Странная замена

 “Старый комод. Старый такой. Наверное, хотя нет, точно, он старше меня. Старый такой, со следами времени и просто следами. Вот ручка от нижнего ящика – её нет, давно ещё кем-то потеряна,…да его уж никто и не открывает; а вот нацарапано какое-то слово - … теперь и не разберешь. Наверное, чьё-то имя: первая буква, кажется, заглавная.
       Старый такой комод, тёмно-коричневый, лакированный, но уже весь в морщинах. А вот, сверху, вот прямо в глаза бросается подпалина – это кто-то неосмотрительно бросил сигарету мимо пепельницы – хотя её здесь никогда и не было - а может, просто затушил... - странные люди. А поверх подпалины да и поверх всего комода – пыль. Её присутствие уже никого и не заботит…Только утренние лучи солнца любят здесь играть в догонялки. Они так забавно скользят по этой доброй громадине. А комод, хотя, конечно, уже стар, непрочь повеселиться с ними, порадовать малышню своим лакированным катком.
       Вот бегают они, бегают, и вдруг какой-нибудь лучик зазевается да собьёт стайку пылинок. Ему станет неловко и стыдно, отчего он засветится ещё солнечней, а пылинки каждой своей смущенной улыбкой отразят этот свет. И сколько за утро таких вспышек! Всё вокруг так наполняется жизнью…
       А потом день... И всё, что здесь есть, всё становится вещами. Как куклы в кукольном театре: они живы, пока живы те, чьи они, и те, для кого они. Или пока они нужны и тем, и другим. А потом, … потом тесная коробка с пылью на крышке. День… и всё становится вещами. Но стоит наступить вечеру!
       Солнце садится, лениво зевая, и это уже не маленькие лучики, с хитринкой в глазах и улыбке. Это плавные, нежные волны алого света. Они заставляют закрыть глаза и уносят куда-то в былое, давнее, но сейчас почему-то совсем близкое. Так ещё бывает, когда, листая пожелтевшие, но оттого только больше притягивающие любопытство страницы старой книги, доставшейся в подарок или на память, и находя в ней какую-нибудь новогоднюю открытку, оставленную там ещё тогда, когда тебя ещё совсем не было, отчетливо чувствуешь морозно-хвойный запах только что принесённой ёлки, мандаринов на столе, и вот ты уже там.
       Да…Так и этот свет как прикосновение к прошлому. Этот свет… Странно. У меня почти нет для него слов. Наверное потому, что в такие минуты не хочется сказать. Он украдкой скользит по стене. Медленно. И вот добирается до комода. Странная теплота откуда-то издалека.
       Свет… Он на мгновение застывает на той самой надписи. Да! Это точно чьё-то имя! Наверное, его и нацарапали, чтобы каждый вечер согревалось этим светом сладко дремлющего солнца. Иначе просто не может быть. Какая-то грусть. Витает, легко обнимая старый комод. Ведь это Имя… Его нет. Но Оно всегда с ним. Оно хранимо им. Это тоже странно, но по-особому странно. Люди хранят это там, где стучит…
       Но вот и этот свет медленно ускользает. Куда-то за комод. Наверное, он прячется там до следующего вечера. Вот и ночь. Становится немного прохладно. Заглядывает луна. Говорят, она одинока. Но не сегодня! Сегодня она величественна, в одеянии из тёмно-лиловых облаков, надевающих кружева сквозь ваши окна, окруженная искрами по небу рассыпанных звёзд, которые в конце тепла срываются вниз с головокружительной высоты. Быть может, хотят походить на вас.
       Луна. Это сегодня так, а если она одна - не одинока, просто одна – она всё равно здесь.
Она отдает, пусть даже не зная кому. А ведь, наверное, хотела бы знать. Нет, ей не жалко, просто ей так хочется видеть их улыбки.
       У неё тоже есть лучи. Она опускает их всё ниже и ниже, всё ближе и ближе. Словно, хочет едва коснуться комода и сказать: « Я здесь. Я с тобой. » Но они такие тонкие и хрупкие, что замерзают и разбиваются, звоном ударяя о стекло. Их осколки летят и падают на комод, угрюмо замерший в прохладном полумраке. Они рассыпаются, сонно ложась незаконченным узором, накрывая ту стыдливую подпалину, кем-то беззаботно оставленную. Узор… Узор и тихий шепот ветра…тихий такой. Это его колыбельная. Забавно. Кажется, будто, ветер, долетая сюда, по пути поймал голоса скрипки и бережно донёс их сюда. А ведь когда-то он, как и многие в детстве, засыпал под тихую колыбельную. Её слова были самыми добрыми, самыми теплыми. Слыша её, он не боялся закрывать глаза. Она была такой долгожданной, такой нужной, даже теперь, Но…Теперь он слышал её только там, среди чудес и лиц, хранимых памятью. И вот он тихо с улыбкой засыпает, с такой безмятежной доверчивой улыбкой. Засыпает. Наверно, эму снятся добрые сны…
       Странные люди. Большинство из них так хорошо помнят плохое и так плохо хорошее…
       Странные люди. « Бездушная, старая, никому не нужная деревяшка!» - говорят они. Врут! Они же врут! А почему? Да потому что не знают правды, потому и врут. Врут! Да ещё и чужими словами. А что самое печальное – они не хотят узнать правду… Правду о старом, о старом таком комоде. Странные люди: им проще не замечать. А по-моему, так это должно быть труднее всего. Странные люди. Им бывает очень неудобно, очень стыдно за то, чему они должны радоваться, чем должны гордиться. По собственному желанию должны! Странные люди. Они забывают самое главное - помнить. Странные люди…
       Я редко разговариваю вот так, практически сама с собой, но теперь…
       Вот старый комод, старый такой, верхний левый ящик, задний левый угол, дно – здесь лежит желтый конверт, желтый такой. На нём написан адрес… Старательным детским почерком адрес. Только это и можно разобрать, ведь что же ещё может быть написано на конверте. Слова размыты. От сырости, наверно. А в этом конверте, в этом конверте лежу я – маленькая, пожелтевшая от времени фотография с красивыми, резными краями. Фотография маленького мальчика с большими голубыми глазами, немножко испуганными, но такими доверчивыми, такими наивными, такими детскими, такими…Настоящими. Чёрно-белая фотография. Хотя теперь, пожалуй, чёрно-серая, но помнится мне… Нет, точно. Голубые глаза. А в руке, в руке зажата любимая игрушка. Да, пожалуй, только дети могут так искренне любить вещь. Для взрослых она может быть новой, дорогой, модной, нужной, удобной, для ребенка только любимой! И все остальные слова становятся просто пустыми по сравнению с этим одним. Да, пускай это, как скажут взрослые, всего лишь какая-то игрушка. Но с этой какой-нибудь тряпичной куклой ребёнок делит всё своё время, всё, что чувствует, всё, что знает. Отдает всё своё. Он так отчаянно и яростно вступается за эту игрушку, если её хотят отобрать или - что просто для ребёнка немыслимо и непонятно - выкинуть, когда она перестаёт соответствовать хотя бы одному показателю идеальности. Ребёнок так безутешно плачет, если с ней что-то случается. И игрушку обязательно зашью, склеят, отремонтируют и вновь отдадут ребёнку. Ведь Любимая игрушка. И это не значит, что она самая среди многих. Это значит, что она такая одна. Тоже странно…Но по-хорошему странно: очень и очень редко она забывается, эта игрушка. Не всегда так относятся к людям. И не всегда такое отношение растёт вместе с маленьким человечком. Это очень грустно…Это грустно для нас, вещей. Что же говорить о людях. Да, пожалуй, им всё-таки сложнее.
       Фотография маленького мальчика. А на обратной стороне – я бережно храню эту надпись : « Бабуле от любящива внука. » … Тоже старательным детским почерком, кажется, даже с ошибками.
       Вот ещё одно «странно»: «от любящего»…вот интересно, можно ли считать правдой то, что перестало быть ею? А она считала. Вечерами она подходила к комоду, бережно обеими руками, согревающими всё, к чему прикоснутся, брала меня в руки. Тогда я стояла на комоде в старинной медной рамке, возле старых часов… (Наверное, их уже выбросили.) Гладила немного загрубевшими пальцами, прижимала к себе, к сердцу, зажмуривалась, и…по её щекам катились слёзы. Она всегда тосковала. Она всегда ждала! Иначе нельзя.
       Кругом были тёплые облака свечного света. Она садилась в кресло, всё так же крепко прижимая к сердцу фотографию, и потихоньку засыпала, а вместо снов слетались, постоянно повторяясь и спутываясь, обрывки последнего приезда детей с внуком, обрывки последней встречи. Ей не было места. Хотя чушь всё это! Для неё не было места. Оно было «не для неё». Просто было. Даже не известно, для кого, но точно не для того, чтобы она его заняла. Для чего-то берегли. Для кого-то. Не только место, но и время. Даже время! Теперь у них всего вдвойне. Интересно насколько они стали богаче…Два ничьих места, два пустых. И много времени. Это ведь богатство! Когда ты всё это тратишь. Когда есть на кого всё это потратить! В таком случае они просто нищие. Странные люди. Считают какой-то обузой то, что должны любить. Просто не могут не любить. Странные люди: они умеют по-другому…
       И так каждый вечер. А потом всё реже и реже…Реже и реже…И вот чужие руки убрали фотографию. Убрали в дальний левый угол левого верхнего ящика старого комода. На самое дно. В конверт. И забыли. Почти.
       Вчера было много людей: шумели, подписывали какие-то бумаги. Смеялись, выносили мебель… Вот и всё. Отмучились!… А дом, наверно, продали. Часто слышу слово «хлам». На улице развели костёр. Сейчас лежу в ворохе бумаг… Странные люди: меняют «память» на «хлам»… Странная замена…
       Тепло рук на тепло огня… Странная замена”.