Проза в СТОЛбик-2

       Светлой памяти отца


Он умер внезапно и некстати.
Внезапно потому,
что все уже свыклись с его инфарктом,
притерпелись к нему
и… продолжали жить обычно,
согласно установившимся привычкам и вкусам.
И так как денег всегда не хватало,
их не откладывали на черный день.
Да и сам этот день был всего лишь словосочетанием,
формой, лишенной содержания,
а потому находился в тени сознания,
не отвлекая от насущных дел.
Накануне все было просто замечательно.
Он был бодр и весел.
Строил планы на выходные.
Вечером все смотрели фильм про войну,
а под утро меня разбудили его судорожное дыхание и хрипы.
Я закричала и, видимо, нарушила определенный ход событий:
то, что должно было произойти во сне, произошло наяву.
Проблеск недоумения и мольбы вспыхнул в его остекленелых глазах.
Он пытался протянуть уже онемевшую руку,
как утопающий, пытался ухватиться за что-нибудь.
Но незримая воронка потустороннего
затягивала его все сильнее и сильнее.
Долго, нервно, истерично
искали бесполезный нитроглицерин.
Долго, нервно, истерично
ждали скорую помощь.
Когда она приехала,
предательница жизнь
уже передала его в руки своей сестрицы – смерти.

Итак, четвертого февраля умер мой отец.
Умер некстати.
Во-первых, сорокалетнему смерть всегда не к лицу.
Во-вторых, мне только что исполнилось восемнадцать,
и я под завязку была наполнена жизнью,
которая выпукливалась, выпячивалась, вываливалась
из меня то беспричинным смехом,
то бурной радостью по пустяку.
Это потом я услышу и приму в себя, что
жизнь – подготовка к смерти,
что через смерть мы переходим в жизнь вечную.
А тогда моя жизнь,
порхая между Верой, Надеждой и Любовью,
с презрением относилась к смерти,
как к чему-то нечистоплотному,
неестественному, недоброму.
В-третьих, это был день последнего экзамена
самой первой в моей жизни сессии.
В студенческой общаге
намечалось подобие вечеринки – с мальчиками, вином,
песнями под гитару и медленными танцами в обнимку.
А, кроме того, стоял обалденный февраль.
Февраль,
распахнувший все свои прелести,
бросивший к ногам города всю палитру своих богатств:
великолепной голубизны небо, солнце,
запах арбузных корок, капель на солнцепеке.
« Набрать чернил и плакать!»
Какие силы посмели в эту радостную живопись
вставить черный день, наполнив его содержанием и смыслом?!
В этот день я обнаружила в себе философа,
склонность к депрессиям и любовь к животным.

На внутреннем экране памяти
кручу старое кино.

На кухне мамины подруги пекут, варят, жарят.
В комнатах близкие и дальние родственники.
На фоне венков, цветов, траурных лент
они вспоминают, вздыхают, вытирают платочками глаза.
Мама, напичканная таблетками, как зомби –
бесчувственная, ко всему равнодушная.
И я – с ярко накрашенными губами и глазами.
Ничего не понимаю, ничего не хочу понимать.
Я даже рассержена на отца –
нашел время умирать.
Стараюсь настроиться на минорный лад,
делаю печальную мину, а внутри…
Ничего не понимаю, ничего не хочу понимать.
Мне стыдно. Я прячу глаза от любопытных соседей,
родственников, мамы…
Это потом, когда мы с мамочкой останемся одни,
меня осенит «Умер папа!!!»
А пока…
Прочь, прочь отсюда! Надышаться запахом
арбузных корок, впитать в себя, как губка, солнце!
Папочка, прости!
Прости свою непутевую дочь,
которую жизнь сводит с ума,
и у которой не хватает духа взглянуть в лицо твоей смерти.

… А ты уехал наспех, налегке,
Оставив в чашке недопитый чай,
Оставив сливки плавать в молоке,
Герань цвести, а гордый молочай
Беззвучно биться о длинноты дней…





Что может быть лицемернее, чем похороны.
Горстка страдающих, немного сочувствующих
и толпа любопытных.
Отдельно соседи, записывающие в свой мозг все происходящее
в мельчайших подробностях.
В тот черный день февраль не изменил себе.
Все сияло в лучах счастливого солнца.
Великолепие дня входило в меня,
будоражило кровь,
разгоняло во мне придушенную событием жизнь.
«Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез».
Стоп! Умер твой отец!
Разве ты не любила его?
Почему твои сухие глаза безучастно
глядят на все происходящее?
Папочка, почему? Во мне же твоя кровь.
Я плоть от плоти твоя любимая девочка.
Мне восемнадцать лет и я переполнена жизнью.
Она выпукливается, выпячивается,
вываливается из меня.
И это так некстати, так пошло
на фоне твоей смерти.
Простишь ли меня?

Теперь, когда мне уже больше лет,
чем было отцу в тот февральский день,
я знаю наверняка
отец простил меня,
как и я простила ему смерть.

Я люблю тебя, папа!