Когда казнят героев

Хмурое выдалось утро. Небо подернулось серой кисеей, и чуть накрапывал дождь. Досадно, знаете, коли утро начинается с казни; особенно - если казнят тебя. Рыцарь поежился. Крошечная площадь перед ратушей - единственным каменным зданием в городе - была забита до отказа: народ толпился перед низким эшафотом. На нем одиноко, словно уродливый палец, торчал столб с прибитым у верхушки щитом. Щит был намеренно перевернут. Рядом с эшафотом воздвигли помост, правда, чуть менее неказистый. Его подгнившие доски жалобно трещали под немалым весом герольдмейстера. Расхаживая вдоль длинной скамьи, хриплым голосом он вещал толпе о пороках подсудного рыцаря.

Рыцарь сморщился. Его, определенно, не уважали. По правилам, к церемонии должны были собрать никак не меньше двадцати таких же, как и он сам, рыцарей с оруженосцами. Но в это пасмурное утро на судилище изволили явиться лишь несколько мелких феодалов, часть которых либо уже забыла, либо и не знала никогда, с какой стороны браться за меч. И герольда-то не смогли приличного найти. Рыцарь сплюнул под ноги. Этот пьянчуга на помосте годится разве что в компанию вагантам - горлопанить на углу за горстку меди.

Один за другим, на помост стали подниматься съехавшиеся с окрестностей бароны, - числом шесть. Краснолицые, с заплывшими глазками, они грузно размещали свои благородные задницы на криво сколоченной скамье. Кто-то охнул, напоровшись на забытый сучок. Рыцарь даже не взглянул в его сторону. Да и зачем?

Толпа слегка оживилась, предвкушая представление. Герольдмейстер развернулся к ней спиной и провозгласил хвалу благородному собранию. Собрание завозилось на скамье, удовлетворенно порыгивая. Ждали только священника, - без него церемония не стоила бы и мелкой монеты. Вообще-то в подобных случаях уложения предписывали иметь в арсенале целую дюжину клириков, но в этих краях редкостью был и один. Даже церковь - и та была единственной на всю округу.

А пастор задерживался, поэтому решили начинать без него. Мол, по ходу разберемся. Герольдмейстер, продолжая драть глотку, призвал толпу к благочинию и в наступившей тишине произнес свою коронную фразу:

- Что порешило высокородное собрание?

Оно, как выяснилось, - и Рыцарь этому ничуть не удивился, - в своей великой мудрости сочло, что осужденного необходимо разжаловать. Само собой, разжалован он будет прежде, чем казнен. И, право, это много хуже смертного приговора. Впрочем, Рыцарь уже практически свыкся с этой мыслью, и теперь его больше занимал сам процесс, нежели конечный результат. Это вроде, как читать книгу, зная, что последние страницы кто-то старательно вырвал.

Рыцаря толкнули к лесенке на эшафот. Влезать наверх в полном доспехе было до крайности неудобно, однако Рыцарю подсобили. Откуда-то слева вынырнул раскрасневшийся, запыхавшийся священник. Спрятав глаза, он пробормотал привычный pax vobiscum и присоединился к процессии. На эшафоте он стал сбоку и мерзким заунывным голосом затянул похоронный псалом. Время от времени толпа на площади отзывалась нестройным "Amen". А Рыцарь никак не мог решить, что его удручало больше: предстоящий позор или голос пастора. Как следует поразмыслив, он все-таки выбрал последнее.

Пастор постепенно умолк, и к делу приступили стражники. С Рыцаря стянули шлем, и хриплый голос герольдмейстера возвестил, что вот он, шлем коварного и вероломного рыцаря! Затем на всеобщее обозрение была выставлена цепь предателя... и так далее, и так далее... Когда на осужденном не осталось никакой одежи, кроме полукафтанья, под ободряющее улюлюканье толпы стражи содрали и это, изорвав в клочья. Последним раздроблению подвергся щит Рыцаря.

Священник вновь завел свои песнопения. Кажется, Рыцарь узнал 108-й псалом.
Следуя давней традиции, помощник герольдмейстера замер за спиной Рыцаря, удерживая в руках чашу с водой. Герольдмейстер трижды вопрошал его об имени осужденного и трижды отрицал, - Ты ошибаешься! Это коварный и вероломный изменник!

- Рыцарского звания, - один из баронов подал голос в положенный момент, - этот человек не достоин. Мы осуждаем его на разжалование и на смерть.

Струйка теплой воды оросила голову осужденного, - это помощник герольда опрокинул свою чашу.

Рыцаря обвязали веревкой и в таком виде спустили с эшафота, а затем, возложив на носилки, покрыли траурной холстиной. Пока еще живого и здорового, его понесли в церковь, словно труп.

Пастор снова читал длинные тексты на ломаной латыни, которой, по всей вероятности, не знал совершенно. Перебравшаяся в храм толпа, гудела по-прежнему. Священник неодобрительно косился на разношерстный сброд, будто опасаясь пропажи золотых подсвечников. Нервно перелистывая страницы Писания, он с нетерпением ожидал конца литургии, чтобы запереть храм и пересчитать внесенные за сегодня пожертвования. В конце концов, ему требовался новый дом, а до необходимой суммы не хватало целых тридцати монет.
Надрывно вскрикнул служка, не вытянув слишком высокую ноту. Пастор поморщился. Надо будет выпороть щенка. Чтоб лучше пелось.

Под тяжелым взглядом священника мальчишка съежился, будто стал в два раза ниже ростом. Голос его задрожал, но - надо отдать должное - парень вскоре взял себя в руки. Все равно выпорю, - подумалось пастору, - как и второго. Чаша для подаяний, вон, почти пустая.

Служба закончилась. Прихожане разбредались, кто - куда. Немногочисленный цвет знати под торжественно-напыщенное благословение священника покинул храм, поминутно сквернословя. Видно, угроза Божьего суда для них не выглядела столь уж устрашающей. Кое-кто из них, и вправду, окончательно позабыл всякий страх, утопив его вместе с рассудком в кружке кислого вина. Рыцарь неподвижно лежал в наступившей тишине, ожидая своей участи. Что с ним сделают теперь? По всем правилам, четвертуют. Хотя, учитывая скромный интеллектуальный колорит здешних краев, скорее ограничатся торжественным отсечением головы. Вся торжественность при этом будет заключаться в мало-мальски чистой колоде и наточенном мече. Хорошо хоть, это будет не топор.

Куль, который из себя представлял Рыцарь, грузно взвалил на плечо дюжий детина и отволок в амбар подле храма. Нимало не церемонясь, он швырнул свой груз на солому, слой которой только слепец назвал бы толстым. Рыцарь не сдержался - охнул. По спине будто оглоблей прошлись. В отдалении глухо щелкнули запоры храмовых дверей. Еле слышное бормотание священника заглушило бряцание еще одного засова - на этот раз амбарного. Кованые петли приняли в свое лоно тяжеленный дубовый брусок. Удаляющиеся шаги тюремщика, и все - тьма и тишина...


Кто-то тряс его за плечо. Рыцарь тряхнул головой, прогоняя остатки сна. Мир треснул, рассыпавшись на радужные осколки. Цвета и звуки внезапно заполонили сознание, и столь же внезапно схлынули, оставив лишь серый свет раннего утра. Над Рыцарем возвышался приснопамятный детина, протягивающий пленнику деревянную бадью. Ни покрова, ни веревок больше не было - и Рыцарь, приподнявшись на локте, принял сосуд. В нем плескалась вода, на удивление чистая. Рыцарь благодарно кивнул и, сделав большой глоток - ажно зубы заломило - спросил:
- Я заснул, да?
Детина мрачно уставился на пленника, принял у него бадью и молча вышел. Немой, наверное. Да, впрочем, какая разница... На том свете дадут ответ на все вопросы…


…Когда последние зеваки разбрелись, тело казненного, точно груду мусора, сбросили в мелкий, грязный ров, а голову насадили на шест и выставили на площади, только два человека продолжали взирать на происходящее. Они молчали.

 - Все это… слишком скоротечно, ты не находишь? – наконец спросил один, - Я имею в виду, он мог бы совершить еще немало подвигов, этот рыцарь… Несправедливо, что все так вышло.
Его собеседник пожал плечами.

- Он был героем, а герои… все они когда-нибудь умирают… так или иначе… Жизнь – штука суровая и порой несправедливая, но ее законы приходится соблюдать… По крайней мере, я так считаю, я реалист.

И они двинулись прочь, оставляя за собой грязные, залитые дождем улицы, покосившиеся строения и унылые лица жителей этого крошечного городка. Они брели медленно, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, в точности так, как из этого мирка могут уходить только автор и его читатель.