Свиток десятый ковчега метапоэм реквием, 20

«Ненужность душ… Как сложно умереть…
Позор эквилибристике словесной…
Не нужно самого себя жалеть.
       Всё это ложь до степени известной.
Никто не вправе свой покинуть путь,
Когда бы даже и устал смертельно.
Что толку самого себя распнуть,
Потворствуя гордыне беспредельной.
Совсем иное – жертвенности путь.
Здесь тоже яма… Слышал – и забудь.
Кому вся жизнь сплошное умиранье,
Тот не достоин своего Отца
И слушает великого лжеца…» -
На пол-листка последнее посланье.
2.
На пол-листка последнее посланье.
Наверное, о разных пустяках.
Привиделась стекла за острой гранью
Как будто мать с ребёнком на руках.
Гудела кровь, мир рушился на части,
Сознание кололось на куски.
Жар был похож на зев отверстой пасти
и голову затягивал в тиски.
Она склонилась тихо к изголовью,
Кровь медленно входила в берега…
Так вот, что называется Любовью,
Погибельной для вечного врага…
Слова, как люди, могут заболеть:
 «Ночной Нью-Йорк, отель, окно светлеть…»
3.
Ночной Нью-Йорк, отель, окно светлеть
Не в силе. Занемог податель света.
И солнцу тоже предстоит истлеть,
Но нет желанья вспоминать про это.
Змеиного строитель маяка
Звёзд не имел в расхожем лексиконе
И потому не выше потолка
Располагалось небо на иконе.
Два чёрных дога - в этом был он весь –
Хозяина подчёркивали спесь.
Он в лоб стрелою золотою ранен,
Язычествуя, язвен изнутри,
Но как искусен, чёрт его дери!
К колумбову яйцу имея манию,
Готов и я сказать: себе не верь,
Когда окно уравновесить дверь
Пытается, открытое заранее.

4.
Пытается, открытое заранее,
Перетолмачив, нарядить в мундир,
Сюда мной приглашённый за компанию,
Стрелок в математический надир.
Он всем знаком под псевдонимом «Феликс»,
Наверное, бухгалтер, счетовод.
Рискованно-мифическое «Феникс»
Ему, конечно, меньше подойдёт.
Стиха на редкость смирного бизон
Нескладность мыслей холит, как газон.
Пусть слог его похож на кринолин,
Но для него и только, эксклюзивно,
Давным -давно удавшаяся дивно,
Летит в рассвет улыбка Мерилин.

5.
Летит в рассвет улыбка Мерилин
Над рисовых полей зелёным шёлком,
Привет, страна ущелий и долин,
Где ходу нет досужим кривотолкам.
Здесь лихо храбрый лётчик Ли-Си-Цын
Летит, как демон, на суровом Миге
Не как герой катренов и терцин,
А просто так, закладкою для книги.
Полётами во сне и наяву
Я эту жизнь не первым назову.
Плачь бразильянка, бедная гевея.
В России, где нешуточный мороз,
Всегда в избытке недостаток слёз
Для всех, кто бредит, тяжело трезвея.
6.

Для всех, кто бредит, тяжело трезвея,
Международный набирая код,
Далёкий голос памятью навеян:
Устала мать и трубку не берёт.
А мне бы надо рассказать так много -
Что близким снегом пахнут облака
И всё ещё не пройдена дорога,
И есть усы у майского жука.
Как многоточье посреди строки,
Эфир тревожат длинные гудки…
Горчит сиротства поминальный блин.
Не так давно простились мы со школой,
Чтоб просыпаться с головой тяжёлой
В глуши чужих продавленных перин.
7.
В глуши чужих продавленных перин
Искать напрасно искренности свежей.
Оставим престарелых балерин,
Печаль о них лежит на главпомреже.
Нам предстоит великая гастроль,
Последняя, как кажется, но все же.
На сцене коронованный король,
Я мантию снимаю только с кожей.
_Плачь, дорогая, или веселись,
Хотя, на что мне зрители сдались.
Потешься вволю, род макиавеллев,
Равно далёк от помыслов кривых,
Мой Гамлет на дощатых мостовых
И на гудроне загнанных хайвеев.
8.
И на гудроне загнанных хайвеев,
бензином отработанным дыша,
Дым родины по прериям развеяв,
В тоске всё той же русская душа.

За правый руль садился я частенько
И ручку двигал с паркинга да драйв,
Давил педаль, присвистывал, как Стенька,
Чтоб пассажирка испытытала кайф.
Забыв про сумасшедшее такси,
Теперь я мирно езжу по Руси.
Безавариен транспорт гужевой,
Возок уютно пахнет конским потом
И не сразит меня за поворотом
Свет нестерпимо-резкий, ножевой.
9.
Свет нестерпимо-резкий, ножевой
Встречает человека в миг рожденья,
Наждачный воздух - болью огневой,
Вкус молока – волной освобожденья.
Всего прекрасней матери лицо,
Пока еще нерезкое, в тумане.
Лишь позже мы знакомимся с отцом
При обоюдно трудном агремане.
Непреходяща важность этих встреч,
Но память коротка, чтоб их сберечь.
Обратный счёт отщёлкивает таймер.
Лишь несколько отобранных минут
Безобразья всеобщего минут
Под пулемётный стрёкот кинокамер.
10.
Под пулемётный стрёкот кинокамер
Столетье потихоньку шло и шло.
К Проектору не прилагался драйвер,
К конькам – ботинки, к ступе – помело.
Однако же, и в чёрно- белом виде
Занятна светотени кутерьма.
       Сперва - киножурнал о Дине Риде,
Потом - про плавки и про закрома.
Свидетель смычки города с деревней,
Горюч, как порох, целлулоид древний.

В согласьи с исторической канвой
Массовка прёт на зимние ворота
И блеск штыка балтийца-санкюлота
       Вскрывает вены улице живой.

11.
       Вскрывает вены улице живой
Пила тупая звуковой дорожки,
 Мотив попсовый оттеняет вой
Несущейся сквозь время неотложки.
Поплачь и ты, красавица Жаклин,
Над телом сюзерена полумира,
Пока диктует пульс адреналин
И новость не пропала из эфира.
Героя нет, но здравствует Закон,
Бессмертный, словно сказочный Дракон.
       Завис на месте дельтавидный планер,
Ощерена титановая пасть.
Он место выбирает, где упасть.
 Статистом мир в стоп-кадре замер.

12.
Статистом мир в стоп-кадре замер,
На точки и на пиксели разъят
И «Геркулесы» грузными гробами
Над пасмурной Атлантикой висят.
Как дохлый кит, лежит атомарина,
Во чреве душно, не зажечь огня,
И драндулет мой, ржавая «Карина»
Стоит, молчанье скорбное храня.
Часы идут, но, кажется, без толку.
Вынь старый диск и положи на полку.
Движение по кругу тупиково,
Зато больших не требует хлопот.
Артист истлевший Ленского поёт -
Не знал и Дант посмертия такого.
13.
Не знал и Дант посмертия такого,
По нисходящим двигаясь кругам,
Пуская челн фантазии рисково
К запретным человеку берегам.
На тяжкий жребий жаловались тени
На девяти кругах в багровой мгле,
Но не было у бесов покушений
Их танцевать заставить на земле.
Меня мой стих почти в конце пути
По всем кругам таскает во плоти.
Но, слава Богу, щит надёжный Слово,
А малым сошкам смутного кино
Укрыться за обложкой не дано:
 Экран кривляться заставляет снова.

14.



Экран кривляться заставляет снова,
На фазисы движенья разложив,
С подшипника сорвавшись коренного,
Тень стала плотью, тело пережив.

Кого свет рампы высосал до капли,
Тому улыбка причиняет боль.
С того и грустен молчаливый Чаплин,
Окончивший давно земную роль.
       
И всё-таки искусству светотени,
       Учиться можно только у растений.
Их тяжкий плод не может перезреть.
Им не нужны ни голова, ни пузо,
Они, к тому же, не имеют груза
«Ненужных душ.
Как сложно умереть…
15.

«Ненужность душ…Как сложно умереть…» -
На пол-листка последнее посланье.
Ночной Нью-Йорк, отель, окно светлеть
Пытается, открытое заранее.
Летит в рассвет улыбка Мерилин -

Для всех, кто бредит, тяжело трезвея,
В глуши чужих продавленных перин
И на гудроне загнанных хайвеев.
Свет нестерпимо-резкий, ножевой
Под пулемётный стрёкот кинокамер
Вскрывает вены улице живой.
Статистом мир в стоп-кадре замер.

Не знал и Дант посмертия такого:
Экран кривляться заставляет снова.