Есть люди, в жизни которых ничего не происходит

1.
Есть люди в жизни которых никогда ничего не происходит. Таких людей много. Может быть их большинство. Представьте, огромный город – и весь он сверху до низу заполнен мирно томящимися в собственном соку душами. Души эти не похожи на человеческие. Они такие, грязно-серые, как пыльный летний асфальт, и очень гладкие. А еще бывают души шершавые, с глубокими шрамами. Эти шрамы похожи на чередующиеся друг с другом ущелья и отвесные скалы, твердые и почти всегда холодные… потому что такую глыбу даже кипящее летнее солнце не всегда может отогреть.

2.
Утро. Среда. Метро… Толпа вверх и толпа вниз. Та, что вверх, выглядит более усталой – приходится раньше вставать. Та, что вниз, кажется какой-то слишком выспавшейся и буржуазной – все причесанные, от всех приятно пахнет, от некоторых даже слишком. Я спускаюсь вниз и, поэтому, утопаю в ароматах утреннего метрополитена. Под рукой немного предательски проскальзывает черная резиновая лента эскалатора, расписанная “под хохлому” тинейджерами. Если бы не это движение и не мистер Клэптон извлекающий из своего стратокастера какие-то неимоверные стонущие нотки, то мой мозг, вероятнее всего, отрубился бы на полпути к перрону. А так – глаза открыты (хоть никто этого и не замечает из-за зеркальных очков, в последнее время почти постоянно красующихся на моем носу – не люблю, когда пытаются пристрелить взглядом), и полушария создают видимость активной утренней деятельности. Это похвально, но требует много энергии. Поэтому, как только ноги на автомате вносят меня в последний вагон, веки непроизвольно захлопываются, и я погружаюсь в приятный, время от времени перемежаемый знакомым голосом, сон…

Где-то вдалеке очень нежно, боясь разорвать ночную тишину, басит поезд. Колеса, нет, не стучат, они тихонько кликают по полотну. Ключ в замке зажигания повернут в положение номер один. Немного потрескивая, работает новенькое ламповое радио; треск этот вызван то ли далеким расположением радиостанции, то ли тем, что волны местами цепляются за ветки попадающихся по пути деревьев. Щелк… желтая лампочка на торпеде погасла, но не сразу – новомодный реостат заставил ее уйти в темноту медленно, красиво. Осталась только ночь. Теплая и черная, как смоль, ночь. Голос в такой ночи, кажется, не значит почти ничего. Пустой звук. И все же:
- Ричи, как ты думаешь, чертова темень когда-нибудь закончится? Мне кажется, что мы сидим в этом поле целую вечность…
Ричи смотрел вперед, казалось, мои слова просто растворились в воздухе (идиотская тьма!)… он совсем не спешил отвечать, может быть, он испытывал моё терпение, а может, пропустил все мимо ушей. Хотя теперь мне вобщем-то было наплевать на это. Я очень удобно устроилась на правом сидении, укрывшись шерстяной кофтой, и стала лениво разглядывать своего друга. Этот форменный раздолбай, при свете луны был красив, как черт! Худое, с неправильными очертаниями, лицо, прямой нос, темные кудрявые волосы, подстриженные с особым шиком; бачки, как у военного моряка; глаза… глаза скрыты за коричневыми стеклами “Авиаторов”, так что вполне могли бы быть закрытыми.
Тут Рич неожиданно вздрогнул, очнувшись от своего пятнадцатиминутного забытья, и быстро ответил:
- Конечно, детка. Еще пару часов и наступит настоящий летний день! Черт возьми, я ненавижу день, слишком светло и все вокруг становится скучным и неинтересным.
“Ну да, - подумалось мне, - этот тип еще и умеет вешать на уши лапшу”. Я была на девяносто девять (нет! пожалуй, даже на сто) процентов уверена, что день ему не нравится по одной веской причине – днем слишком сильно видно, как убиты грязью его единственные джинсы, и как сильно затерта его кожаная байкерская куртка. Не то что бы этому парню не хватало денег на новую одежду, просто у него, как и у всякого человека, был свой бзик, навязчивая идея, можно сказать, идея фикс – гитары… Точнее - Электрогитара (да-да, именно, с большой буквы – это Божество). Он мог говорить о Ней часами, мог молчать о Ней днями, и доставать окружающих разговорами на окологитарные темы БЕС-КО-НЕЧ-НО. И этот его недостаток с лихвой компенсировался, когда он брал в руки этот волшебный, обожествленный им самим инструмент… Ричи резко касался струн длинными пальцами. Кажется, сейчас промахнется – но он никогда не промахивался. Бэнд, флажолет, пулл-офф и дальше… мелодия парит над ним, она исходит из него самого, а гитара только дает выход неисчерпаемой энергии звуков.
Вот и сейчас, он обернулся назад, приподнял очки, включил ближний свет и вышел в ночь, держа в руках заветный гитарный чехол.
Прошло минут пять. Свет театрально разрезал окружающий пейзаж. Вот она, сцена для настоящего блюзмена. Так оно и есть! Ричард сел на сухую траву, скрестив ноги по-турецки, и появился звук. Звук этот был абсолютно родным, он сливался с тишиной степи и создавал вокруг такую атмосферу, которой никогда не было и не будет ни на одном концерте. Откуда-то доносились звуки ночного шоссе, и ко мне пришло осознание того, что я нахожусь, черт знает где, вдали от своего дома… знаете, это похоже на чувство, когда лежишь под отсыревшим одеялом на диване в доме, где уже давно живет только плесень, а мимо по дороге проносятся машины… хочется только одного – выскочить из этой тоски, крутнуть ключ в замке зажигания, вдавить педаль в пол и не отпускать, не отпускать, не отпускать…
 
3.
Не отпускать, не отпускать этот поручень! Поезд резко тормозит и пол-вагона народу, чертыхаясь, улетает вперед… правильно, отпускать поручень не надо! Кто-то из толпы произносит вслух что-то вроде: “Вот, блин, Шумахер!”.

Поезд стоит. Тихо. Туннель – бесконечность. И никому в нее не хочется. Закрываю глаза, а там то же самое.

Светло, но все же вечер. Пыльная дорога без единого намека на влажноть. Солнце, пыль, жажда, снова пыль. Рядом с дорогой – небольшое деревянное здание, больше похожее на сарай. Без окон, но с выцветшей вывеской. Не вижу… или не хочу, а, впрочем, не важно. Ведь я слышу музыку. И два разбитых в прах мотоцикла, стоящих у входа, говорят о том, что нам тут не место. Входя. Разбиваясь о стойку бара. Подзывая пальчиком бармена. Нет, все это не для нас, но против нас. Мы здесь лишние. И звук металла ударяющего в кость. Эй, приятель, это не для нас! Звук – наш. А если нет – то скоро станет нашим, крошка.
-Что будете заказывать?
Оборачиваюсь. Ричи поднимает бровь и отвечает, что хочет виски. Чертов виски! Из-за него всегда одни проблемы! Он пьет… и гитара в чехле с грохотом ударяется о потертый пол. Душно.
-Эй, ты, мудозвон! Не шуми там!
Голос откуда-то сверху. Может это бог? Нет, точно не он.
Капли виски… везде. Кровь. Вкус крови, собственной крови. Как будто тебе залили ее в глотку через воронку. Боль. Вот теперь мы заполучили этот звук. Звук металла, ударяющего в кость… и музыку адской головной боли.
Уносим ноги. Ветер ласкает лица, синие от металла и красноватые от спекшейся крови. Он смотрит вперед на залитую августовским солнцем дорогу. Солнце в глазах и соль на губах. Что еще нужно для счастья?

4.
Звук. Протяжный лиловый вой, купающийся в бетонных стенах. Он снова появился. Он бестактен, но в нем прослеживается самый прекрасный на свете ритм – четыре четверти, которые навсегда останутся в моей памяти.

Мы неслись. Миля за милей. И, казалось, что еще гребаный миллиард деревянных лачуг стоял на обочине. И ждал своего часа. Часа когда можно будет рассказать кому-нибудь о четвертях и металле в кости. Мы неслись и не отавляли им шанса поживиться собой. Ха-ха! Ни единого шанса.

5.
Интересно, что чувствуешь, когда осознаешь, что еще шаг – и выхода не будет? Кто-то говорил мне, что это похоже на третью четверть.
Камень без имени, но с датой. Числа вообще говорят о многом. Ими можно описать жизнь, главное не сорваться на полпути. А под дубовой зеленью кладбища чувствуешь себя живым. Немного света и куча деревянных ящиков на глубине в метр... кресты в ногах. Им плевать. А мне еще нет. Хотя, можно сделать вид. Собственно, ничего от этого не изментся, только себе хуже.
Говорят, что думать о смерти нужно каждый день, тогда начинаешь ценить жизнь. В третьей четверти все не так… Ты осознаешь, что уже почти труп, но слово “почти” тебя не греет. Руки, исколотые ржавчиной, занозы в пальцах от перетертых стальных троссов – эти, в ящиках, наверное, смотрятся получше.
Ломает при одной мысли, что придется с ними подружиться. Вообще-то, ломает без всяких мыслей, достаточно приподнять морду из пыли, протереть воротником зеленые стекла и увидеть, как грязь смешивается в воздухе с бензином и стекает по ярко-красному солнечному полушарию. Прекрасная картина… и от нее хочется блевать. К горлу подступает комок, сплетенный из крика и того, что еще утром называлось завтраком. И хочется только чистой воды… запить ею всю дрянь, что накопилась внутри и в очередной раз проглотить таблетку панического страха.
Адский, отвратительный шорох. Страшнее смерти.

Много вопросов могло быть разрешено. Много из того, что приходит в больную голову вечером, пропадает из нее утром. И так каждый раз. Обидно, не так ли?

В глазах синий свет. Вода. Шум воды. Грязный кафель. Холодный, но ставший родным для таких ублюдков, как я… мне бы только подняться. Поднимаюсь. Это чудо, синий свет стал ближе… вен не видно, вот и замечательно. Это значит только одно – сегодня я буду спать не на грязной, влажной непонятно от чего, кафельной плитке, а на чем-то более подходящем для сна.

6.
 Глаза сомкнуты. Ощущение, что кто-то облил ресницы клеем и теперь стоит и смотрит на то, как я буду разлеплять их. Рот открыт. Подушка мокрая от слюны. Утро.