Старик

       Старик

Его скорость была черепашьей,
Словно груша сушёная – лик,
а кругом –
- белоснежно Наташи,
только портил картину старик.

Не авоська, не сумка, не тряпка
на костлявой висели руке,
опирался
на гнутую палку,
а из грудей гнилое – кхе-кхе.

Я прошёлся,
скулу отвернувши:
только бабок он брал на прорыв,
из того же из племени, слушай, -
- в три часа, магазин, перерыв –

Порождение гнусного века:
три войны, да –
- окопный тифоз.
Впрочем, те кто «вперёд!» человеки
сорок лет как – трава, да навоз.

Этот выжил, мне только догадываться.
Кроет небо вечерняя мгла.
Кем он был,
и кому он докладывал,
когда вьюга стальная мела?

Щурю глазом в него через мушечку,
вот, к киоску газет подошёл,
кем он был,
и кому он наушничал,
двоеглавый партийный сокол?

Только жалость волною щекотная
тихо трогает
струны души.
Книзу цветом – ромашка болотная.
Тусклым светом – тупые ножи.

Кверху ручкой,
давно не пригодные.
Здесь аорта и так – на разрыв.
И доносится эхом нетвёрдое
- в три часа, магазин, перерыв –

...

Всё – конечно. Ветра убаюкивают.
Ржа прогрызла железо
совсем.
Тихо рельса на Кольском постукивает
«37» «37» «37»


26 декабря 1988 г. С-Петербург