Postscriptum

       
       «Прощай, позабудь,
и не обессудь,
а письма сожги, как мост.
да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям и прост…»
И. Бродский

I.В ту осень часы спешили,
и мерзли в перчатках пальцы,
и небо падало с каждой новой каплей дождя.
В ту осень нам всего по шестнадцать
было.

II.И в наших квартирах
готовили ужин,
смеялись, кричали,
(и весь этот прочий ужас,
который зовется бытом.)
И окна были закрыты,
а дождь все не мог поверить
и бился в них – судорожно и страшно,
и нашей жажды
не утоляли строки…

III.Мы были – никто друг для друга,
никто для себя,
и никто для врагов и друзей,
но стрелки ходили по кругу,
и казалось, что с каждым кругом
нас становится меньше. И даже в зер-
кале – отраженье кого-то другого,
казалось – еще немного,
и нас вовсе не станет…

IV.Ты курил сигареты – пачку за пачкой,
писал стихи,
ругался матом,
иногда держал меня за руку…
Потом отпустил.
И время
остановилось на время,
или пошло быстрее,
а может исчезло вовсе –
кануло в эту осень…

V.Горький и черный чай обжигал душу,
я затыкала уши,
чтобы не слушать
как молчит телефон.
Со всех сторон
на меня падала вечность,
дышать было нечем,
и под вечер
опадали последние листья,
и в комнате умирали стихи.

VI.Город жался от жалости к бездомным собакам,
сочинял грустные песни
и пел их нищим.
Мы теряли себя в толпе,
понимая, что больше не ищем,
понимая, что незачем
искать себя среди тыщи серых лиц.

VII.Почему-то той осенью
пространство сжималось до размера комнаты.
Краски бледнели.
И все, в чем – не ты,
все, чем тебя нет,
любая вещь, не связанная с тобой,
была для меня мертва,
и все слова
теряли свой настоящий цвет,
и свет
мерк.

VIII.Зима пришла ноябрьской ночью,
зима пришла, свой белый почерк
пустив по ветру.
Зима пришла,
как синий сон,
как стон,
как обморок,
и небо
день за днем рождало снег…
Зима пришла,
и длилась целый век.

IX.Ты спал под белым одеялом,
всего на три квартала
дальше,
чем я…
Ты спал,
и снился мне, моя
бессмысленная боль…
Снег падал и шептал,
что мне с тобой
не быть…
Снег падал и шептал,
снег падал и шептал,
снег падал…

X.Бумаги белизна была больней,
чем снег, плащом накинутый на город.
Моя тоска брала меня за горло
и говорила, что спасенья – нет.
Мне нравилось, я помню, рвать листы,
как будто в этом – цель существованья,
мне нравилось бродить вдоль рельс трамвайных
и представлять, что где-то рядом – ты.
Я вспоминала (глупо…) день за днем
твой остроносый, твой упрямый профиль,
и каждый день, мокая сушку в кофе,
по несколько часов в дверной проем
смотрела…

XI.А небо все растратилось на вдох,
(или на выдох? – не берусь ответить…)
Разбилась жизнь на все, что было «до»,
и все, что было «после». После смерти.
И даже время изменило ход,
и уподобилось в своем движеньи снегу.
Но, кажется, угодно будет небу,
и стрелки поползут наоборот…

XII.Осточертело мне мое жилье.
Кровати, стулья, зеркала и рамы.
Осточертело строить жизнь как драму,
ведь зрителям нет дела до нее…

XIII.А мир жужжал, и рой телепрограмм
по вечерам атаковал квартиру.
Что миру до меня, а мне до мира?
Ему и без того хватает драм.
«А, чтоб его!» - хотелось мне сказать,
но все равно никто бы не услышал,
ну, разве что скребущиеся мыши,
которым неохота вылезать.

XIV.Далее – ничего.
Так – дни, вперемежку с рифмами.
Ежедневный поток глаголов: есть, пить, спать.
Невесомость.
Обрывки мыслей.
Отмирание части души…
Фиолетовый снег по ночам.
Все никак не прийти в себя,
остается блуждать по грифу,
ища нужный лад,
да еще, смотря на термометр,
высчитывать сколько
градусов до весны.

XV.Все твои женщины носили черные платья,
ни разу не вышли на улицу без грима,
и каждая, засыпая в твоих объятьях
произносила: «Спокойной ночи, любимый…»
И каждая уверяла сама себя,
что «возможно из тех, с кем гора – не горе»,
и каждая уходила еще любя,
и даже плакала. Но забывала вскоре…
Забывала закаты и желтые окна домов,
голубые проспекты, и звон монеток о камни,
запотевшие окна трамваев и поездов
забывала, - как закрывала лицо руками…
И жизнь текла дальше, и время шло,
и страницы дней перелистывались неслышно,
и зимой снег наваливался на крыши,
и, как зверь, дышал устало и тяжело…

XVI.На холодном окне становилось все меньше снежинок.
Ты смотрел в темноту и старался не думать о том,
что и эта любовь потускнеет как фотоснимок,
что останется эта ком-
ната, это небо и этот город,
этот запах корицы и меда в ее волосах,
эти длинные окна и темно-синие шторы,
и останешься ты сам,
и она останется – какой ты ее запомнил –
темноглазым богом, пришедшим к тебе из сна;
и всё будет как прежде, все будет как прежде, кроме
стола на котором теперь только одна
чашка кофе.

XVII.Так уходил январь.
В никуда. Ниоткуда.
Так уходил январь –
утекал, как вода.
Как ни старалась я
пересчитать минуты
наших нелепых встреч –
не получалось, да
какое в сущности дело
до этих ничтожных цифр,
если всё опустело,
если все улицы
стали похожи на место,
расчищенное для битв…
И все слова – неуместны,
кроме «любить».

XVIII.Снег февраля был влажен и горяч…
По вечерам хотелось слушать джаз
или играть в лото…
Но всё не то…
И невозможно сделать вид, что жизнь идет,
и невозможно позабыть, что это так…
Тик-так, тик-так – часы на кухне отмеряли такт.
Из крана мерно капала вода,
и все существовало как всегда,
все вещи знали свой привычный ход,
а у меня – как домик карточный в руках - ломалась жизнь,
и застывали тысячи пружин
внутри моих стареющих часов.
Все двери на засов.
И спать.
Все двери на засов,
и ждать,
когда проснется первая звезда,
и робко скрипнет маленьким лучом…
Всё ни о чём.

XIX.Всё ни о чем – ни день, ни ночь…
Пою, и плачу, и смеюсь – всё ни о чем.
Прижмусь плечом
к едва знакомому плечу
и помолчу…
Прислушаюсь.
Февральский метроном уже затих,
и слышится, как март играет марш,
и звуки разрывают тишину…
Уснуть бы мне…
Уснуть бы…
Не усну,
а буду так –
пытаться подпевать,
маршировать
не в такт…
Идти в весну.
Идти в весну, чтоб получить ожог –
еще один,
(а может быть и два),
идти в весну,
чтоб знать, что голова –
предмет, давно потерянный в бою
с самой собой,
и этот бой
не сможет прекратиться никогда.

XX.И вот – март. Вечера. Фонари.
Зима стала талой водой и стекает по крышам.
Ты мне снился за месяц раза кажется три,
и с каждым днем я становлюсь все тише.
С каждым днем в городе все теплей,
и готовят дети бумажные пароходики…
А я смотрю на свое отраженье в оконном стекле,
и мне кажется – все проходит.

XXI.Ритмы и рифмы все мягче,
и чьи-то губы все ближе,
и сердце снова как мячик скачет,
и я вижу
тебя только на фото…
Весна заставляет меня дышать глубже,
но что-то
мешает выдохнуть зимнюю пыль из легких…

XXII.…Но в остальном, кажется, все вполне.
Во дворе тает снег,
по ночам не уснуть,
даже кажется, что влюблена
чуть-чуть…
(Ты прости, я наверное слишком верна себе)
о тебе
вспоминаю разве что видя сны…
У весны
есть способность лечить,
и все губже под кожей иглы ее лучей…
И кажется,
будто все, что случилось – не больше чем
сон.

XXIII.Весенняя зелень прорезалась точно в срок,
как будто смотрела на солнечные часы,
по венам берез серебряный сок потек,
и все бездомные псы
повылезали из подвалов на свет,
сонно щуря привыкшие к тьме глаза…
Мне хотелось им что-то крикнуть, или сказать,
но я молча переходила проспект.

Я молча вглядывалась в апрель,
ища в нем не то смысла, не то побед,
и хоть этот не проходящий бред
уже порядком мне надоел,
привычка все же брала надо мной верх.
Хоть любить тебя было делом нелегким, но
мне казалось я выдержу - как минимум век,
мне казалось, что все как минимум решено…

XXIV.…А однажды был день –
солнечный и печальный.
Мы столкнулись случайно
на остановке трамвайной…
Ты смеялся – легко и дерзко,
как подобает,
даже не зная,
что для меня – любая
случайность возводится в закономерность,
что я наверно
все также готова бросаться к тебе на шею,
зная прекрасно, что все это совершенно
глупо…
Мы стояли напротив друг друга у парапета.
Приближалось лето…
И все это –
твой не пришедший трамвай,
мой светофор, горящий красным,
говорило о том, что пора
все тайное сделать ясным –
или проститься, или простить друг друга.
Пожать руку
или поцеловать в губы.
Но время расширилось
внутри своего пространства,
и потекло дальше,
и не стоит пытаться
вернуть этот миг
одним усилием воли,
не стоит пытаться –
это не более,
чем фотоснимок в пожелтевшем альбоме,
где двое
стоят напротив друг друга у парапета…
И приближается лето…

август – октябрь 2008 г.