Человек в шляпе начало

И снова утро… На этот раз, на редкость, мокрое и мрачное. Дождь льет тонкими косыми струями, не оставляя даже слабой надежды на свое скорое отступление. Тучи висят прямо на верхушках деревьев. К тому же донимает похмельный синдром. Не сильный, надо сказать, вполне привычный, но все же заслуживающий того, чтобы от него избавиться. Но это как раз и представляется абсолютно невозможным и потому огорчает. Денег нет, встретить знакомых в такую погоду – дело абсолютно бесперспективное, да и в гости едва ли кто-нибудь зайдет. Остается телефон, но обнадеживающих номеров, по которым можно напроситься к кому-то в компанию, с каждым днем становится все меньше и меньше. Да и оставшиеся не внушают особо радужных ожиданий.
Нет-нет, память меня не подводит, с памятью на цифры пока все в порядке. Мне всегда все говорили, что у меня редкий математический дар. Просто количество домов, где еще хотят меня видеть, за последние годы резко уменьшилось. По разным причинам… Хотя, если честно, причина этому только одна: я больше не вписываюсь. Я как-то почти незаметно для себя превратился в убогую развалину, которая никак не может служить ни украшением подушки, ни даже украшением стола. А больше ничего я никогда и не умел толком.
А как хорошо все начиналось! Я до сих пор не могу забыть 1987-й. Год, когда я вернулся из армии, и у меня так легко все получалось. Легко восстановился в университете на любимом матфаке. Волосы быстро отросли, опали блестящей черной волной и были подстрижены в прическу, именуемую в те времена «скобкой». Помнится я прикупил тогда по случаю настоящий фирменный макинтош и был в нем совершенно неотразим, как мне казалось, и при случае всегда всем рассказывал о том, чем отличается настоящий макинтош от обычного заурядного плаща. Именно тогда я вдруг обнаружил, что обладаю вполне сносными чертами лица и приличной фигурой. Рост, правда, немного подкачал, но при общей пропорциональности, я не испытывал в связи с этим обстоятельством особых комплексов. И самое главное, я вдруг понял, что нравлюсь женщинам! Вы не представляете, что значит для двадцатилетнего парня, только что вернувшегося из армии, осознать такое! Что-то было во мне такое, что заставляло их бросаться мне на помощь, сочувствовать, сопереживать и разделять мои разнообразные творческие и нетворческие искания.
А для тех, кого не удавалось обаять одним только взглядом, в запасе был Сереженька Есенин. С Есениным меня связывало какое-то особенное родство. Я никогда не был особо религиозен, но в данном случае, готов был поверить в переселение душ. Начиная с того, что название городка, в котором я провел свое детство, было почти созвучно названию родного села великого поэта, и заканчивая чертами лица, тембром голоса, восприятием жизни и так далее и тому подобное. Я сравнивал, честное слово, с портретами и старыми пластинками. Действительно, похоже. Да и зовут меня Сергеем. Разрешите, кстати, представиться. Родители, как будто почувствовав, что это поможет мне выжить в этом сумасшедшем мире, назвали меня этим именем. И, действительно, ведь помогало! Фамилия, правда, была другая… Но что такое в наше время фамилия! Ее так легко сменить…Хотя делать этого я, безусловно, не собирался. Наоборот, я старательно держался за любые отличия.
Все было так похоже, что иногда мне становилось страшно. А существую ли я сам, на самом деле? Не просто ли я бледная тень гениального соотечественника, тень, похожая на оригинал во всем, кроме одной самой мало-мальской малости, – катастрофически плохо рифмующая строчки. Я никогда не считал себя одаренным поэтом, хотя до сих пор что-то пописываю, каюсь. Хорошо и то, что блондином я никогда не был, и темперамент, по-моему, у меня поспокойнее… Значит, все-таки я существую! Анализируя себя таким образом, я всегда утешался.
Но сомнения в уникальности собственной личности ни коим образом не мешали мне использовать духовное родство с неповторимым романтиком всех времен. В армии я выучил почти все, что вышло из под пера поэта. В особенности его любовную лирику и еще поэму «Анна Снегина». Я знал, что никогда не смогу ни о чем в этой жизни сказать лучше и тоньше. Собственную бездарность лучше признать вовремя и воспользоваться тем, что хорошо за тебя сделал кто-то другой. Так я считал тогда. И эта точка зрения меня никогда не подводила.
Так вот, о тех женщинах, которых не удавалось обаять одним лишь взглядом, Есенин на них действовал, практически, безотказно, за редким-редким исключением, совсем уж бесчувственных и циничных особ, продвинутых в области поэзии и сыпящих стихами направо и налево еще похлеще меня. В таких случаях я знал - лучше отступиться и остаться друзьями. Не помог Есенин – не поможет уже ничего.
Таким образом, сложилась вполне определенная схемка моей жизни, обещающая много приятностей и, практически, грубо говоря, «на халяву». Вот испытания этой самой «халявой» я и не выдержал. А кто выдержит-то? Таких сильных мало…Но об этом после. Сейчас на дворе стоял год 1987-й и жизнь представлялась бесконечной чередой удовольствий и волшебной сказкой.