Вы не автоответчик? а кто вы тогда? Былинка

Это случилось в те неправдоподобно прекрасные времена, когда я носил густую шапку волос, розовые очки и был непоколебимо уверен, что стану дипломатом. Непременно выдающимся. Пришло время поступления в Университет. У стенда с информацией о потоках, консультациях и экзаменах столкнулся с парнем явно деревенского склада. Круглое улыбающееся лицо с россыпью веснушек и смешное для ленинградца оканье выдавало в нём выходца из соседней вологодчины. Мы познакомились; звали его Павел, но язык не поворачивался обращаться к нему столь солидно, и я звал его Пашей. Да он и не возражал – Паша так Паша.

Пошли на Невский, Паша всё крутил головой в разные стороны –  столько вокруг интересного! «Слушай, Паша, а девушка у тебя есть?» - без предисловий спросил я коллегу-абитуриента. Он вдруг смутился и покраснел так, что безчисленные веснушки стали походить на созвездия Млечного Пути. Да и у меня дело до знакомства с прекрасным полом пока не дошло. Весь расчёт на учёбу: на гуманитарном девушек всегда больше парней.

- Слушай, Саня, а сколько сейчас времени? – вдруг всполошился Паша. Часов у меня не было.

- Да ты зайди в будку, набери 09, тебе и ответят, - бездумно сказал я, не представляя последствий. Паша послушался совета.

Минут через десять он вылез из душной кабинки и спросил: «А как мне с ней познакомиться?» От волнения его веснушки то разбегались, то вновь собирались вместе.

- С кем познакомиться? – не понял я.

- Да голос у девушки, время которая мне ответила, очень понравился, - честно признался знакомый.

- У какой-такой девушки тебе понравился голос? – уже со смехом вопросил я. – Да это же автоответчик, садовая твоя голова, никакой девушки там и в помине нет. Записали на магнитофон фразы и крутят автоматом при наборе номера.
    
       АВТООТВЕТЧИК
Вы не автоответчик? А кто вы тогда?
Отвечайте же! Отвечайте!
Ах, какая немыслимая пустота
Между нами – с печатью молчанья.
Ах, какая несвойственная естеству
Зачеканенность слова и тона.
Сдвиг времён – с тех копеечек двух
До новейшей чеканки жетона.
Автомат не ответит за смех,
За издёвку, за приступ печали,
За несчастно ушедший успех.
Это я, я за всё отвечаю.
Не видать измененья в лице…
И словам прозвучать не к месту.
Срыв на том, на другом конце
И дыханья, и слова, и жеста.
Павел Владыкин

- Не шути так, - чуть не обиделся он, - слышал я, как она заволновалась, когда я её имя спросил. – Хочу с ней встретиться. Пойду договорюсь о свидании, - и Паша вернулся в духоту стеклянной будки.

Решив опозорить деревню до конца, я устроился на скамейке, зная, что разговор будет коротким. Но проходили минуты, солнце поднимало круглую голову, а Паша всё не возвращался. Я съел две порции мороженого и издали глядел, как он возбуждённо крутит и крутит телефонный диск. Решив, что минут через несколько поеду домой заниматься, я стал разглядывать прохожих. Палило нещадно, и комедия с девушкой начала надоедать. Я уже собирался уходить, как появился мокрый от пота Паша и весело доложил: «Договорились на сегодняшний вечер на Стрелке». Я выпучил от удивления глаза, но было видно, что Паша вовсе не шутил. «А можно я на секунду гляну на вашу встречу?» - попросил я, всё же думая, что «деревня» тоже хочет подшутить надо мной в отместку.

- Приходи, - радушно пригласил Паша, - может, вместе в кафе сходим.

В восемь вечера мы стояли в ожидании встречи; я – с печоринской иронией на устах, Паша – с заметным волнением от неопытности. Через 15 минут появилась Она, стройная, красивая, в ситцевом платьице с оборочками.

- Здравствуйте, мальчики. Вы меня поджидаете? – Она взглянула на двух молодцов и безошибочно выбрала Пашу. – Это вы мне звонили? Вас Пашей зовут? А меня Олей. Куда пойдём?

Пробормотав причину, я скоренько удалился со стальным выражением лица. «Это же автоответчик! Он не может разговаривать – это технически невозможно!» - убеждал я себя, не веря происходящему.

Потом наступила пора экзаменов, и я про Пашу забыл. А встретились мы уже на собрании, на котором оглашали фамилии поступивших. Мы оба оказались в списке счастливчиков.

- Ну, как там Оля поживает? – спросил я, когда первая радость ненадолго отошла. –

-Нормально. На днях мы ездили с ней в Петергоф. Теперь собираемся Царское Село посетить. Присоединяйся, если хочешь.

Но мне тоже хотелось познакомиться с какой-нибудь симпатичной девушкой и прогуливаться с ней в белые ночи по набережным родного города. Под вечер зашёл я в неприметную телефонную будку на задворках, чтобы не мешали, и начал вертеть диск.

          ПОГОВОРИЛИ
«Время» на диске набрал я чуть свет:
«Марье Петровне – поклон и привет!
Как вам живётся? Надеюсь, не худо?
- «Восемь часов четыре минуты».

Звякнул попозже: «Вы, Марья Петровна,
очень устали уже, безусловно!
Что же на смену вам не идут?»
- «Девять часов девятнадцать минут».

Снова звоню: «Вы, считая минутки,
спать не ложились которые сутки.
Вздре’мнули бы, Марья Петровна!»
- «Десять часов. Ровно».
Сергей Погорельский

На третьем курсе Паша с Олей поженились, потом, я слышал, у них родился ребёнок; потом, что они уехали работать за границу: Паша стал дипломатом. А вскоре, вместе исчезновением двухкопеечных монет и жетонов, ушёл в прошлое и способ определения времени с помощью телефонов-автоматов.

У меня тоже появилась девушка, но мы познакомились, как обычно, в  безконечно длинном университетском коридоре филфака. Я давно бы забыл про эту историю, но как только в толпе попадается веснушчатая физиономия, в памяти всплывает абитуриент Паша и девушка Оля из телефона-автомата…

Такие чудеса только в юности и происходят.

                «КАК ЛИЦА ЖЕНЩИН В ЦЕРКВИ ХОРОШЕЮТ!»
На Конгрессе православных СМИ я рассказал м.Евфросинии (Седовой), редактору рижской газеты «Виноградная лоза», о своей тёте, проживающей в Латвии. Рассказ мой понравился, и корреспондент газеты вскоре поехала в г.Резекне ради встречи с Марией Петровной Сироткиной. Александр РАКОВ.

Эту прихожанку нашего храма Рождества Пресвятой Богородицы я приметила давно. Она бывает на службах нечасто, но всякий раз обращает на себя внимание моложавостью и благородной красотой, которая с годами не превратилась в руины, а лишь обезцветилась. Женщина, несмотря на явно преклонный возраст, выглядит просто замечательно. Как-то  раз подумалось: «Вот бы и мне до старости так сохраниться…»
   
Мы знаем, что Господь не только Сам  видит любого из нас до малейшего движения мысли, но и каждого с годами ставит перед миром – лицом к лицу, словно говоря: «Имеющий глаза да увидит тебя». И  лицо человека с возрастом начинает отражать его душу. Никакая косметика, никакой грим не спрячут печать жестокости на челе, под прищуром глаз не скрыть завистливый взор, гневливость не замаскируешь фальшивой кротостью... Наше лицо – главный свидетель всей нашей жизни.

Как лица женщин в церкви хорошеют!
Льёт свет на них высокий потолок;
На лист похож касающийся шеи
Повязанный косынки уголок.

Они стряхнули праздное, пустое –
Тщеславья пыль, обыденности след;
На них печать традиций и устоев
Лишь оттеняет женственности свет.

И не они ли – малые мессии,
Что, ничего не ведая о том,
Несут сквозь время суть самой России
В её значенье подлинном, святом?

Быть иль не быть – вопрос издревле главный.
Но не поглотит разума разлад,
Пока под сводом церкви православной
Молящиеся женщины стоят.
Надежда Веселовская
 
А как прошла свой путь эта седовласая женщина, если до глубокой старости сохранила благородство черт и красоту? Я бы, конечно, не узнала ее истории, если бы не случай. Как-то раз мне позвонила знакомая верующая — коллега по профессии — и предложила написать о некой резекненке Марии Петровне Сироткиной, прожившей долгую достойную жизнь. Я согласилась, и в назначенный час явилась к Сироткиной домой. Мне открыла дверь… та самая пожилая женщина, из храма.
 
Мария Петровна Сироткина (девичья фамилия Соловьёва) родом с Урала. Выросла в крестьянской верующей многодетной семье и была третьим ребенком. С раннего детства остались, как куски страниц обгоревшей книги, обрывки горьких воспоминаний о том, как их семью «загоняли» в коммуну, потом в артель, в колхоз, и забирали из хозяйства все стоящее: скотину, вещи, еду, посуду… Мама успела спрятать швейную машинку. Машинки имелись почти в каждой семье, и везде их в одночасье лишились. Отобранное власти заперли на складе, где и оставили ржаветь на десятилетия. Под склад использовали храм Божий, который закрыли в 20-е годы, выбросив иконы  и разогнав прихожан.
 
С детских лет Марии нравилось учиться и жить в сельской местности. Она замирала от восторга, видя, как колышется на полях пшеница, как ловко замеряет землю колхозный агроном, и тоже мечтала стать агрономом. Но сельхозтехникум был далеко. Поэтому после семилетки отец устроил дочку в среднюю школу. Кстати, из семерых детей Мария одна получила образование. Может, потому что больше других рвалась к знаниям?..
 
На Урале в ту пору не хватало учителей начальных классов. Марии, выпускнице средней школы, предложили работу в школе. С детьми работать оказалось интересно, а то, что не хватало знаний, не беда — помогали коллеги. Однако со временем она поступила учиться заочно в педагогический техникум. Вскоре старательную девушку избрали вторым секретарем райкома комсомола. Комсомольские работники в годы войны не сидели по кабинетам, а были с молодежью. Мария ездила по колхозам и старалась сплотить ребят. И они вместе старались приблизить святой час Победы.

Когда закончилась Великая Отечественная, стали возвращаться домой воины. Среди демобилизованных уральцев был молодой солдат Леня Сироткин, ставший мужем Марии. Через год в семье родился мальчик. Молодая мама успевала и малыша растить, и работать в школе, и учиться.
 
Как известно, стоит человеку отойти от Бога, в его душе образуется пустота, которую невозможно заполнить ничем. Люди переживали порой трудности, которых могло не быть, живи человек с Создателем… В советские времена люди забыли, что «счастье Божие внутри нас» и что уходить нужно, только если тебя гонят. Но многие люди, в поисках лучшей доли, срывались с насиженных мест, хотя дома, как известно, и стены помогают. Сироткины поехали в Свердловск вместе с семьёй сестры Леонида. Мария устроилась работать в школу, Леонид — на военный завод. В отделе кадров он заполнил анкету, в которой пришлось указать, что отец с семьей был раскулачен и сослан на север, работал в рудниках и расстрелян. А кого расстреливали? Ясно же: врагов народа. В отделе кадров вчитались в анкету нового работника и заявили: «Нам кулацкие дети не нужны. Чтобы в течение суток твоей семьи не было в городе».

Спустя годы отца Лени, сосланного только за то, что имел в хозяйстве молотилку, и позже за добросовестную работу в годы «ежовщины» расстрелянного, реабилитировали. А пока Леня жил с клеймом сына врага народа.

Сироткины наскоро упаковали вещи и уехали в Ригу, к другой родне. В Латвии, к счастью, «позорным» родством с «кулаком» не озаботились. Леониду, по профессии инженеру, предложили работу в Екабпилсе. Мария стала учительствовать. В Латвии в их семье родилась дочка. Спустя время, в связи с предложенной Леониду работой, они обосновались в Резекне.
 Грамотных людей после войны не хватало. И молодой учительнице предложили стать директором дома престарелых и инвалидов. Согласившись на эту должность, она и не предполагала, что выбирает себе дело на долгих тридцать лет.

Дом престарелых и инвалидов в то время размещался в нескольких старых домах-развалюхах. В народе его пренебрежительно называли «богадельней», не связывая, впрочем, с Господом. В «богадельне» не было даже колодца, воду для питья и хозяйственных нужд брали из ближайшей канавы. Люди жили по 10-15 человек в комнате — все одинокие, старенькие, хватившие лиха.
 
В 1958 году для дома престарелых построили новый пансионат. Жители пансионата стали новоселами под Рождество. Переезжали со слезами: «Праздник, нам в костел надо идти, а вы затеяли переезд…» Но всё же договорились. Новый пансионат был просторный, трехэтажный, с комнатами на два-три человека, библиотекой, залами для отдыха и лечебной физкультуры, лифтом. И ни у кого уже не поворачивался язык назвать его «богадельней». И если в старом помещении еле-еле хватало места для ста человек, то в новом свободно разместились более трехсот. Разросшееся хозяйство требовало много рабочих рук, и со временем обслуживающий персонал насчитывал сто человек. С годами пансионат приобрел приметы хорошей семьи: здесь возникли настоящие душевные отношения: всех поздравляли с днем рождения и навещали, когда болел, для каждого находилось доброе слово, когда уходил… Пансионерам, которые могли и хотели работать, директор находила заказы на предприятиях: кто-то плел сеточки, кто-то мастерил бытовые мелочи, зарабатывая деньги лично для себя.
 
Ещё одной отдушиной для обитателей пансионата стала комната молитв. В Бога верили все. Но проверяющие запрещали держать в комнатах молитвословы. И когда ожидалась очередная комиссия, директор просила убрать духовные книги подальше от чужих глаз. Сама она, будучи верующей, храм не посещала, иначе лишилась бы работы. В памяти горожан был случай, когда руководителя предприятия  уволили с работы только за то, что он зашел в церковь проститься со своим отцом после отпевания.
 
Так прошла вереница лет ежедневного труда, о которых Мария Петровна говорит скупо: «Было очень трудно». Но весь коллектив трудился на совесть. Летом, в сенокос, когда заготавливали сено для матрацев лежачих больных, все приходили со своими домочадцами. Семьи помогали безвозмездно, потому что тоже воспринимали пансионат частью своей жизни.

Дом-интернат для престарелых,
В ночном саду, в сугробах белых,
Со вздохом-стоном за дверьми
Укрывшихся от одиночеств,
От злых соседей, их пророчеств,
Или оставленных детьми.

Дом-интернат воспоминаний,
Дом невесёлых ожиданий
По воскресеньям редких встреч,
Где всем – посильная работа,
Дом с личной кружкой для компота.
И всё же не об этом речь.

Дом-интернат для всех скорбящих,
Болящих, по ночам не спящих,
Молящих: «Хоть бы ветер стих!»
Всех тех, чьё горе не избудешь, -
Их нет, коль ты о них забудешь.
Они с тобой, коль помнишь их.
Галина Новицкая

Слава Богу, обошло Марию Петровну искушение стать грозой пансионата. Иначе не ходили бы к ней его жильцы открыть душу. Сироткина понимала: раз человек пришел, значит, ему нужно участие, нужно выговориться. Никого не осекала, не старалась поскорее выпроводить за порог, хоть забот по хозяйству у директора — без меры, и каждый час дорог. Всю жизнь она, воспитанная верующей мамой, испытывала потребность отдавать. Поэтому отдавала и помогала, ничего не ожидая взамен.

В судьбе любого из нас не обходится без тяжелых потерь. Для Марии Петровны Сироткиной большим горем стала смерть двадцать лет назад мужа и совсем недавно — сына. В последние годы она жила в Риге в семье дочери. А тут решила переехать к сыну Владимиру. Вернулась в Резекне. А через сутки Владимир, казалось, здоровый цветущий человек, внезапно умер на пороге своей квартиры. На глазах у матери. Ей очень тяжело переносить потерю сына. Но рядом – хорошая невестка, внуки, правнуки. И, главное, рядом — Господь, к Которому она обращается в своих молитвах и чувствует, что получает утешение. Эта помощь свыше и родные люди рядом дают ей силы мужественно переносить беду.(Не могу не сказать слова о горе Марии Петровне: с Володей мы почти ровесники, провели детство, были дружны и взрослыми. Его смерть стала тяжелейшим ударом для моей тёти. Но с каким мужеством она перенесла утрату сына!

Для матери её дитя – навсегда остаётся ребёнком и в 18, и в 40, и в 60 лет. Я не знаю поэмы лучше той, которую написал Павел Антокольский после гибели сына на войне. Но разве это важно – где и как; страшно матери пережить сына, которого она родила и вырастила, и доживать старость без него… – А.Р.).
       
ИЗ ПОЭМЫ «СЫН», 10-я ГЛАВА
Прощай, моё солнце. Прощай, моя совесть.
Прощай, моя молодость, милый сыночек.
Пусть этим прощаньем окончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.

Ты в ней остаёшься. Один. Отрешённый
От света и воздуха. В муке последней.
Никем не рассказанный. Не воскрешённый.
На веки веков восемнадцатилетний.

О, как далеки между нами дороги,
Идущие через столетья и через
Прибрежные те травяные отроги,
Где сломанный череп пылится, ощерясь.

Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай.Самолёты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают.

Мне снится, что ты ещё малый ребёнок,
И счастлив, и ножками топчешь босыми
Ту землю, где столько лежит погребённых.

На этом кончается повесть о сыне.
Павел Антокольский †1978
 
     Сейчас Марии Петровне Сироткиной — 86 лет. Совсем седая, строгая, подтянутая, она похожа на школьную учительницу. Так, может, нас не столько горе старит, сколько отрыв от Бога и, как следствие, — недоданные людям тепло и участие?.. Кто знает…
       Алла Тихомирова
«Православный Санкт-Петербург», №4, 2007

                «И ОТКРЫВАЮ ВНОВЬ ТЕТРАДЬ СВОЮ…»
29 сентября на 84-м году ушла в жизнь вечную лучшая поэтесса Ленинграда - Санкт-Петербурга Надежда Михайловна Полякова, ушла за два дня до своего тезоименитства – памяти мцц.Веры, Надежды, Любови и матери их Софии – у Бога случайностей не бывает.

  ПРАЗДНИЧНАЯ НОЧЬ
Неужели я так стара,
Не по силам Сизифов камень?
Поднимаюсь из-за стола,
Опираясь на стол руками.

А была быстра и легка,
И уверена, и спокойна.
За моею спиной века,
Где любовь, потери и войны.

За окном не стихает пальба –
Рвут петарды, пускают ракеты…
Что ж на плечи давит судьба
Искажённой злобой планете?

Может, надо мне петь, плясать,
Топать, хлопать, махать руками.
И на гору тащить опять
Непосильный Сизифов камень?
Книга «Эхо», 2004

Мы ни разу не встретились с глазу на глаз, но года два назад я решился и набрал номер её телефона. С тех пор мы с ней нечасто перезванивались. Я собрал все книги стихов Надежды Михайловны и был потрясён её божественным даром. Я жаловался поэтессе на то, что в Союзе писателей не понимают и не принимают жанр моих «былинок», а она, после того как прочитала мои книги, резко произнесла: «Не слушайте никого и продолжайте писать». За несколько месяцев до кончины мы успели опубликовать в «Православном Санкт-Петербурге» (№2, 2007) интервью с Надеждой Михайловной. Она очень страдала от одиночества.

Всю жизнь хотела я иметь семью,
Теперь об этом вспоминать не смею…
И открываю вновь тетрадь свою,
Что стала всем, даже семьёй моею…

Почти никто не навещал, а звонили собратья по перу еще реже. Но одиночество – плата за великий талант. Ночь прядёт упрямо жёсткую строку. Помоги мне, мама, одолеть тоску. Сделать это чудо можешь ты одна, ведь тебе оттуда жизнь моя видна на пустой планете века моего… Никого на свете… Никого… Завистники подбрасывали под дверь её квартиры изрезанные книжки стихов с выколотыми на фотографии глазами. Конечно, одиноко живущей пожилой женщине было больно. Несколько десятилетий стихи Поляковой печатались в стране и за рубежом. До последнего дня она лежа работала над последней книгой.
   
    КНИЖКИ ПРОШЛЫХ ЛЕТ
Мне в руки спрыгивают с полки,
Устроив пыльную пургу,
Былых известностей осколки,
Которых склеить не могу.

Проходит всё на белом свете
И изменяется сполна:
Бледнеют в книжках строчки эти,
Теряют звонкость имена…

А я в них что-то находила,
Искала золотую нить.
Была строка необходима,
Как будто помогала жить.

Но не пойму, что это было,
Что разум затмевало сплошь?
Меня ли время изменило,
Или всплыла чужая ложь?

Но даже и это – признание её таланта в уродливой форме - завистников и прихвостней от литературы. Были и телефонные звонки с угрозами физической расправы. Могли ли они испугать женщину, стойко переносящую болезнь, прошедшую с боями Великую Отечественную войну? Вряд ли. Но настроение от этого они не улучшали, а жаловаться Надежда Михайловна не любила.
 
   МОЛИТВА
Укрепи мой дух,
Исцели мою плоть, -
Я прошу Тебя,
Всемогущий Господь.
Дай мне сил одолеть
Вереницу бед,
Здравый смысл сохранить
До скончанья лет,
Чтоб могла отличить
Я добро от зла,
Чтоб к друзьям и врагам
Справедливой была.
При чужой беде
Быть не дай в стороне
От того, кому
Тяжелей, чем мне.
Остальное, Господь,
Ты мне дал сполна:
Проникать в века,
Где седа старина.
И послушны слова,
И прозрачна речь,
Чтоб живой строкой
На бумагу лечь.

…За окнами лил проливной осенний дождь. В зале крематория собралось человек тридцать. Гроб завален цветами, а лицо Надежды Михайловны выражало тот долгожданный покой, которого так не хватало ей в жизни. Одного я в жизни хотела, век живя впопыхах, спеша, чтоб моё отдохнуло тело и свободной стала душа. Красиво выступали собратья по поэтическому цеху, читали её стихи, вспоминали доброе; мне показалось, что покойница внимательно слушала так нужные ей в последние годы жизни слова, которых она дождалась только за гробом. Я даже уверен, что слышала…

После панихиды батюшка стал покрывать покойную погребальным покрывалом. Когда он накрыл лицо поэтессы, раздался сильнейший удар грома. А когда мы вышли из скорбного здания, прямо над ним расцвела радуга – Господь показал нам радостный переход страдалицы в Свои обители.
   
   НЕ ХОРОНИТЕ ЗАЖИВО
Не хороните заживо меня,
Не забивайте гвозди в крышку гроба.
И даже тем, кем правит зависть, злоба,
Не погасить сияющего дня.

Так свет моей души не погасить
Вам никаким тончайшим ухищреньем.
И если я заземлена мгновеньем,
То в вечность из него уходит нить.

Нелёгок путь. Но каждому идти
Своим путём назначено от века.
Кому какой отпущен срок?
Ответа
Всем мудрецам на свете не найти.
Надежда Полякова, †2007, СПб

Я буду молиться о упокоении вашей души, Надежда Михайловна…