Триптих о театре

1.
Люди, работающие в театре,
похожи на зеркала,
которые отражают только одного человека:
Константина Сергеевича Станиславского,
некоторые умеют отражать Мейерхольда,
но все они – немного ущербные люди,
если говорят, что театр –
это единственное, что у нас осталось...
Точнее, у них, –
а у меня – стеллажи стихов в голове,
пьяные музы в спальных мешках
и дом, в котором нет ни одного зеркала.

2.
Актеры и поэты –
это инь и янь,
Тристан и Изольда.
Иногда мне кажется,
что между ними любовь,
а на самом деле
между ними бездна,
и вот я гляжусь в эту бездну
и ничего не вижу,
иногда плюну в нее – и отойду,
перепрыгну на другую сторону,
потопчусь там – и назад,
и так всю жизнь.
Надеюсь,
скоро эту бездну сровняют с землей,
и я буду просто ходить по земле.

3.
Человек склонился над пьесой.
Его намерения очень серьезные.
Вот он вытаскивает из пьесы
кишку, потом вторую,
его рука застряла в желудке,
его упорство поражает,
человек знает – он непобедим!
Пьеса почти не сопротивляется.
Вот он вытаскивает руку из желудка
и принимается за почки –
слава Богу, их только две,
но еще есть тазобедренный сустав
и половые органы,
но человек справится с ними,
он на пьесах собаку съел.
Пот течет черными ручьями по его лицу
и стекает в открытые внутренности,
человек кряхтит.
Солнце уже успело зайти и снова выйти.
Долго держать пьесу на открытом воздухе нельзя –
она разлагается.
Я стоял на холме и смотрел в подзорную трубу.
Человек выглядел очень смешным:
мятая одежда, худая спина.
Наверное, он не ел больше трех дней.
Раза два он падал,
но его поднимал дух Станиславского.
Я убрал трубу и пошел дальше.

Впереди меня ждала забегаловка
и жирные гамбургеры:
они лежали на витрине, похожие на младенцев.
Я заказал два или три,
не помню.
В голове уже рождались какие-то стихи, –
я обязательно запишу их, –
а пока – мне было искренне жаль этого человека
и еще больше пьесу.
Фвраль 2007