Бригантина поднимает паруса. Былинка

Поразительная штука – память! Еще минуту назад переживал душеспасительный совет диакона Сергия Шалберова, как избежать городского шума и найти свое селение тишины духа, как оказался откинутым на сорок лет назад, во Львов, где проучился после Польши девятый, десятый и одиннадцатый классы с 1962 по 1966 годы. Львов, бывший польский город с населением в полмиллиона человек, по-своему красив и, как мне тогда говорили, «это маленький Париж». Теперь, побывыв в столице Франции не один раз, могу сказать, что доля правды здесь есть.
       
ЛЬВОВ – ГЛАЗАМИ ТУРИСТА
Судя’ по звукам местной речи,
Я где-то в Запорожской Сечи,
Но вижу двориков детали я,
И дышит вкруг меня Италия.
Шагну, и, как в волшебной сцене,
Я в старой моцартовской Вене,
А прейду в другой квартал –
Мир Андерсена рядом встал,
И тут же озарились ярко
Со всех сторон глубины парка,
Откуда поворот мгновенный.
Так он всегда нежданно нов,
Неповторимый город Львов!
Александр Солодовников †1974

Это было время лавсановых брюк с «вечной» стрелкой, нейлоновых рубашек, появления первых «Спидол» с выдвигающейся антенной, болоньевых плащей, узконосых, с обрубленным носом туфель (ничего не напоминает?),фантастики Рэя Бредбери, очень плохих магнитофонов и погоней за первыми записями Битлз, Элвиса Пресли, сестер Берри, Джонни Холидея, Кони Фрэнсис, Рэя Чарльза и других открывателей мира рок-н-ролла для подростков из великого СССР. Из советских это было время Муслима Магомаева, Высоцкого, Окуджавы и безчисленных побед киевского «Динамо» на просторах Родины и даже за границей.

Достать что-либо иностранное было невероятно трудно: во-первых, нужны деньги и немалые, во-вторых, их привозили африканцы, которые учились во львовских вузах, поэтому знакомство с одним из них считалось престижным. Поэтому даже чуингам – жевательная резинка с красивой этикеткой - жевалась до тех пор, пока не ракатывалась шариками во рту.
Мы не были стилягами – да это слово уже отошло в прошлое, - но попижонить были не прочь, и всеми правдами и неправдами тужились казаться модными или оригинальными.

Пытались танцевать запрещенный твист на школьных вечерах, покуривали «Аврору» или «Верховину», для храбрости на четверых распивали бутылку 0,5 вина цвета чернил за 99 копеек. «Бродом» был, конечно, центральный проспект от кинотеатра (название забыл) до «Леси Украинки». Так и фланировали до безконечности в поисках приключений. И, надо сказать, приключений хватало.

Мы жили в районе под названием «Новый Львов» - в квартале из новеньких разноцветных четырехэтажек. Впрочем, хватало тут и уютных коттеджей «за Польши’», а главной достопримечательностью был огромный парк «Зимние воды». Парки Львова вообще удивительны; в Питере нет ни одного, чтобы я мог сравнить их. Сбегая с крутого холма, парк с ухоженными дорожками, озером, освещением и множестовом скамеек создавал ощущение тишины и уюта. Но стоило отойти чуть в сторону, как ты попадал в настоящий лес, словно нетронутый человеком. Здесь были и глубокие заросшие овраги, и журчащий безконечную песенку ручеек, и полнейшая, как нам казалось безопасность пребывания в красивом уголке природы.

Именно родной парк стал местом наших постоянных встреч, разборок и песен под неумелую гитару.
       
СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ
Мальчики сгрудились возле гитары,
Словно барашки из общей отары,
Курточки, брючки, до плеч волоса.
Как неустойчивы их голоса.

Странная песня. Но дело не в том.
Песня как песня. А что же потом?
Там, где кончается звонкий куплет,
Там, где семнадцать кончается лет.

Кто-то волнуется: спать не дают.
Днями горланят, ночами поют.
Спите спокойно. Закройте окно.
Все совершается, что суждено.
Лариса Тараканова

Водки не пили, ножиков в кармане не было, но и пиво улучшало настроение, и мы орали нерушимой компанией свой отработанный репертуар. Вовка «Любчик», Валерка Каранов, мой сосед по дому, Володька «Чмок», лучший друг, Витек Пуляев, инвалид «Коротышкин», Валька Блудов, Вовка «Босый», Володя Панцерно, Юрка Топчиенко, я, Саня «Американец» - за стремление учить английский; имена остальных унесло время. Тем, с кем прошла наша юность, пожалуй, мы не всегда и припомним. И все же юность сама в нас сидит, словно жало, как ни стараемся, вырвать не можем. Наталья Карпова † убита в 1995. Пели разное – немного блатного для шику:

Пусть поломается железная пила –
Не для работы меня мама родила…

Пели «бандерское»:
В Красной Армии штыки чи найдутся?
И без нас большевики обойдутся…

Володька «Чмок» даже переиначил Окуджаву:
Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда наступает отчаянье,
«Бычок» от «Авроры» в кармане найду,
Последний, случайный…

Пели про любовь…
Но больше всего любили «Бригантину» - наверное, за юношескую романтику:

       Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня.
На прощанье поднимай бокалы
Молодого терпкого вина!

Пьем за яростных, за непокорных,
За презревших грошовый уют.
Вьется по ветру веселый Роджерс,
Люди Флинта песенку поют.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза, -
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.

Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…
Павел Коган †1942

Мы не были хулиганами, но теперь-то я представляю, как боялись ходить в парк обычные люди, когда в лесном пространстве раздавались наши громкие веселые голоса. Даже вороны тучами снимались с высоких елей подальше от греха…

Я уехал из Львова в Питер в 1966, но вплоть до 80-го постоянно ездил к друзьям. Но наша дружба, казавшаяся вечной, все слабела и держалась только на алкоголе и воспоминаниях лихой молодости. Что я знаю о своих прежних друзьях? Валерка Каранов, драчун и забияка, после службы в армии пошел в милицию; Володька «Чмок» закончил Львовский политех по специальности «КВ» - «канализация и водоснабжение», что давало нам повод для шуток; Витек Пуляев женился в 18 лет и почти сразу погиб, когда ехал с отцом на новом мотоцикле с коляской; вскоре отец повесился, у Витька остался сынок; Валька Блудов бысто нашел жену, появился ребенок, и он первым отпал от компании; Саня Павлов года полтора отсидел в тюрьме, потом остепенился; как-то приезжал в Питер, но прежней близости уже не было; Вовка «Босый» тоже прошел через тюрьму, но в 80-м еще был живой, сирота Панцерно выучился на золотых дел мастера, а Юрка Топчиенко, наверное, обрел счастье со своей Наташей. Ну, обо мне вы кое-что и так знаете. Каждый из нас стал капитаном, и курс «Бригантины» каждому пришлось прокладывать в одиночку.

Слава Богу, мы не властны над нашей памятью: все помнит она, – светлое, хорошее, плохое и не очень…

Я медленно учился жить. Ученье трудно мне давалось. К тому же часто удавалось урок на после отложить. Полжизни я учился жить, и мне за леность доставалось – но ведь полжизни оставалось, я полагал, куда спешить! Я невнимателен бывал – то забывл семь раз отмерить, то забывал слезам не верить, урок мне данный забывал. И всё же я учился жить. Отличник – нет, не получился. Зато терпенью научился, уменью жить и не тужить. Я поздно научился жить. С былою ленью разлучился. Да правда ли, что научился, как надо, научился жить? И сам плечами лишь пожмёшь, когда с утра забудешь снова не выкинуть из песни слова и что посеешь, то пожнёшь. И снова, снова к тем азам, в бумагу с головой заройся. – Сезам, - я говорю, - откройся! – Не отворяется Сезам. Юрий Левитанский †1996

«НЕ ПОДДАВАТЬСЯ, А СОБРАТЬ СИЛЕНКИ…»
Последние, самые трудные недели Великого поста. На сердце все тяжелее, все давит снаружи и изнутри, и даже храм не приносит облегчения. И мысли смутные, не мои, угрюмые какие-то мысли. Написал на православном форуме диакону Сергию Шалберову:

- Дорогой отец Сергий! Сколько сил тратится на изложение нужных мыслей на газетную и книжную бумагу мной и мне подобных! В результате получается ноль. Страна летит в пропасть, пир во время чумы продолжается, а мы все силы отдаем газете. Но вот закрыли наше слабенькое «Православное радио СПб», и народ всполошился – что делать? Я говорю: молиться. А они: мы будем подписи собирать. Я говорю: собирайте; я этой глупостью тоже в конце 80-х занимался, пока не поумнел. О молитве что говорить? Но я четок из рук не выпускаю и «бью воздух» по батюшкиному благословению.

А дает это что-то или нет – не знаю и не очень-то хочу знать: нравится – и все. А усталость оттого, что нет передышки ни на минуту. Даже в отпуске, где-нибудь на лондонской травке, все равно о газете думаю и SMS-ки посылаю. Это же не работа – каторга! Даже корректора православного не в состоянии найти.

Нет, я на Господа не смею роптать, только сколько же лет мне мой окоп охранять? Когда смена-то придет? Уже и сил никаких нет. И все легкое поначалу делается трудным-трудным. Я ведь не монах, в конце концов – обетов не давал. Пусть и другие поробуют мою лямку тащить – глядишь, и понравится. Только поглядите, сколько православных крестики легче легкого носят и жизни радуются. А я – устал! Паломничать – устал, говорить с одними священниками – устал, смотреть на одни храмы-монастыри-иконы – тоже устал. В лес хочется – и вокруг никого! Никаких компьютеров, счет-фактур, монахов, мирян; только шмель в цветке жужжит-работает.

       ШМЕЛЬ
Винтовая лестница бутона
Делалась всё уже и тесней.
Пёстрый шмель, бубнящий однотонно,
Опускался с важностью по ней.

Вскоре оказался он под спудом,
В центре розы, в плотности витка.
И тогда с отчаяниьем и гудом
Стал трясти конструкцию цветка.

Падал набок и сгибал дугою
Тонкий стебель из последних сил,
Но, дрожа пружиною тугою,
Тот его обратно возносил.

А когда, измотан долгой схваткой,
Резко заглушил свой баритон
И притих в темнице этой сладкой, -
Сам рскрылся медленно бутон.
Константин Ваншенкин

Вы выбрали свою долю – к вам и спасение ближе, я своей доли не выбирал: меня Господь Сам выбрал, поставил и не отпускает. Могу я хоть на пенсию пойти и годок-другой спокойной жизнью пожить? А то, как игрушка заведенная – пока завод не кончится и «лучшие годы – болезнь и работа – и мы летим». Или все на том свете, хотя о том свете никто из смертных ничего толком знать не знает.

Устал я… Никакого просвета нет, а что-то гонит: давай-давай! Пять газет делаешь, болячек много, но все равно давай, книги пиши, пока не помрешь от рака или железной трубы. Зато мучеником станешь, - просветил меня священник. Устал я… Да и ложь кругом – что в Церкви, что в миру. Хочу просто на травке полежать, отдохнуть от безпросветных проблем… ?..

Пусть не везет, пусть отвернулось счастье, держаться нужно – и любой ценой! Так до подхода регулярной части стоять погранзаставе головной. Не поддаваться, а собрать силенки, когда мы твердо знаем, что правы, перетерпеть – как бедной той буренке до первой, чуть пробившейся травы. Константин Ваншенкин

- Дорогой о Господе Александр Григорьевич!

Скорблю сердечно, воспринимая ваши страдания и усталость от всех проблем и неудач! Тяжело и горько видеть, как умирает целая духовная эпоха, как все труднее делаются поиски десяти праведников. Мир возвращается к язычеству, однако изменить внешние обстоятельства мы не можем, поэтому все актуальнее становится утверждение «монастыря в миру» - узкого пути Евангелия для всех. А для этого нужно научиться нам всем непрестанно молиться – ведь это прямая заповедь апостола.

Однако молитва требует тишины и внутри, и вокруг, поэтому она так трудна в наше шумное время. Современная городская жизнь вытесняет молитвенное правило, поэтому восстановить его можно, лишь непрестанно взывая к Богу краткой молитвой.

Сумятица, бедлам, хаос! Немилосердно, без причины мир так теперь многоголос, что голоса неразличимы. Всеобщий ор, всеобщий гам среди всеобщего эфира, кликушество речей, реклам, как отрицанье тайны мира. Тяжелый рок, тяжелый век, не расставляя, впрочем, вехи, навеки тишину отверг и Божий сон о человеке. Гармония не стоит свеч! Нас потрясли другие ритмы! И все трудней в душе сберечь наивность слова и молитвы. Вера Бурдина.
 
И Царство Божие ведь не в семье, не в деле, и даже не в Церкви – оно в душе каждого из нас: МЫ – ХРАМ БОЖИЙ.

Наше бытие промыслительно обречено Богом на скорбь еще при изгнании из рая – «в поте лица твоего будешь есть хлеб твой». Однако наш дух, таящийся где-то глубоко, должен быть всегда здоров и счастлив, и он способен стать таким. Чем больше внешнего страдания, тем труднее это, но и тем больше счастья в преодолении. И если проблемы у человека внешние, то Бог всегда даст силы их преодолеть – и потом они перестают не только давить, но даже напоминать. Это получается, как сквозь дремучий лес пробираться с улыбкой, насвистывая сквозь зубы. А вот если внутри ты несостоятелен, и внутри нет ни веры, ни молитвы–то…
Сил человеческих, конечно, всегда мало, но не забывайте о силах Божиих!

 Желаю вам скорее преодолеть духовный кризис – это как фурункул, скоро вскроется. Может быть, целебный духовно-практический опыт отца Романа приложится вам во исцеление?
Да приидет сила Твоя на грешного и скорбящего раба Твоего Александра, и да укрепит храм его Евангелием учения Своего, ум и мысли да не искусят всякие сопротивные сети.

Мы не любим и хаем ненастья,
Нас тревожат явления гроз.
Что нужнее – несчастье иль счастье? –
Это вовсе не праздный вопрос.

Кто погнался за счастьем и только,
Тот в начале пути захромал.
И нисколько, поверьте, нисколько
О безценной душе не узнал.

Ну, а кто, ослепленный гордыней,
О беде стал Творца умолять,
Этот тоже умом половинен:
Умолил – и не в силах поднять.

Что мудрить? Кто живет не утробно –
Все приимет из Божьей руки:
Ведь несчастье и счастье подобны
Берегам нашей жизни-реки.
Иеромонах Роман (Матюшин)

Извините, Александр Григорьевич, поясню вдогонку. Говоря о «духовно-практическом опыте о.Романа», я имел в виду его удаление от городской тщеславной суеты к простой жизни селянина. У вас тоже ведь вырвалось: «В лес хочется – и никого вокруг! И никаких компьютеров, радио, монахов, мирян, только шмель жужжит-работает».

Откровенно скажу, что у меня, грешного, в соборе, кроме диаконского послушания, имеется еще немало неудобоспасительных и утомительных послушаний, компьютерная канцелярщина и прочее. Спасаюсь лишь великим евхаристическим таинством, славословя Господа во весь голос! И, кроме того, восполняю благодать тем, что единожды в неделю, невзирая на внешние обстоятельства, непременно удаляюсь в свое родное село. Тружусь и молюсь. И этим спасаюсь. И ни в какой Лондон не хочу, хотя старушку-Европу знаю и люблю. Желаю и вам, дорогой Александр Григорьевич, обрести свое спасительное селение, ища зло не в других, а в себе: «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Диакон Сергий Шалберов.

Как мало зависит от нас,
Как много от телефона.
Как медленно греет газ,
Как быстро икона.

Как просто устроен мир,
Как сложно квартира.
Как много у нас квартир.
Как нищенски мало мира.

Как слепо мы все живем,
Как мудро мы все умираем.
Как тускло горим костром,
Как ярко золой мерцаем.

Как часто мы ждем похвальбы,
Как редко прощенья.
Как рано идем по грибы,
Как поздно к спасенью.

Как мужественно мы лжем,
Как низменно исправляем
И мерим любимых рублем,
А нелюбимых раем.

Как на равнине проще,
Как на обрыве круче,
Как пусто в опавшей роще,
Как тесно в навозной куче.
Игорь Еремеичев

«ЛЕТИ ЛЕГКО И БОСОНОГО…»
Великий пост прошел обыденно и тихо. Так же отпраздновали Пасху – в умиротворении и покое. Вспышек пасхальной радости я не почувствовал, да и не ждал, если говорить честно: наверное, потому, что в душе было больше фарисейства, чем искренней любви к Богу. Духовник по этому поводу советует не расстраиваться очевидным отсутствием благодати, но все же не оставлять стремления быть ближе ко Господу – чаще молиться. А близость Божья дается не сразу и не всегда.

И все же Господь не оставил и меня без подарка – да какого подарка! Утром при разговлении невестка тихо сказала, стесняясь, что ожидает ребенка. «Девочку, батюшка говорил про девочку!» - сердце рвалось из клетки от забытой и уже нежданной радости. «Я боялась, что вы ругаться будете», - все еще испуганно оправдывалась Наташа. Какое же ты глупенькое, несмышленное, неразумное дитя! Хотя ты и родила уже сына, тебе ли познать, что это за счастье такое свалилось – стать дедушкой внучке!

Оставляйте потомство, люди!
Нет прекрасней его на свете!
…Как горох на зеленом блюде,
Во дворах рассыпаны дети.

Дышат дети утренней влагой,
Светлой радости не тая,
Их цветные платья, как флаги
В честь величия бытия!

Быть прекрасно творцом идей.
Но, в любых науках радея,
Оставляйте, люди, - людей,
Чтобы им служили идеи.

И не бойтесь хлопот и усталости,
Жизни трудной и раскаленной!
Бойтесь только холодной старости,
Одиночеством оскорбленной!

Будут в жизни и беды и тосты.
Будет небо в звездных салюте…
Оставляйте, люди, потомство!
Оставляйте, потомство, люди!
Людмила Щипахина

Я только представил на миг, как мы гуляем с крошечной живой куколкой в розовом – обязательно в розовом! – платьице по скверу, как ее маленькие, в розовых же башмачках, еще не научившиеся твердо ходить по земле ножки время от времени заплетаются друг о друга, собираясь уронить внучку, как крепкая рука деда вовремя подхватывает тебя на руки. И ты с любопытством начинаешь исследовать дедову седую бороду, умея выразить весь ворох навалившихся чувств только одним словом: «Де-да…»

 Господи, да за что Ты наградил меня таким счастьем под закат дней! Ты убрал из моей жизни родную дочь, Ты – через духовника – не советовал общаться со старшим братом, а я перестал верить в Твои чудеса. Прости меня, Господи! Вот же оно, чудо из чудес, сидящее на моей руке! Малюсенькое подобие человека, миниатюрными пальчиками уже активно осваивающее открывающийся перед ней мир – маму, папу, деда, брата, бабушку…

И вокруг тебя столько презабавных игрушек: прыгает по дорожке птичка-невеличка-воробушек, летят в небо огромные – не дотянуться глазами до вершин – деревья, воркуют голубки на зеленой травке, а ты удобно устроилась на дедовой руке, и твой крохотный мозг, как губка, впитывает в себя увиденное.

Пройдет совсем немного времени, и ты будешь надоедать деду вопросами: «А почему?» «А зачем?» «А как?» «А где?» - и утомленный непростыми ответами дед на очередной вопрос ответит: «А потому что перпендикуляр!» «Пе… - как ты сказал, деда? – де – лял?» Освоение труднейшей буквы «Р» у нас еще впереди. «Перпендикуляр!» - сурово повторяю я, оставляя внучку в глубокой задумчивости.

Завидую ребенку я, когда
Свои вопросы задает он взрослым,
Как будто он идет по травам росным,
Где нет чужого спешного следа.

Все «почему», наполненные тайной
Своих открытий и грядущих вер,
Не зная полуфраз и полумер,
Он раздает со щедростью титана.

Ничто не ускользнет от ясных глаз,
Еще не объясненное словами.
От этой детской жажды узнаванья
Хотя бы искра не угасла в нас.
Надежда Полякова †2007, СПб
       
Но низко летящая бабочка-капустница прерывает ее размышления, она с моей помощью возвращается на землю в тщетной попытке поймать желтокрылую красавицу.

Бабочка – грустная шутка Творца, что отдыхал после гнева и грома. Создана как бы сверх всякой программы. Нету в ней веса – почти невесома, жизнь ее длится четыре часа. Юрий Могутин.

Скоро я скажу внучке, что бабочка живет на этом прекрасном свете очень мало, и крупные чистейшие слезы покатятся по ее розовым щечкам – жалко бабочку!

Но вот – пришло время,(нет, это неточно); но вот – вдруг в крохотном тельце что-то переключилось, и внучка мгновенно засыпает на плече у деда, забыв закрыть своими длинными ресницами распахнутые на этот ласковый мир глаза.

У меня аж по самые уши
Раздвигаются краешки рта,
И вливается в тело и душу
Непонятная мне доброта.
Словно в луг окунулся я росный,
Словно детство вернулось ко мне,
Обнажая беззубые десны,
Улыбается внучка во сне.
Николай Старшинов
 
Наверное, ей снится, как они вместе с бабочкой перелетают от одного солнечного одуванчика на другой, и радость жизни распирает ее, и внучка улыбается во сне, вздрагивая ручками-крылышками. Она летает – а значит, растет…

Лети легко и босоного
По всей земле, что всех родней.
Их будет – солнечных – так много,
Как и у нас бывало дней!

Тебе и радостно, и мило,
Тепло от добрых голосов,
И солнце землю прихватило,
Как золотое колесо.

Лети, как спица в колеснице,
Навстречу будущим летам!
…Каскад каштановый струится
Волос роскошных по пятам.
Михаил Свистунов

…24 октября 2007 года у меня родилась внучка Оленька-Алёнушка.

        «К ВЫНОСУ ЗНАМЕНИ – ВСТАТЬ!»
С начала 90-х годов страна живет как на вулкане: ежедневно меняются законы, конституция, избирательные права, остановки автобусов и номера телефонов. Народ по привычке пытается приспособиться, но сплошные нововведения сводят их старания на нет. Еще не закончился скандал с монументом Солдата-Освободителя в Таллине, а наши законотворцы в преддверии святого для каждого русского Дня Победы 9 мая принимают закон о переиначивании Знамени Победы, водруженного советскими солдатами на здании рейстага 1 мая 1945 года.

Там полулюди, полубоги, а в общем наши с вами деды. Я был убит на полувздохе в зеленом мае, в год Победы. Такая, братец мой, былина, такой вот получился блин, на полушаге от Берлина я был убит. Привет, Берлин! Меня забыли внук и правнук, меня забыли сыновья, среди республик равноправных тоска – республика моя. Я спас поля и населенья, кого я только там не спас. Я не нашел себе спасенья, - такой теперь иконостас. Уже давно истлели кости, на взлете смолкли соловьи, не ждут меня березы в гости, березы русские мои. Лежат поля мои в полове и нет страны великой той… Я был убит на полуслове любви и песни золотой. Анатолий Заяц.

А спор-то о чем? Да нашим ретивым законодателям не понравилось, что на красном Знамени, кроме белой пятиконечной звезды, присутствуют серп и молот.

       В ЧЕЧНЕ
Не видно трехцветных знамен
Над пыльными броневиками.
Здесь даже московский ОМОН
Вернулся под красное знамя.
Попробуй сказать «господа»,
Ответят не пулей, так матом.
Здесь снова в почете звезда,
Как в майские дни в сорок пятом.

Не греческий с перьями герб
На танке своем обгорелом,
А с молотом скрещенный серп
Рисуют механики мелом.

Политики – малой, большой –
В том нет. Но в бою отчего-то
Рабоче-крестьянской душой
Кривить никому неохота.
Виктор Верстаков
 
Речь идет пока о копиях Знамени Победы, которые используются при возложении венков к Могиле Неизвестного Солдата, проведении парадов войск на Красной площади или вывешиваются во время торжественных случаев. Само Знамя Победы считается государственной реликвией и находится на вечном хранении в соответствующих условиях.

Но что-то тут не так, почему-то точит и точит обманутое сердце. Ну зачем вы покусились на святое, господа хорошие? Почему вам так ненавистен символ Советов – серп и молот, - с которым шли в бой и умирали советские солдаты? Все к этому и идет.

О, эпоха, одичалая эпоха!
Мы считали: лучший цвет на свете – красный,
свято верили, что флаг трехцветный – плохо,
а звезда пятиконечная – прекрасно…
Римма Казакова

Послушайте, неверные полпреды,
Вошедшие во власть тропой дурной:
Не трогайте реликвии Победы –
Она досталась дорогой ценой.

Вам всё равно: зерно или полова,
Вам не понять, а мне других родней
Цвет красный, что от поля Куликова,
И серп – от поля матери моей,

И молот – от руки отца и деда –
Весомый клад в достоинство страны…
Вам не нужна Великая Победа,
И вы, понятно,не её сыны!
Валентин Орлов

Неужели вы, объевшиеся властью, не видите дальше собственного носа? Власть-то и поменяться может – что не раз и не два происходило в истории России. Помните последнюю пушкинскую фразу в «Борисе Годунове»? – «Народ безмолствует»? Страшное это молчание, господа…

Я не знаю, куда это делось…
Я имею в виду Державу,
что огнем выжигала ересь
и мечом добывала славу.

Меж великих морей лежала.
Богатырских детей рожала.
Перед ворогом – не дрожала.
Ах, какая была Держава!

Пол-Европы зерном кормила,
воевала моря и страны…
И держали ее кормило
венценосные капитаны.

И столы ломились от яства,
ибо щедро земля дарила.
И была у пастыря паства.
И была у Державы сила!

И совсем не народным стоном
(это наглые наговоры!),
золотым колокольным звоном
оглашались ее просторы.

Называлась она красиво…
Называлась она Россия.
Сто языков в узде держала!
Ах, какая была Держава!
Геннадий Григорьев

Па-а-ра-ад, стройся! А ну не расслабляться, народ! Нам что, впервой подниматься с колен, харкая кровью, закрывая ладонью раны? Поднять безногих на руки! Раненым – волю в кулак! Вставайте, убитые! Построиться в шеренги повзводно, поротно, побатальонно!

Встать тем, кто лежит в ленинградских болотах, кто грудью упал вперед, защищая родную землю! Вставайте, защитники Брестской крепости и безымянной деревушки, вставайте, сгоревшие в танках, убитые пулей, но не выпустившие из рук оружия, разорванные снарядом, сгноенные в фашистском плену, утонувшие при переправе через Днепр! Поднимайтесь, двадцать семь миллионов убитых доблестных защитников Родины!

К выносу Знамени – встать! Знаменосцы – вперед! Равнение – на Знамя!

Слово знакомой команды
Слышу опять и опять.
Выносится Знамя Победы.
К выносу Знамени – встать!

Встать перед теми, кто падал
Грудью на лающий дот.
Кто из трясин новгородских
К нам никогда не придет.

Кто на речных переправах
Шел, словно камень, ко дну.
Кто на века безымянный
Канул в фашистском плену.

Кто согревался дыханьем
В стужу блокадных ночей.
Кто улетал вместе с дымом
Из бухенвальдских печей.

Кто перехватывал с ходу
Корсунь-Шевченковский шлях.
Кто подрывался на минных,
Смертью набитых полях.

Кто, ослепленный ракетой,
Вдруг попадал под обстрел.
Кто в умирающем танке
Вместе с бронею горел.

Кто зарывался в траншеи,
Землю ногтями скребя,
Шквальный огонь «фердинандов»
Грудью приняв на себя.

Кто ради правого дела
Сердце отдать был готов.
Кто под машины ложился
Вместо понтонных мостов.

Кто за родные пределы
Гнал чужеземную рать…

Выносится Знамя Победы.
К выносу Знамени – встать!
Михаил Матусовский †1990

Здесь требуется небольшое послесловие. Президент страны проявил государственную дальновидность и отменил неумное, прямо скажем, постановление слуг народа – после совета с оставшимися ветеранами войны. Если бы власть почаще спрашивала у народа, то Сталинград остался бы Сталинградом… Да и название нашего города оставили бы наконец в покое.

И у меня – пора признаться! – скелет за шкафом. Нельзя быть бывшим ленинградцем, - как бывшим графом. Нельзя отправиться в Висбаден с форсом. Нельзя быть бывшей россиянкой, как бывшим фоксом, как бывшей лайкой или бывшим сенбернаром. Лишь верность преданно любившим дается даром… В Москве, расчетливой и хваткой, нельзя прижиться. Нельзя быть бывшей ленинградкой, как бывшей птицей… Пишу стихами, а не прозой. Одета рванью. Нельзя быть бывшею березой, а стать геранью… Нина Королева, СПб.
И еще одно событие, поразившее всю страну:
       
       В ЧЕСТЬ ПОБЕДЫ
О концерте в честь Победы
от начала до конца
телевизор нам поведал
из Кремлевского дворца:

как с войны, где гнев и злоба,
где сражается страна.
И в какой-то миг особо
я была поражена.

В кадре телепередачи –
он теперь уже навек –
Президент России плачет,
как обычный человек.

Президент России плачет
(боль – гримасой по лицу),
как убитый горем мальчик
по убитому отцу.

По солдатам, что почили,
защитив страну в борьбе.
Вряд ли этому учили
президента в КГБ.

Разделяя с ним потерю,
проживая с ним беду,
поняла: ему я верю –
с грозной совестью в ладу.

И, какой там жизнь ни будет,
что бы с нами не стряслось,
только сердце не забудет,
не забудет этих слез.
Римма Казакова