Карл Сэндберг. Четыре прелюдии, разыгранные ветром

"Прошлое - это пригоршня пепла"

1.
 
Женщина по имени Завтра
сидит, зажав в зубах шпильку,
времени у нее предостаточно,
она тщательно укладывает волосы,
заплетает напоследок последнюю косичку,
закалывает ее шпилькой,
оборачивается и протяжно так произносит:
Ну так что с того? Моя бабушка по имени Вчера
ушла от нас. Ну так что с того?
Пусть уж мертвецы останутся мертвецами.

2.
Двери - настоящий кедр,
доски - с инкрустацией из золота,
и девушки - божественные девушки.
И доски провозглашали, а девушки распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.

Двери шатаются на вывороченных петлях
ветер и дождь  со свистом  врываются туда,
откуда девушки сбежали, чтоб доски распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.

3.

Так оно было.
Могучие мужи основали город,
сплотили нацию и заплатили,
чтоб певчие пели, а женщины
выводили:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.

И певчие пели,
а могучие мужи слушали,
и  щедро платили,
и были довольны.
И крысы и ящерицы  тоже слушали,
а теперь слушают только
крысы и ящерицы.

А черные вОроны
кричат "Кар, кар",
тащат щепки и глину
и строят гнездо
поверх слов
на дверях  из настоящего кедра,
с золотой инкрустацией,
за которыми божественные девушки
распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.

А теперь поют только вороны: "Кар, кар",
и ветер с дождем, завывая, влетает в дверной проем,
и слушают только крысы и ящерицы.

4.
Крысиные коготки
что-то нацарапали  на пороге,
и оттиснутые в пыли иероглифы
крысиных лапок
стрекочут нам свою крысиную родословную -
заплетающийся  голос крови,
скороговорка всего их
дедовско-прадедовского рода.

Но струится ветер,
и струится пыль на пороге,
и даже письмена крысиных лапок
уже ничего нам не скажут
ни о величайшем городе,
ни о величайшем народе,
ни о могучих мужах,
что слушали женские трели:
с нами никто не сравнится.

С английского

Carl Sandburg. Four Preludes on Playthings of the Wind.

1
“The past is a bucket of ashes.”

THE WOMAN named To-morrow
sits with a hairpin in her teeth
and takes her time
and does her hair the way she wants it
and fastens at last the last braid and coil
and puts the hairpin where it belongs
and turns and drawls: Well, what of it?
My grandmother, Yesterday, is gone.
What of it? Let the dead be dead.

II
The doors were cedar
and the panels strips of gold
and the girls were golden girls
and the panels read and the girls chanted:
       We are the greatest city,
       the greatest nation:
       nothing like us ever was.
      
The doors are twisted on broken hinges.
Sheets of rain swish through on the wind
       where the golden girls ran and the panels read:
       We are the greatest city,
       the greatest nation,
       nothing like us ever was.

3
It has happened before.
Strong men put up a city and got
       a nation together,
And paid singers to sing and women
       to warble: We are the greatest city,
       the greatest nation,
       nothing like us ever was.
      
And while the singers sang
and the strong men listened
and paid the singers well
and felt good about it all,
       there were rats and lizards who listened
       … and the only listeners left now
       … are … the rats … and the lizards.
      
And there
are black crows
crying, “Caw, caw,”
bringing mud and sticks
building a nest
over the words carved
on the doors where the panels were cedar
and the strips on the panels were gold
and the golden girls came singing:
       We are the greatest city,
       the greatest nation:
       nothing like us ever was.

      
The only singers now are crows crying, “Caw, caw,”
And the sheets of rain whine in the wind and doorways.
And the only listeners now are … the rats … and the lizards.

4.

The feet of the rats
scribble on the doorsills;
the hieroglyphs of the rat footprints
chatter the pedigrees of the rats
and babble of the blood
and gabble of the breed
of the grandfathers and the great-grandfathers
of the rats.
      
And the wind shifts
and the dust on a doorsill shifts
and even the writing of the rat footprints
tells us nothing, nothing at all
about the greatest city, the greatest nation
where the strong men listened
and the women warbled: Nothing like us ever was.