все бы ничего, но для незадачливого Федора оно оказалось уже третьим по счету, что автоматически привело его к расставанию с родимым Университетом. И теперь он учился уж совсем в другом ВУЗе… Вот такая вот получилась трагикомичная история.
Но на раскопках дела у Феди шли куда лучше, нежели в его alma mater: это была для него уже четвертая экспедиция и он по праву носил гордое звание заслуженного бойца лопаты и нивелира. К Боре он всегда относился со снисходительной иронией и его возможных подколов тот опасался даже гораздо сильней, чем злых и агрессивных, но в то же время слишком тупых и прямолинейных  нападок со стороны бесноватого Антона.
Надо заметить, что Федя, уже в который раз, удивил: Бориса он не только не подкалывал, а даже наоборот, весьма обрадовался его приезду. Это придало Боре душевных сил, избавив от некоторого волнения и, как следствие, скованности и зажатости, которые овладели им при входе в лагерь. Изрядно улучшил его настроение и Ваня – первым заметивший их сын Жозефины Павловны – он был настолько любезен, что предложил ребятам закинуть их довольно – таки внушительные баулы в свою палатку, «покуда вы, чуваки, еще не обзавелись жильем».
Повторюсь, наши герои поспели к самому разгару завтрака, а потому каждому их них при распределении досталось по тарелке еще горячей каши (изрядно проголодавшийся Боря нашел ее весьма недурной) и по чашке чая (сахара при этом пришлось немного подождать, так как сахарница довольно долго совершала путешествие с другого конца стола). На раздаче в тот день стояли две очаровательные девушки, совершенно незнакомые Боре, которые так заразительно и мило всем улыбались, что не улыбнуться в ответ не было совершенно никакой возможности.
В общем и целом, жизнь налаживалась и вчерашний инцидент уже казался Боре весьма забавным и лишь воспоминание об оставшейся в Москве Насте Антокольской несколько омрачало благодушное настроение нашего героя.
Как новички, ребята сели в самый конец стола. Боря держался скромно, молча расправляясь со своей порцией каши. Другое дело Эд: он настоящим метеором промчался близ стола, пожал кучу рук, отвесил уйму сомнительного содержания комплиментов (первое, само собой, предназначалось парням, второе - девушкам). Короче говоря, вел себя донельзя активно и даже нагло, напоминая повадками российских актеров, тщетно желающих что – то кому – то доказать в Голливуде. С его манерами не были знакомы разве что бандерлоги – первокурсники, поэтому особого внимания на шумного бориного приятеля никто не обращал. Тем более, что в лагере и без него было довольно – таки шумно: говорили буквально  все, иногда разом – поэтому то, что происходило под навесом, казалось Боре чем – то средним между биржей и муравейником.
Гораздо больше разговоров вокруг вызывал новый человек, многим совершенно незнакомый – а именно Боря. До него за завтраком долетали какие – то обрывки бесед, но он старался не обращать на них никакого внимания. Как оказалось впоследствии, делал он это абсолютно зря…
Заканчивая свой завтрак, Боря поймал себя на довольно неожиданной и странной мысли: несмотря на то, что он еще и часа не пробыл в лагере, ему казалось, тем не менее, что на раскопках прошла вся его сознательная и даже несознательная жизнь. И эта мысль, это осознание сделало его еще более уверенным, вдохнув в него некую неведомую и недоступную для забитого дохлика энергию. А может, эта энергия всегда была с ним – просто до определенного момента она, как бы это сказать, спала?
- Не знаю, почему, но мне кажется, что я всю жизнь провел в лагере – поделился Борис своими мыслями с другом, когда они  вставали из – за стола.
- Ага – кивнул в ответ Эд – Я, такое впечатление, что и вовсе не уезжал из этих мест с прошлого года!
После завтрака будущим светилам археологии давали обыкновенно свободные десять минут. Каждый проводил это время по – разному: кто – то успевал выкурить сигаретку, кто – то – шлепнуть какую – нибудь пробегающую мимо юную леди по ее соблазнительной «пятой точке», а кто – то просто заныривал в свою палатку – либо за забытыми там нужными вещами, либо желая немного поваляться после еды в ожидании тяжелого восьмичасового рабочего дня.
Хочу заметить, что в археологическом лагере  под Старой Рязанью были собраны студенты из разных учебных заведений. Подавляющее большинство из них, понятное дело, составляли учащиеся исторического факультета одного очень известного столичного педагогического Университета. Но была там, например, и немногочисленная, но весьма дружная колония, состоявшая из студентов – социологов, с двумя представителями которой Эд и Борис познакомились сразу после завтрака.
Первым из них был Илья Попов – молодой человек с очень приметной внешностью. Невысокого роста, с грустными, даже трагическими глазами, которые навевали сходство со ссыльным русским социалистом 19 века (аккуратная рыжая бородка клинышком и интеллигентного вида очки только подчеркивали это впечатление) он уже к моменту знакомства был достаточно смугл, что говорило о том, что Илья провел достаточно большое количество времени в археологическом лагере. От нестерпимо палящего солнца Илью спасало полотенце, которое он всякий раз ловко обворачивал вокруг головы, что делало его похожим уже не на русского революционера, а, скорее, на арабского моджахеда. Именно это сходство побудило Борю придумать для нового знакомого прозвище: по аналогии с известным палестинским лидером он назвал его Арафатом. Илья на прозвище нисколько не обиделся – оно ему даже, наоборот, понравилось и стало причиной быстрого установления дружеской симпатии между ними.
- Вот только Арафат недавно того… умер… - не преминул высказаться на этот счет Эд, которому, очевидно, не понравилось, что не он выступил автором столь остроумного и всем понравившигося прозвания.
- В таком случае будем считать, что в меня вселился его революционный дух! – разрешил проблему сам Илья – Арафат.
Другим новым лицом был не менее колоритный Саша Чеботарев. Вот только колоритен он был, если так можно выразиться, в другую сторону. Дело в том, что, будучи вообщем – то неплохим парнем, он отличался, как бы это помягче… некоторым занудством и склонностью к самокопанию. И это, разумеется, сильно портило то впечатление, которое он производил на окружающих, в полной мере служа той самой пресловутой «ложкой дегтя» из пословицы. Вдобавок он был еще более домашним, нежели Боря – прямо – таки настоящее «тепличное создание», дитя городских джунглей, исчадие урбанизации, совершенно не приспособленное к жизни за пределами МКАД. Можете себе представить, какое «удовольствие» приносило ему пребывание в лагере – особенно поначалу. А уж в сочетании с его чертами характера получалась и вовсе совершенно гремучая смесь.
Он был обладателем достаточно заурядной внешности, единственным ярким пятном которой был его перебитый «боксерский» нос. Одевался Саша на раскопках в основном в майки, пляжные тапки и шорты, а голову прикрывал своей неизменной кепкой – бейсболкой, которая стала для него таким же символом и опознавательным знаком, как для Эда – его соломенная шляпа, продырявленная в нескольких местах. Можно с уверенностью утверждать: не будь участие в археологической экспедиции обязательным для социологов, он бы ни в жисть сюда не отправился.
У товарищей он, согласно фамилии, был известен, как «Чеб» или «Чебуратор», а Боря с Эдом втихаря называли его между собой «плаксой» и «ребенком» - впрочем, совершенно беззлобно и ничуть не желая этим его обидеть.
Вот с такими новыми знакомыми ребята и вышли на традиционное утреннее построение, во время которого все археологи должны были предстать пред светлыми ликами своих начальников.
Наступает самое время рассказать о других начальниках лагеря, что я сию минуту и сделаю. Итак, какие же вожаки были у молодых археологов, помимо Жозефины Павловны? Со стороны исторического факультета в эту когорту тогда входил Сергей Михайлович Кикин – среднего роста загорело – седовласый – с начинающейся лысиной мужчина. Его основной униформой были знаменитые светло – голубые шорты, больше напоминающие, пардон, трусы. В Университете он преподавал, ясное дело, археологию и славился своим более чем принципиальным отношением к несчастным первокурсникам.
Социологов представлял Виктор Юрьевич Макарычев – добродушный бородатый великан лет сорока, чем – то отдаленно смахивающий на Хагрида из всем известной попсовой сказочки про очкастого припадочного мальчика – волшебника. Он был, тем не менее, безумно обаятелен, имел твердый и немалый доход и, самое главное, являлся к тому моменту дважды разведенным гражданином – что делало его довольно – таки притягательным как для романтически настроенных, так и для прожженно – меркантильных студенток, которые осаждали его буквально со всех сторон и по любому поводу. Впрочем, к его чести надо сказать, что ощутимого успеха подобная осада им не приносила.
Был в лагере и человек, достаточно уже взрослый, хоть и не старый, поживший, опытный, но при этом далеко не профи в археологии. Несмотря на это, Игорь Петрович Булыгин был достаточно пылким энтузиастом и, будучи весьма успешным рязанским предпринимателем, по слухам, брал на себя основное финансирование проекта под названием «раскопки в Старой Рязани». Вместе с ним в лагере находились его молодая жена (уж не помню, какая по счету, но что не первая – это точно) и их маленькая дочка, Маша, которая вечно была всюду и всем мешала – то есть делала именно то, что и должны делать все уважающие себя дети в ее возрасте.
Связующим звеном между студентами и начальством должен был служить аспирант Кикина Витя Корнеев. Я говорю «должен был», потому что он больше всего в лагере интересовался двумя вещами: местным самогоном и своей девушкой – сожительницей – гражданской женой (ее статус так и остался неопределенным – но я лично не вижу никакой принципиальной разницы между тремя этими понятиями) по имени Юлия, а потому никакого давления с его стороны юные археологи, к счастью, не ощущали. Да и попробуй он на них надавить как его бы тут же подвергли какому – нибудь наказанию, самым гуманным из вариантов которого было бы утопление в Оке (благо она текла неподалеку).
И, наконец, последним представителем своеобразной администрации лагеря был Георгий Петрович Черенков. Скажу прямо – он являлся весьма и весьма неоднозначной личностью. С одной стороны, Георгий Петрович выделялся на фоне своих коллег авторитетом в научном мире – все – таки, докторская степень и несколько общепризнанных монографий – это не шутка!  Но, с другой стороны, все его достижения остались далеко в глубине 70 – х – 80 – х годов прошлого века. А  веке нынешнем Черенков мог похвастаться только хроническим алкоголизмом, заплывшим лицом и внушительным животом, напоминающим барабан и решительно разбивающим теорию о том, что мужчины не в состоянии забеременеть. 
Поэтому Георгий Петрович годился только в качестве страшилки для и без того донельзя запуганных бандерлогов.
- Вот я сейчас пойду и расскажу все Георгию Петровичу Черенкову – он с тобой быстро разберется! – любила иногда высказать очередному «зеленому» правонарушителю Жозефина Павловна.
Впрочем, сие археологическое светило редко изволило выходить на свет Божий, предпочитая глушить водочку наедине с собственным отражением в начальственном фургончике. А в редчайшие минуты трезвости он представал милейшим и добрым человеком, плохо отдающим себе отчет в том, где он находится.
Разумеется, Черенков слыл в лагере легендой, призраком, а Сенька Полетаев (и ему подобные рассказчики)  любил потчевать впечатлительных первокурсниц байками о «рязанской Железной Маске»
- И тогда коварная Жозефина опоила прекрасного принца своим зельем и превратила его в болотное чудище по имени Черенков! – частенько говаривал он зловещим шепотом и с придыханием у вечернего костра на безопасном удалении от начальства.
Не было Черенкова и на первом для Бориса построении. Также отсутствовал Витя – вероятно, отсыпался в своей палатке после вчерашнего.
- Итак, граждане археологи – студенты – аспиранты – на манер персонажа одной всем известной комедии пророкотала Жозефина Павловна, явно пребывавшая в то утро в хорошем настроении – Кто хочет поработать??
Ответом ей, естественно, было дружное, коллективное молчание. Казалось, весь лагерь на мгновение поменялся местами с близлежащим кладбищем.
- Я так и думала – констатировала Огурцова – В таком случае, выбор придется делать мне. Для начала…
- … Для начала надо бы выяснить, кто пойдет за водой в лагерь – заметил прораб Евгений Никифорович, тоже здесь присутствовавший.
Только ему, по вполне понятным причинам, разрешалось перебивать железную Жозефину.
- Совершенно верно – согласилась она – Ну так, кто сегодня? Может, ты, Антон?
И выжидательно повернулась к Емелину.
- Но, Жозефина Павловна… - сразу же загундосил тот – Я позавчера за водой ходил! Нельзя же так часто! Вон, у нас вновьприбывшие есть, Кудряков с Васильевым… Пусть они сходят!
Вероятно, у Жозефины и правда сегодня было хорошее настроение, ибо она крайне редко меняла уже принятое решение: теперь же она с сомнением оглядывала худосочных Борю и Эда.
- А донесут ли? Ну да ладно… У нас мало времени! Ма – ло – хлопнула она в ладоши – А кто еще с ними пойдет? Там же четыре человека требуются…
И вот тут вверх взметнулась рука Ильи Попова:
- Мы – просто сказал он, подтолкнув вперед плаксу – Чеба (чего тот не ожидал и поневоле вышел из строя).
- Хорошо – сразу же резюмировала Жозефина – Ступайте к часовне, я вам сейчас все выдам.
Дальнейшего хода утренней планерки наши герои не видели, а потому для них осталось неизвестным, как все археологи разделились на три отряда, по числу отведенных им раскопов, разобрали весь необходимый инвентарь и организованно пошагали навстречу работе.
Жозефина Павловна вручила ребятам два огромных бидона на четверых и поинтересовалась, знают ли они, куда идти.
- Знаем – без особого энтузиазма ответил за всех Саша.
- Что – то ты не больно рад подобной работенке! – сказал ему Боря, когда они выступили из лагеря в деревню.
- Подожди – невесело усмехнулся тот в ответ – Когда узнаешь, что это за РАБОТЕНКА, и ты не обрадуешься!
И тут же обратился к Арафату:
- Но это же полное безобразие, Илья! Мы здесь и недели не прошло, а идем за водой уже третий раз! Что, в лагере больше некому сходить?!
- Не знаю – флегматично пожал плечами Попов – Но в этот раз мы сами вызвались…
- Это ты вызвался! – вскипел Чеботарев – За каким, спрашивается, хреном??
- А что, мне за водой ходить нравится – примирительно проговорил Илья и тут же спросил, обращаясь к Эду:
- Вы на какой раскоп хотите идти?
- Еще не решили – ответил ему Кудряков – А ты какой посоветуешь?
- Идите к нам, на «собачью радость» - с готовностью ответил тот.
- Собачья радость? – переспросил Боря – Это так раскоп называется?
- Да – кивнул, соглашаясь, Илья – А называется он так потому, что располагается на самом кладбище и там, само собой, много костей – а что больше всего любят собаки?
- А «Подарок» еще функционирует? – спросил у него Эд.
- Функционирует, но говорят, что последнее лето – поправил в руках бидон Арафат – Там мало интересного.
- И там копает этот козел Емелин! – тут же влез в разговор Саша – Он всех постоянно шпыняет, но ему все сходит с рук! Не понимаю, куда смотрит Макарычев?
- Потому и шпыняет, что ему все позволяют – не без иронии в адрес Чеба ответил Илья.
- А почему этот раскоп называется «Подарок»? – Боре, понятное дело, было интересно абсолютно все.
- Там прям на раскопе сохранилась арка от какого – то древнего здания, а раскоп ПОД АРКОЙ, отсюда и название – со знанием дела изрек Эд.
- Да мне наплевать на все эти названия! – никак не унимался Чебуратор – Я здесь совершенно озверею!
- Не писай в рюмку, братан! – ободряюще хлопнул его по плечу Илья – Прорвемся!
- Зачем так сильно!! Я же обгорел! – сморщился в ответ тот.
- А сколько тут вообще раскопов? – продолжал играть в почемучку Боря.
- Более шести десятков… - начал отвечать Арафат.
- … Но нам доступны только три из них – подхватил Эд.
- Какой же третий? – в очередной раз поинтересовался у них Боря.
- На валу. Он не имеет названия, но мы туда точно не пойдем – с неожиданной твердостью в голосе ответил Эд.
Незаданные вопросы буквально застряли у Бори в глотке, но сейчас было не до разговоров, так как они подошли к единственному во всей деревне колодцу.
Когда огромные бидоны были наполнены водой с помощью имевшихся близ колодца черпаков, которыми воду переливали из ведра в предназначенную для нее емкость, началось самое «веселое»: дорога назад. Дело в том, что дорога до лагеря была, хоть и недалекая, но очень и очень неровная – много спусков и подъемов, а также кочек. К тому же иногда приходилось пробираться через густые заросли, шагать по щебенке – а ведь надо было донести до лагеря ПОЛНЫЕ бидоны! В общем, если до колодца молодые люди были еще бодры и веселы, травили анекдоты и вспоминали знакомых девушек, и даже заключили шуточное пари на тему того, кто первым доставит бидон к месту назначения, то к моменту возвращения в лагерь им всем, кроме, пожалуй, Эда (который, в отличие от Саши, вообще крайне редко предавался унынию), явно было не до смеха.
Пари, конечно, выиграла пара Чеботарев – Попов. Видимо, сказался опыт – все таки, в третий раз за неделю воду носили! Чуть позже пришли Эд с Борей. Могли бы прийти еще позже или вообще не прийти, если бы на одном из последних участков дороги Кудряков, осознав всю тщетность и бесперспективность дальнейшего пути в таком положении, решительно не забрал у товарища бидон и не понес его в гордом одиночестве. У самого лагеря они вновь понесли его вместе, чтобы не позорить Васильева. Справедливости ради стоит заметить, что не приученный к тасканию таких тяжестей Боря очень старался и, уж во всяком случае, не стонал, как Саша Чеботарев.
Так или иначе, но, разобрав нехитрый инвентарь (а основной инструмент рядового археолога – это, конечно же, лопата) ребята наконец – то «вышли в поле».
Им предстояло весь месяц трудиться на раскопе под названием «собачья радость».