Я несу букет гладиолусов

Из юношеской книги стихов


МЕНЯ РАСТИЛА ВОЙНА...

Меня растила война.
Жёстко пеленала белым морозом,
тискала в губы пресную соску голода,
пела мне песню завывающей сирены,
рассказывала сказки
о скором возвращенье отца,
учила ходить
босиком по битым стёклам,
учила читать
письмена прожекторов
с запятыми зенитных разрывов
на чёрной бумаге неба.
Моими игрушками были
осколки бомб и латунные гильзы...
А друг закадычный -
сиплый кашель в груди...

Поэтому сейчас –
мало сил у меня в руках.
Поэтому сейчас –
много силы в моём сердце.

Это сердце, как кулак,
барабанит в двери президентских дворцов,
барабанит в двери Истории,
требует:
– Новой поросли –
новую участь!

Участь,
у которой материнские руки,
колыбельные песни,
правдивые сказки,
оловянные солдатики,
отцовские подзатыльники!
А над головой –
синее-пресинее небо…
Я иду по улице Горького
сквозь поток деловитых лиц.
Меня задевают
полновесные авоськи и свёртки.
В фонарях и голосах –
предпраздничный накал.
Океанскими волнами
переливаются
иллюминированные здания.
Слякоть асфальта
позолочена электричеством.
Знакомые портреты
в знакомой очерёдности,
как апостолы,
заняли свои места
в проёмах Телеграфа.
Я иду вдоль роскошных витрин,
нахлобученный,
замкнутый,
воплощение скепсиса.
На углу продают хризантемы.
“Три рубля штучка!
Для бабушки и внучка!” –
зазывает вполголоса
девушка с золотым зубом.
Я прохожу мимо.
Другие останавливаются,
встряхивают вихрастые головки цветов.
Шуршат вездесущие купюры,
привычно кочуют из кармана в карман.
Хризантемы прощаются друг с дружкой,
покидая плетёную корзину.
Несколько бледных лепестков,
подхваченные ветром,
вспархивают, как бабочки,
хотят улететь
и беспомощно опускаются в слякоть.
Поток прохожих стирает их…

04 ноября 1958.


 
Её глаза говорили: "Возьми меня"

Они долго сидели втроём:
Разум, Красота и Фаллос.
Им было весело и интересно.
Разум сыпал шарадами,
смешил клоунадой,
затевал споры
об искусстве, о политике...
Сумерки просочились сквозь окна,
повисли клочками на комнатной утвари.
Разум заметил –
рука Красоты
тихо легла
на руку Фаллоса.
Разум сказал:
"Пойду по делам. Извините".
Два силуэта на фоне окна
застыли,
как на афише.
Ветер раскачивал уличные фонари,
по комнате метались
ломаные тени...
Они долго сидели вдвоём –
Красота и Фаллос.
Вдруг она обернулась к нему:
"Ты меня очень мало знаешь.
Хочу, чтобы ты меня знал".
И она сорвала с себя прочь
с вековыми корсетами благочестия
все покровы,
все шелка.
И открылась
в первобытной своей чеканке.
Он бессмысленно смотрел на неё.
И она сама была потрясена своим порывом.
Её губы шептали: “Ты себе не позволишь”.
Её глаза говорили: “Возьми меня”.

1958.

 Я несу букет гладиолусов.
Иду осторожно,
огибаю прохожих –
могут помять цветы.

Я несу букет гладиолусов,
они прикасаются к моему сердцу,
заставляют его замирать,
потому что эти цветы
подарила мне
ты.

В голубых гладиолусах –
глубина и свеченье твоих глаз,
от оранжевых
веет пламенем твоей юности,
в гладиолусах белых
растворилась твоя чистота.

Ты подарила мне эти цветы.
Ты подарила мне
себя.


В День Конституции

Хлопья снежные - как белые птицы -
садятся на алые флаги, на шляпы, на машины, на асфальт.
Садятся и тают.
Новые стаи
снижаются следом за ними.
Электричество окон, фар, фонарей
не в силах просеяться
сквозь этот птичий базар...
Белое море. Белые волны…
Но вот –
среди моря внезапно возник
остров музыки.
 
Семь струн,
излучья пальцев –
пять и пять –
и голос,
выросший из сердца.

Вокруг сомкнулись белые фигуры,
блаженно ловят искры звуков,
Белые улыбки
каруселью
скользят по лицам.

Трамваи красногрудые скрежещут –
жалеют, что нельзя остановиться
и послушать,
нельзя свернуть с железного пути.

Семь струн, излучья пальцев –
пять и пять –
и голос…
Вдруг
сверкнули пуговицы медные
и медные глаза.

И голос медный –
новый голос –
прихлопнул искромётность струн…

Песня, что росла из сердца,
надломилась.
Растаял остров музыки.
На тротуарах
осталась пепельная слизь.

Огни фонарей,
как медные пуговицы,
сверкают на чёрных шинелях улиц.
И флаги,
налитые болью,
почтительно склонились перед ними.

1958, декабрь.