И стал я ни хороший, ни плохой. Былинка

Но эта былинка повисла бы в воздухе, не будь у нее продолжения. Я привычно показал ее жене, не ожидая подвоха. Но реакция жены оказалась непредсказуемой для «инженера человеческих душ» - она обиделась. Обиделась за мою невинную встречу. Я тоже был огорчен, ибо искренне считал это дружбой между мужчиной и женщиной. Супруга увидела все в другом свете, следуя непостижимой для мужчин логике. Мое же удивление было вызвано тем, что я (почти) ничего от жены не скрывал. Но, видно, женская интуиция говорила ей об опасности; да и сам я, положа руку на сердце, чувствовал тоненькую паутинку лжи.

Ей-Богу, такое бывает. Случается. Наверное, с каждым бывало хоть раз… Не то чтоб влюбиться. Не то чтоб отчаяться. А что-то возьмет и сломается в нас. А что там и как там – ну кто его ведает. Я этой задачи никак не решу. Возможно, об этом писать и не следует. А может, и следует. Я вот пишу. Сидеть бы в траве, над безлюдною заводью, без всякого смысла смотреть в озерцо. И медленно этак поплевывать на воду, да так, чтобы прямо в свое же лицо. Николай Старшинов.

Но знала же моя венчанная супруга, что со слабым полом я легче нахожу общий язык – они и прощать умеют, и за грань дозволенного перейти не дадут. Слышала же она мои длиннющие телефонные разговоры с несколькими знакомыми женского рода. Я ведь и вправду нуждался в общении, чтобы вырваться за рамки газеты, ну, перышки распушить немножко, дать или получить совет… Когда я духовнику все рассказал начистоту, он словно в шутку, ласково ударил четками по спине. А сам промолчал. А его молчание дорогого стоит – оно думать заставляет, а уж потом делать…
       
       РЕДАКТУРА
Я женщине сказал, что я – плохой.
Со мной, сказал, утратишь ты покой,
я бью детей, не отдаю долги,
могу сбежать, могу ударить лошадь…
Но женщина ответила: «Не лги!
Ты лучше всех! Я верю: ты хороший!»

«Да-да! – воскликнул я. – Все так и есть!
Всего дороже истина и честь,
в борьбе за честность посвятил я жизнь
и не сверну с намеченной дороги!..»
Но женщина ответила: «Заткнись!
Устала я считать твои пороки…»

И стал я ни хороший, ни плохой,
ни белый и ни черный – никакой.
И женщина довольна, но ворчит,
спокойно жить ей что-то все ж мешает:
о чем он дни и ночи все молчит
и что он, притаившись, замышляет?!
Сергей Давыдов

«Берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей» (Мал.2,15)

ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА МОЕЙ ЖЕНЕ
       шутка
Я ОБЯЗУЮСЬ, если стану старым,
Что, как я понял, не исключено:
Не петь в подъездах песен под гитару,
Не пить в подъездах со шпаной вино.

Не повторять одним и тем же людям
Одну и ту же байку двадцать раз.
На девичьи, красивой формы груди
Не скашивать, в прожилках красных, глаз.

Не приставать с советами к подросткам.
И к женщинам не приставать в метро.
Не врать, что я ходил в Политбюро,
Что был красавцем двухметроворостым.

Не утверждать, что нынче скверны нравы,
Что люди и писатели – мелки,
И что во всем всегда бывают правы,
Конечно, в жизни только старики.

Ни с перепоя, ни со сна, ни сдуру,
Прикинувшись, что честен я и прост,
Не выставлять свою кандидатуру
На всероссийский президентский пост.

И главное – я честно обязуюсь,
И в том присягу принести готов,
Жене не изменять. И, образумясь,
Не сочинять таких стихов!
Валерий Михайлов

«С ДОБРЫМ УТРОМ!», «ДОБРЫЙ ВЕЧЕР!»
Все нравится мне в моей уютной квартире – и дом-то «сталинский» о четырех этажах, и лестница в подъезде широкая, и площадка перед дверью огромная, и двор, как в детстве на Хорошевке, зеленый и просторный, и тишина за окном. Да, за окном тишина, а внизу под нами сосед живет и по ночам что-то из дерева конструирует. Да не ночь-другую, а три года с лишком уже трудится. Сплю-то я плохо, да вы знаете, с таблетками, но от ночного шума, когда каждый звук, словно барабан звучит, даже иностранные беруши не спасают.

О БОРЬБЕ С ШУМОМ
Надо привыкнуть к музыке за стеной,
к музыке под ногами, к музыке над головой.
Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной,
с нами, с вами.

Запах двадцатого века – звук.
Каждый миг старается если не вскрикнуть – скрипнуть.
Остается одно из двух – привыкнуть или погибнуть.

И привыкаем, кто может, и погибаем, кто
не может, не хочет, не терпит, не выносит,
кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.
Он и погибнет зато.

Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!
Звездное передвижение нас по ночам не будит!
А тишины не проси.
Ее не будет.
Борис Слуцкий †1986
       
Стал я рукастому соседу по ночам звонить, но разговора не получалось – что успеем выкрикнуть друг другу за мгновенье, то наше. А надо сказать, что на прежней квартире тоже доставал меня сосед- милиционер: он по ночам ловил наркоманов и в ожидании смены тихо так играл – поверите ли? – через синтезатор на барабане. А стенки в «корабле» звуку не препятствовали – лишь бы потолок удержать. И стал я с молодым правоохранителем воевать: жалобы писать в разные инстанции, милицию вызывать по ночам. А что ему родная милиция? Он им или удостоверение свое показывает, или замолкает на инструменте играть, услышав шум подъехавшей машины. Оставалось мне лишь краснеть перед прибывшими милиционерами и просить прощения за безпокойство. А молодой «санитар общества» в отместку регулярно прокалывал шины на моем «Жигуленке», стоявшим у подъезда. Я, помню, все удивлялся – откуда на питерских дорогах столько гвоздей? Батюшке жалился, а он в ответ: «Ты вот шума не терпишь, бороться пытаешься, вот бес тебя и достает». Но слава Богу, смогли мы оттуда убраться подобру-поздорову. На новом месте день-другой я настороженно вслушивался, нет ли со двора шума, не балуется ли кто в доме музыкой нестерпимой. Тихо все было, и я было успокоился. Но тут заработала у нового моего соседа столярная мастерская, а у интеллигентных соседей сверху до упора гремит телевизор.

Уснуть? Но верхние соседи
включили ящик за стеной.
Они телеэкраном бредят,
фильм не пропустят никакой.

Вот и сейчас… Тургенев?..Чехов?
Сквозь стенку я не разберу.
Там кто-то должен был, уехав,
быть в Костроме уже к утру.

Он говорит: «Я вам откроюсь,
я не заставлю вас страдать…»
Он говорит: «Бунтует совесть…
Что я могу народу дать..»

Подушку на ухо – и будет!
Но, кажется, напрасный труд.
Там, за стеной друг друга любят,
но не об этом речь ведут.

Он говорит: «Не жду успеха…
Простите… Для своей страны…»
Он говорит: «Я должен ехать…»
Она поправит: «Мы должны…»

Взмывает музыка прощально,
но долго в тишине слышны
те отголоски жизни дальней:
«Страданье… Совесть… Мы должны…»
Наталья Перевезенцева

 Но через год наверху родился ребёнок, и звуки телевизора стихли, а младенцу-несмышлёнышу рот не закроешь…

Да, батюшка после переезда, когда квартиру освящал нашу, предупредил меня, счастливого: «Саша, бес с тобой может переехать, чтобы досаждать. Пока будешь на шум раздражаться, избавиться от него ты не сможешь». Но я в счастии тогдашнем слова-то запомнил, но внимания на них не обратил.

И началось! Три года боролся, пока не понял – смирись! Написал я тогда, в Прощеное воскресенье, соседу письмо; не грозил, не пугал ничем, рассказал ему, кто мы с женой есть и как просим его, Бога ради, не шуметь по ночам.

ТИШИНА
Все, что на дне и в вышине,
Живое, неживое,
Принадлежит все тишине
С поникшей головою.

Зачем кричать и рвать струну,
Охрипшую от лиха?
Мы только будим тишину,
Боясь того, что тихо.

Такого б оседлать коня,
Чтоб взвихрил все,
Но где там,
Как ни кричим, а тишина
Владеет белым светом

Мы множим суету одну,
Шумим и духом никнем,
Нахально будим тишину,
Внезапно сами тихнем.
Рыгор Бородулин

В ту ночь я, конечно, поначалу не спал – вслушивался в каждый шорох, но тишина была оглушающая, - и я провалился в сон. Сегодня вторая ночь наступает, сосед в это самое время стучать по дереву должен, а у него тишина. Счастье-то какое, Господи! Ну, почему я сразу по-хорошему не поговорил с человеком – мы бы давно славно и тихо жили. Учат, учат нас старцы, а мы и в ус не дуем: †«Если видишь погрешность ближнего, которую ты хотел бы исправить, если она нарушает твой душевный покой и раздражает тебя, то и ты погрешаешь и, следовательно, не исправишь погрешность погрешностью – она исправляется кротостью», - дал совет преподобный Иосиф(Литовкин).

С соседом мы теперь раскланиваемся при встрече: «С добрым утром, Михаил Иванович!» «Здравствуйте, Александр Григорьевич!» А утро и вправду доброе…

Я люблю, когда при встрече мы знакомым и родным: «С добрым утром!», «Добрый вечер!», «Доброй ночи!» - говорим. Не от тяги к суесловью и сложилось не вчера это братское, с любовью, пожелание здоровья, пожелание добра. И живется вроде лучше, и на сердце веселей, коль другим благополучья пожелаешь на земле. Александр Яшин.
       
       О ТИШИНЕ
Не истомленную, не праздную,
Не обеззвученную тьмой,
Я тишину люблю цветастую,
Живую, птичью надо мной.
Не безнадежную, не гневную,
Не вздрагивающую от шагов,
А полноправную, полдневную,
В свеченье трав, в огне снегов,
В шурщанье чащ, дождей качаний,
В простом спокойствии лица,
В сосредоточенном молчании
Мир создающего Творца.
Не ту, что стынет в скуке девственной,
А ту, что, полня день вокруг,
Закономерно и естественно
Родит и вскармливает звук.
Ирина Снегова

Это я написал вам «былинку-как-должно-быть», «былинку – сказку». По жизни, к несчастью, всё происходит наоборот: сосед как стучал молотком по гвоздям всю ночь, так и продолжал стучать. И нервы мои не выдержали – я обратился к знакомому, но власть имущему. И проблема, не могущая разрешиться годами, вдруг растворилась в воздухе. Не скрою, соседу внушения были сделаны с чувством, с толком, с расстановкой – не то, что мои писклявые прошения. И сосед внезапно перестал ночью продолжать работу, которую он делал на мебельной фабрике днём. А скоро ли пройдёт испуг – не знаю-не ведаю. Хотел по традиции присоединить стихотворение примерно с такой концовкой: Кто-то по утрам с добром встаёт, а кто-то делает гадости, но пока не нашёл в своих тетрадях. Придётся написать самому – белым стихом:
       
«ТРУЖЕНИК»
Сосед подо мною – великий труженик.
Он рук не покладая, работает на фабрике мебельной,
Однако, платят ему не так чтобы много.
Поэтому он, обладая здоровьем, со сном не считаясь,
Прихватывает с фабрики – так, пустяки,
ненужные доски, фанеру и гвозди,
чтоб сделать, к примеру, стул на продажу.
А что тут худого? Своими руками
он делает стулья – прослужат века.
И всё б ничего – только делает ночью,
где гвоздь забивает он в голову мне.
Так каждую ночь – не неделю – годами
семейный бюджет столяра всё растёт.
А то, что сосед наверху ненормальный
и требует шум прекратить до утра, -
ну что он звонит и несёт ахинею?
Ещё православный, а нету терпенья…
Подумаешь, ночью стучат молотком!
       А.Раков – после безсонной ночи.

С добрым утром, Михаил Иванович!

… И всё-таки после долгих поисков я нашёл то стихотворение:

В жизни по-разному можно жить.
В горе можно. И в радости.
Вовремя есть. Вовремя пить.
Вовремя делать гадости.

А можно и так: на рассвете встать
И, помышляя о чуде,
Рукой обожженною солнце достать
И подарить его людям!
Сергей Островой, р.1911

        СВАРЕН СУП. ПОРА ДЕЛИТЬ ПРИВАРОК
Холодища нынешнего февраля. Захожу в обшарпанный подъезд дома №17 на Бронницкой, где удержалась пока редакция. На площадке стоит у батареи бомж – сразу видно по затасканному мешку-имуществу – греется. «Пойдем, хоть чаем напою», - поднимаюсь на третий этаж. Нашлась ему в пост мандаринка и несколько кусков хлеба. Одет прилично, лицо не старое, не испитое, с бородкой. Съел, попил чая с сахаром, не благодарил – видно, привык, что должны помогать. «Так что случилось-то?» - не удержался я. «Милиция в Гатчине паспорт отобрала; если продержат меня так полгода, пятьсот тыщ получат», - на полном серьезе отвечает. «Да что ты мелешь – твоя жизнь сейчас копейки не стоит». Продолжать разговор было безсмысленно. «Хочешь заработать – я газет на продажу дам, нам ничего не надо, а у тебя их разберут из жалости». «Да я при «Армии спасения», они и кормят, и одевают». Это он правду говорит. Я ушел в комнату, и он незаметно исчез.

Припомнил другой случай, когда чуть не взял бомжа на работу курьером, но на второй же день он напился за деньги от проданных газет. И еще долго я отбивался от него и его дружков, рвущихся «помочь» редакции. Больше не стану вспоминать. Одно скажу: у большинства этих опустившихся людей напрочь искажено сознание. Дай им денег на жизнь, с жильем устрой, работенку предоставь – все едино бросят и уйдут шляться в мороз, по подвалам, с риском быть забитыми насмерть молодой шпаной ради тренировки ударов или своими же в пьяной драке. Никак не могу взять в толк, что движет этими нестарыми и внешне способными к труду людьми? И еще странность – всегда они в одиночку, редко вдвоем, разве что с испитой подругой. Только человек с нездоровой психикой может выбрать такую тяжелую и опасную жизнь. Или одержимый бесом.

Человек погибал на глазах,
по наклонной катился куда-то.
Мать давно пребывала в слезах:
«Может, в чем-то и я виновата?»

И сестра волновалась, и брат,
предлагали поддержку и помощь.
Не хотел он, катился как в ад,
как в подполье по желобу овощ.

И подруги его, и друзья
дружно руки тянули: «Возьми же!»
Он не слушал их, мимо скользя,
устремлялся все ниже и ниже.
Нонна Яворская

Шесть лет прошло со дня выхода в свет первой книги «Былинки», где я писал о солдатах-инвалидах, стоящих в переходе метро на Невском. Сколько воды утекло за эти смутные годы, а они по прежнему клянчат деньги по вагонам. Я лица их наизусть знаю, только сзади певцы в форме на своих двоих пристраиваются, а вожак прежний – без одной ноги. Неужто всю жизнь взялись попрошайничать? Неужто без ноги работы не найти? Да не желают они работать, раз легкие деньги ручейком сердобольная Россия в их жадные руки льет. Это порода такая, или профессия – кто их разберет… Сидит в инвалидном кресле с распухшей рожей, никогда он в армии не был, не знает, чем портянка пахнет, а тельник из-под камуфляжа выглядывает.

Сколько нищих в военной форме!
Если б все они встали в строй,
то не только все б стало в норме
и страна гордилась собой,
дембельнув их, сыскали б руки,
чтобы сеять и молотить,
а чуть-чуть погодя и внуки
научились б Отчизну любить.
Идиллическая картина.
Не Россия, а сущий рай.
А сегодня хмельная скотина
нагло требует: «Рупь подай!»
Может, он и служил взаправду,
но, устав от его нытья,
я готов сказать: «Ах ты, падла,
где же все-таки честь твоя!»
Сколько знал я «афганцев» стойких,
все ж нашедших место в строю,
не пропахших гнилой настойкой,
не продавших совесть свою!
Но на деле молчу и прячу
обжигающий гневом взгляд,
и сую червонец, и плачу,
и шепчу: «Не тужи, солдат!»
Виктор Шорохов

Знает: постыдится русский человек документ смотреть, даже расспрашивать постесняется. Или сидит на ступеньках молодая женщина с младенцем – он так на моих глазах и подрастает:

Мать с младенцем сидит на краешке тротуара у рощи Марьиной: баю-баюшки, баю-баюшки, мы дождемся бутылки подаренной! Ах, о чем, о чем эта женщина, чье лицо алкоголем изморщено? Достоевщина… безпредельщина… поножовщина… безпризорщина… Инна Лиснянская.

А возвращаясь из «Книжной лавки писателя» в подземном переходе через Садовую пожалел примелькавшуюся фигуру безрукого старика, положил ему на колено горсть мелочи.

«Гривенники не берем», - деловито произнес он, ловко культяпкой сбрасывая десятикопеечные монеты на асфальт. В другой раз подошел ко мне бомж – «голод замучил», денег на хлеб просил, я и повел его к ближайшей «шаверме» мясом кормить, - а он исчез по дороге.

Так и жируют они, паразиты, ловят рыбку в мутной воде. Копейки, говорите, кидают им? По три-пять тысяч рублей в день – знают те, кому положено. Думаю, и вы не прочь такую зарплату получать за свой труд, да где там!..
       
ФРОНТОВИК
На роликах – полчеловека.
Кто не подумал про себя:
«Уж лучше смерть, чем быть калекой».
А он берет сынка, любя.
А он работает в артели.
А наработавшись, не прочь
Жене в ее домашнем деле
С нехитрой шуткою помочь.
Уже воюя не с врагами,
Вдове он с пенсией помог.
Другой бы столько и с ногами
Не выходил, как он без ног…
Но упаси вас только Боже,
Друзья мои, от одного:
Неосторожно боль тревожа,
Задеть при нем беду его.
Быть может, мы и не заметим,
Как сразу постареет он…
Ведь он и счастлив только этим,
Что от других не отделен.
Дмитрий Ковалев

И, наверно, последний случай. Гостевали с женой в Берлине, ихнюю жизнь разглядывали. Садится на ступеньки магазина парень лет за двадцать, бейсболку снимает и бросает туда коробок спичек – якобы спички продает, чтобы полиция за попрошайничество не привлекла. Минут за 15 набросали ему входящие-выходящие покупатели монет «ойро», даже бумажками давали, парень вытряхнул их в карман и пошел по своим нужным делам. Мне немецкий способ больше по душе родного русского обмана. Нужны парню деньги – он и попросил, и люди выручили по-людски. Об остальном сами додумайте, о чем я толкую.

Рассказывает врач «скорой помощи»: «Только что вернулся с суток. Всё как всегда. Наркоманы, бомжи вонючие, с алкогольной полинейропатией, которые встать не могут - только ползают. Парочка инсультов, стенокардия. Но был и один запоминающийся.

Повод - порезали женщину 32-х лет. Когда приехали, она так полусидела в кустах. В подпитии, конечно. На шее колото-резаная дырка от «розочки», из которой хлещет, но не струёй. Раз жива, и напор небольшой, то первая мысль, что сонная не задета. Перчаткой дырку закрыл, сверху перевязочный пакет. Но на шею не намотаешь - задохнётся. Пришлось всю дорогу до больницы рукой зажимать, чтобы не подтекало. Давления нет. А вены периферические, как нитки, и рубцы на предплечьях. Стало быть, вены уже резала.

И «капельник» втыкать просто не во что. Преднизолон вкатили, нашатырь, чтоб не «уходила», а разговаривала с нами, под нос сунули. Везём. Вижу, перчатка у меня прорвалась на руке, и пальцы все в крови. Видать, когда из кустов её с водителем доставали. А она хрипит: «Вы там только кровью моей не испачкайтесь, а то у меня гепатит С. Я не хочу, чтобы вы заразились». Спасибочки, думаю, тебе и на этом. Она опять: не хочу, дескать, умирать, всё пытается меня и фельдшера за руки схватить. Я говорю, не хватай меня руками и молись лучше. И что ж вы думаете? Захрипела молитвы. И «Отче наш», и какие-то другие. И так складно. Ну, так вот за молитвами и доехали. Сдали хирургам, те сразу на стол. Анестезиологов вызвали. Всё такое. Утром звонил в хирургию. Жива.

Я это к чему? Тут, на форуме, такого наслушался. И действительно, грешный я человек. И храм-то не восстанавливаю, и безпризорникам не помогаю, православных обижаю, из мухи слона делаю, деньгами не жертвую. Но как-то обидно всё же. Жаль, что такое мнение у людей складывается. А я, может, только вот через этих бомжей да наркоманов и понял, что Бог-то есть. Я люблю их, таких. Они, конечно, жуть. Подлечатся и опять за своё. Вместо «спасибо» гепатитом наградят. (Хоть пальцы не поранены, а всё одно думается. Ведь жена, дети - им–то за что?)

Кажется, опустившиеся люди, но в самую тяжкую для себя минуту Его не забывают, обращаются. Помнят и хранят в душе. Для них Бог важнее, чем я и весь мир. Потому что только на Него они и могут в этой жизни надеяться. И место моё возле них, а не здесь. Ибо Бог рядом с ними. Я чувствую».

Сварен суп… пора делить приварок…
…Весь заросший, черный, словно морж,
На скамейке возле иномарок,
Холодея, помирает бомж.
Над скамейкою стоит ужасный
Липкий запах грязи и мочи.
И взывать к кому-нибудь напрасно:
Потеряли жалость москвичи.
Бомж хрипит от наркоты иль спьяну –
Холодна последняя кровать.
Неужель я оборотне стану,
Чтобы слабых гнать, и глотки рвать,
И считать, что только в силе право
Думать: что хочу, то ворочу?
Господа! Не надо строить храмы
И держать плакучую свечу.
Сварен суп. Пора делить приварок.
Падает, как саван, первый снег.
Дворик спит. А возле иномарок
Умирает русский человек.
Владимир Костров