Карлос Кастанеда

Начало. Надо вспомнить жизнь,
Во всех цветах, без чувства и печали.
Здесь вдох свобода, выдох – слизь.
Глаза полны горящими свечами.

Второе. Трудней всего начать.
Ещё трудней поверить в измененье.
Есть измененье – времени печать.
Но мы хотим другое измеренье.

Так вот, придётся двигаться.
Быстрей, чем ждёшь, и больше, чем хотелось.
За лев. плечом нас пигалица ждёт.
Ей всё равно, во что оделись.

Затем, скрипя зубами вспомнить сны,
Ну а потом во снах проснуться,
Не забывая кто такие мы,
И кто нас прикоснулся.

Затем за хвост себя поймать,
И с толку сбить бредовыми делами.
Тирана возлюбить, как мать
И внутренне молчать часами.

Потом, окинув взором жизнь,
Увидеть логики фрагменты.
И выше возлюбить отчизн
Иного элементы.

Признать, что замысел творца
Был опрокинут остриём сквозь время
Не в виде некого дворца,
А как удар, и прямо в темя.

Любой предмет теперь лишь знак,
Есть выступы на полотне иллюзий,
Особый блеск приобретает зрак
И всё сквозит присутствием аллюзий.

Теперь осталось лишь понять,
Что главная проблема здесь – внимание,
Осознанность, способность сохранять
Контроль, разрушить описание.

То есть следить за всем вокруг спокойно,
Но более, конечно, за собой,
Причём в себе исследовать дотошно
Ход восприятия. Башку держать пустой.

И никогда не забывать при этом
Какую-бо абстрактну цель:
«Я есмь», «Ура – контроль», «Позор – поэтам»,
«Не сон ли всё?», «Во всём есть щель».

Теперь с врагами разберёмся.
Четыре главных; есть ещё.
Страх первый, он сначала бьётся.
Потом уходит – это ещё что!

Есть так же ясность, коя ослепляет.
Тойсть двоюстороняя она.
Её отбросив сила наступает,
И нет сильней врага.

Помимо старости, она ж непобедима.
Иной есть уровень проблем, их три.
Весь жизни круг, привычки сила,
Иначе – быт и правила игры,

Отсюда скука, склонность к смене техник,
К растеньям силы, к сильным существам,
И тут же песнь свою заводит сексик
В своём стремленьи к гибельным местам.

О том не говоря, что мы рабы
Привычки, воспитанья, марсиан,
Устроивших из нашей головы
Какой-то скотный двор… No passaran!

Не говоря о том, что в виде пути силы
Романтики хотим, тусни,
И возбуждённых неофиток пыла,
И прочей всяческой дресни.

Другой момент рассматриваемой веры –
Путь воина, который здесь, сейчас,
Он не зависит от чудесной сферы,
Но чудом к ней приводит нас.

Здесь следуйщее вскрыто и забито:
Стремленье к жалости к себе,
Тойсть склонность ковырять корыто,
Играть на слабости, торжествовать в мечте.

Вообще, любое самопотаканье,
Зацикленность в любом кругу,
И жалость здесь изнанка величанья
Себя великим, словно Кенгуру.

Конечно, клёво быть несчастным,
А круче – быть несчастней всех.
И дело здесь не в горе частном,
А в духе времени. Лекарство – смех.

И self-importance, попросту, гордыня,
Сквозить изволит изо всех углов.
Я толст и кругл, словно дыня,
Но почему ж мой мал улов?

Плюс склонность чуять себя жертвой,
Во всём винить – но не себя,
При этом жертвой, но бессмертной;
Любить других лишь для себя.

Иль упиваться личной ролью,
На всем свою похерить власть,
Любимых наливаться кровью,
Свою на всём оставить масть.

Всё это явно чуждо воину,
Ему чужды погоны и война,
Он никогда не говорит «по-моему»,
И цель его одна –

Суть безупречность: качество свершений,
Когда ни в чём его не упрекнуть.
Не важен результат, и не до развлечений,
Но всё по-кайфу и чеканен путь.

Способность ждать, безвременность терпенья,
Внезапный, как разряд, скачок,
Готовность подавить в себе скрипенье,
Смеющийся, сверкающий зрачок.

Плюс окончательность. Сказал – и сделал.
Решение нельзя переменить.
Всё под контролем – даже смелость.
И одиночества танцующая нить.

Намеренье – игрушка для святых,
Картина мира словно кубик-рубик,
Привязанность к земле, её цветы,
Я сам как будто некий трупик.

И вот свобода – нечто без лица,
Одним касанием зовущее в иное.
И путешествие, без края, без конца,
И осознания темнеющее море.

Нагваль, который, как абстрактность,
Неуловим. Но словно бриз в лицо.
Его вторжения – всегда бестактность,
Второе силы в нём кольцо.

(Не уверяй, что будто всё забыл,
Что ничего такого не случилось,
Что к жизни снова вспыхнул пыл,
Что – чУдилось. И что – чудИлось.)

Всем капает чудесное на грудь,
Всем Дух стучит в закрытую каморку,
Все движутся, но лишь чуть-чуть,
Всем он готовит злую порку.

Пустотность. Мир как театр теней.
Сияющих обманным светом.
То ткань иллюзий, дырку сделай в ней,
Беря недвойственности метод.

А вот и сталкинг. Тихий, словно мышь,
Он нежно, мягко, ловко так крадётся.
Он терпелив, как смерть, коварен, словно сыч,
Он никогда не попадётся.

Ещё осталось написать про вызов,
Который воину как зов.
Он не несёт с собо сюрприза,
И есть лишь временный засов.

(Вобще, подумай, что ты написал.
Тебя опередили нити смысла,
Но в том и замысел, не мал,
Что стих есть усилитель мысли.

По Карлосу – лазутчик он,
Иными отправляемый в бесконечность.
Пускай застрял – затем спасён
И занесён как точка в вечность.)

Теперь про виденье. Фигня – глядеть.
Глазам дано иное измеренье.
Энергии сияющая сеть
Несёт о всём последнее прозренье.

Как Лапин нам сказал: есть два пути -
Иль в совершенствии использовать, что есть.
Иль, это изучив, иное нарастить,
И запустить, и мощью цвесть.