Шахматы

      Свежевыкрашенный пол блестел, пахло краской (в этом блеске и запахе нет смысла, если они не ведут за собой какого-то важного воспоминания, не указывают на что-то глубоко спрятанное или забытое, давно забытое и, однако, имеющее значение, скрывающее в себе целый мир, но тут, похоже, другой случай – они говорят только о том, о чем и так будет рассказано, что не нужно искать, вот оно – на виду, на переднем плане, и возникает вопрос: зачем тогда нужно говорить о том, что ни на что не указывает, ничего в себе не таит... но, может быть, если приглядеться, принюхаться, что-то и есть там, за этим цветом и запахом, ощущение чистоты и нового мира, чего-то необыденного, куда он всегда стремился, и, оказавшись так близко к цели, растерялся, не успел успокоиться, не было у него времени свыкнуться с этой новизной, необыденностью).
      Комната была совершенно пустой за исключением столов и стульев, к тому же ее недавно отремонтировали (и потому все звуки – шаги, скрип стульев, стук кнопок на шахматных часах – раздавались с необыкновенной отчетливостью, которая оборачивалась туманом, заволакивающим шахматную доску, вернее, позицию на доске, он был слишком чуток к окружающему, слишком восприимчив к обстановке).
      Такими же новенькими были доски и фигуры на столах (он одушевлял их – так же, как облака, деревья, здания, фонарные столбы, трамваи и автомобили, и это тоже мешало игре, стратегическому анализу, вычислению вариантов, доска была для него сценой театра, не то чтобы он разговаривал мысленно с фигурами, но он чувствовал исходящее от них тепло, они были живыми и могли при случае заговорить).
      Новым, неожиданным был и ход, которым противник ответил на стандартное е4 (модернистский дебют, при котором черные уступают центр, чтобы затем атаковать его с флангов, впервые увидеть этот ход для него было все равно что увидеть альпийские горы или джунгли Амазонки, он еще так мало знал, в его библиотеке было всего две книги по шахматам).
      И все же позицию он получил не хуже (достаточно было придерживаться догматов дебютной стратегии, а уж это он умел, он вообще больше полагался на правила, чем на свою изобретательность, в нем не было самоуверенности шахматного бойца, да и никакой самоуверенности, можно сказать, что в общении с другими он был робок и никогда не шел на конфликты, но в чем-то он все же был уверен, правда, он сам не мог бы сказать, в чем, в чем-то неопределенном, возвышающемся над этим миром и призывающим каждого, кто слышит, возвыситься над собой).
      Но затем он отдал черным преимущество двух слонов, и был вынужден защищаться (пассивность была его слабой стороной, он предпочитал не спорить и делать то, что от него требуют другие, так он сохранял от вторжения извне свой внутренний мир, где он был полным хозяином, да нет, какой хозяин, этот мир волновался так же, как и внешний, в нем были свои бури, ураганы, штили, и он не чувствовал себя хозяином этих стихийных явлений, как бы ему ни хотелось им стать, обрести власть Просперо или невозмутимость Фогга).
      Его король добровольно вернулся на свое исходное поле (впрочем, найти лучший план мог бы только опытный шахматист, а для него это было всего лишь одиннадцатая партия в соревнованиях, и все же, если бы он вдумался в позицию, внимательно оценил ее, если бы не его обычное предчувствие поражения, если бы он был настоящим бойцом, спортсменом, то он нашел бы способ укрепить положение своего короля вместо того, чтобы отправлять его на верную гибель, да и на ферзевом фланге он мог бы играть точнее, поставив ладью впереди пешек, а не пряча ее за ними, но это было бы нестандартным решением, на которое он не отважился, да оно просто ему и в голову не пришло).
      Играл он в миттельшпиле без выдумки, как-то обреченно, едва ли не каждым ходом ухудшая позицию (вот именно, обреченность – это было его отношением к миру и своей жизни, каким-то образом, еще не начиная жизненной борьбы, он проникся предчувствием поражения, он представлял себя героем, который должен исполнить приказание неизвестного командира ценой своей жизни и даже без шансов на успех, эта мысль позволяла ему выносить повседневность и заниматься разными делами, учиться и даже играть в шахматы).
      И когда ладья черных проникла на вторую горизонталь, он сдался (это случилось на тридцать втором ходу, партия, наверное, длилась часа два, и если начали в десять, то закончили в полдень, ясный зимний день, снег, мороз и попытка мужественно пережить неудачу).
      Обескураживающее начало борьбы за место под шахматным солнцем (а ведь эта борьба была для него главным в то время, никаких других целей, одно лишь желание научиться играть в шахматы и стать гроссмейстером, таким способом он думал освободиться от власти повседневного, сделать свою жизнь похожей на роман, драму, наделить ее смыслом, вот и получается, что шахматы сами по себе значили для него не так уж много, как и музыка, если бы можно было жить не работая, он предпочел бы слушать музыку и разбирать партии выдающихся шахматистов, не подходя к роялю и не встречаясь с живым противником).
      В следующем туре он решил сам применить этот необычный дебют за черных и проиграл (эта партия длилась намного дольше, решающую ошибку он допустил на сороковом ходу, но сценарий был примерно таким же).
      Он проиграл и третью партию, и четвертую (так же начал когда-то свое выступление на чемпионате страны Петросян, проигравший подряд пять партий, но сходство на этом и заканчивается, эта его привычка искать совпадения с биографиями знаменитых людей – попытка обрести хоть немного уверенности, получить от судьбы хоть какой-то, самый мелкий залог, но все напрасно, ни о чем не говорящее сходство, ничего не доказывающие совпадения, разве не ясно, что судьба у каждого своя, и лучше пристально вглядываться в себя, чем оглядываться по сторонам).
      Через два года он уже обыгрывал всех, кто принимал участие в том турнире. Но появились новые противники, и так с каждым успехом, с каждым шагом на другую ступеньку – число конкурентов не уменьшалось, они становились все сильнее и сильнее, и когда, наконец, он достиг своей последней ступени, то как же она была далека от вершины, осознав это, он перестал играть.