Как солон Твой неспешный суд...

 

При дороге




В 33-ем году на икону
положили, младенца, тебя
и у шляха полынному лону
возвратили… Уже не скорбя…

Ибо мать и сестра не вставали,
батьку в глину свезли, за овраг,
и все хаты давно порубали
на баланду костлявых собак.

Положили тебя в придорожье,
в слобожанской солёной пыли,
чтоб Господь и случайный прохожий
над тобою склониться могли,

чтоб седая душа Украины
над тобой зарыдала на миг,
неповинно казнённому сыну
заглянув в нерассказанный лик…

Небом правишь ли, кривда земная?
Средь степи, в людоедском году,
cмотрит с л е п о Мария н е м а я.
Поднимаю дитя, поднимаю -
и по веку, г л у х о м у, иду…







Зерцало




Ротвайн, мордоворот-ротвейлер,
дней мусорных водоворот –
в миру, где некто Ури Геллер
то сном, то духом вилки гнёт,
где золотой пилот Шумахер
уверенно сжимает руль,
где сквозь воскресный шахер-махер,
сквозь толчею, снуёт июль
по Благовещенскому рынку,
смоля и скулы и бока
торговкам… Повернись-ка, сынку, -
дай нищенке кусок куска!
Пожертвуй истине копейку,
тризубом меченный пятак…
Братва сменила телогрейку
на аспидный банкирский фрак.
Сменил президиум пластинку,
Протёр иголку КейДжиБи…
Повортись-ка, сучий сынку!
Дворняге-мамке подсоби…
Опять она осталась крайней,
простоволосая страна,
в своей позорно-явной тайне
слезищами орошена…
И мы с нечистым веком схожи,
хоть сера с магмой не текут
по плутовской, в зерцале, роже.
Рабочий человечий Боже!
Как солон Твой неспешный суд!







* * *



Страшно жить и всегда было страшно –
в этой непобедимой стране,
где и зелья застолий и брашна –
лишь тоска о неведомом дне.
Сам не знаешь с утра, что там к ночи
стережёт по дороге домой,
кто заточкою ткнёт тебя в очи,
где он, путь меж сумой да тюрьмой…

А и сдохнуть - как будто не гоже.
С кем-то сызнова пьёшь и жуёшь,
смотришь в муторноглазые рожи,
им не плох, да себе – не хорош...
Хоть бы жизнь оказалась умнее
нас с тобою, тебя да меня...
В бабьей церкви креститься не смею.
Помолюсь на краю, как умею,
по-над пропастью зимнего дня...