Work-n-roll

Work-n-roll
Эссе

«Работа - это прибежище для людей,
которым больше нечем заняться.»
Оскар Уайлд

День – Пятница. Время – семь утра. Я зажег газовую конфорку под полупустым, еще теплым чайником, и взглянул в окно, - зима подступала в плотную. Снега не было, но к этому все уже давным-давно привыкли. На улицах почти не осталось прохожих – все уже были на своих работах. Все, кроме меня.
Мой рабочий день начинается в восемь утра, но по какому-то интереснейшему правилу приходить на работу было принято на без четверти семь; к слову, я, немного опоздав и выслушав нотацию, мог бы еще успеть съехать в шахту. Но я не пошел – я устал от бездушных нарядов, нарядных, бреда, матюков и подобной чепухи, которая бесила меня. Я устал узнавать о том, что что-то сломалось или, хуже того что кто-то травмировался или умер. Но разве травма лучше? Нет. Я уверяю тебя, все раны смертельны. Примирись с неизбежным. Иногда веревка провисает, но чаще всего она рвется. Итак. Благослови минуту передышки и не теряй времени в напрасных сожалениях. Благодарное сердце помнит о том, что, в конце концов, мы сорвемся. Но в нашей душе есть что-то такое, что непреодолимо влечет нас к безумию. Каждый, кто смотрит вниз с края крыши высотного здания, чувствует в себе хотя бы слабое, болезненное желание спрыгнуть. Даже очень благополучный человек всегда имеет безумие у себя под боком.
Я пошел умываться, все еще вспоминая свой безумный ночной сон:
- Любишь?
Я слышу ее голос, иногда я все еще слышу его. Но только в своих снах.
- Любишь?
- Да, - отвечаю я. - Да. Настоящая любовь никогда не умрет!
А потом я просыпаюсь от своего собственного крика.
Я не знаю, как объяснить все это, не знаю даже сейчас. Я не могу сказать вам, почему я так поступал. И даже тогда я также не мог сказать этого. Не мог, не потому что не хотел, а потому что действительно не знал. Много людей спрашивает меня об этом. Но я молчу. Мои губы запечатаны. И только здесь, в своей клетке… Здесь я не молчу. Здесь я просыпаюсь от своего собственного крика.
Во сне я вижу, как она подходит ко мне. На ней белое, толи почти прозрачное платье, толи ночная рубашка, а на лице у нее – смешанное выражение торжества и желания. Она идет ко мне через темную комнату с каменным полом, и я вдыхаю сухой запах октябрьских роз,- их мертвых листьев. Ее объятия раскрыты навстречу мне, и я раскрываю свои, чтобы обнять ее.
Когда в моем сне мы подходим друг к другу, мой страх растет, но я не могу отстраниться от нее. Мои руки прижимаются к ее гладкой спине, и кожа кажется такой близкой под тонким слоем шелка. Она улыбается одними глубокими, серыми глазами. Ее лицо приближается ко мне, и губы ее слегка приоткрываются для поцелуя…
Я зачерпнул горсть воды в ладони и плеснул на своё лицо. Потом еще раз, и стал вытираться полотенцем, смотря в зеркало ванной комнаты. Моё лицо откровенно олицетворяло радость, причины для которой не было.
Чайник вскипел,- это я понял по звуку, и прошел на кухню. Погасил пламя под чайником и взглянул в окно, точнее, на октябрьскую грязь за окном.
Вошла бабушка, вытирая ноги о придверный коврик. Она поставила на стол сумку. В сумке было молоко, белый и серый хлеб, кусок замороженной говядины и чай, из дешевых.
- На рынке была, - сказала бабушка.
- Привет, бабуль? – я поцеловал ее в щеку, как это делал всегда.
- Людей сегодня - не протолкнуться! - сказала бабушка, снимая пальто и головной платок.
- Пятница…
- Цены опять поднялись. Как можно нормально жить, на эти крохи, что платит мне государство?
- Ба, - бросил я через плече, с целью остановить ее жалобы, пока она не перешла к обсуждению политики.
Политика – то, из-за чего молодых людей вздергивают на сук, когда они еще молоды и красивы…
- А ты чего не на работе?
- Заболел.
- Что такое?
- Ничего.
Она дотронулась к моему лбу тыльной стороной ладони, и мне почему-то на минуту показалось, что мне снова десять лет, я простыл, а значит – сейчас будем лечиться. Лоб был нормальной температуры, и я это знал, поэтому и отпрянул.
- Суп, или картошку? – негромко спросила бабушка.
- …Э, что? – оторвавшись от своих мыслей спросил я?
- Чем будешь завтракать?
- Да я, эт… чаю вот попью.
- Что ж это за еда? Давай супу нагрею?
И она уже поджигала конфорку под кастрюлькой с супом. Ай, да бабушка! С ней нет смысла спорить… Бабушка, моя милая бабушка, была лишена возможности ловить полутоны. У нее были только ноты. Будь то музыка или разговор. Всё округлялось в ближайшую сторону.
Она подала завтрак и я сел его поедать.
- К врачу пойдёшь?
Так, как рот мой был занят горячей пищей, я показал жестами мой план на день сегодняшний, еще раз убеждаясь, что если и есть подтверждение того, что человек - это животное, у которого чуть побольше мозгов и гипертрофированное ощущение собственной значимости, так это наше умение выражать свои чувства жестами, когда иной возможности просто нет.
- К врачу… - бубнил себе под нос уже в своей комнате.
Чай, я, по давно сложившийся привычке, забирал с собой в комнату и пил его там. Я присел на кровать и поднял с прикроватной тумбы книгу, дочитанную мною до конца предыдущим вечером. Открыл последнюю страницу и снова прочитал последний абзац:
«…Но, еще не дойдя до последнего стиха, понял, что ему уже не выйти из этой комнаты, ибо, согласно пророчеству пергаментов, призрачный город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда Аурелиано кончит расшифровывать пергаменты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды…»

- Хм-м… Концовка, еще один способ сказать прощай…
Я стал одеваться. Идти к врачу не хотелось, но на роботу хотелось еще меньше.









Барма Евгений Анатольевич _____________________________________
(23.10.2008)