Амшенская свирель. Поэма

Ашот Кочконян
(перевод Валерия Клебанова)


Пролог

Читатель! Пусть нехитрые стихи
Нас доведут до древнего Амшена,
Где жили земледельцы, пастухи,
Слагая песни и скирдуя сено.

Волшебный край! Он жив в моей душе;
Я вижу дым над крышами селений;
Глаза закрою — и звучит уже
Во мне святая музыка свирелей.

И, этой дивной музыке верна,
Поет душа; в ней благодать и нега.
Я слышу звон амшенского зерна,
Что род ведет от Ноева ковчега...

Мычанье стад и блеянье отар,
Предутренняя дымка над лугами...
Какое чудо — музыкальный дар,
Амшенскими владевший пастухами?

Ведь лучшие из пастырей могли
Так управлять мелодией свирели.
Что звуки без кнута стада вели
К их ароматной, изумрудной цели.

А были и такие, чья любовь,
Мелодией стекая вниз по склону,
Могла невесте передать любой
Заветный смысл, не прибегая к слову..,

Я сам давно для страсти постарел
И не гожусь для молодого дела, —
Но на стене моей висит свирель,
Что кое-что выделывать умела.

И пусть удастся эта повесть мне
О пастухе Мамбре, что вел когда-то
Своей свирелью разговор с Мане,
И для любви им было слов не надо.

Мане в ответ, сплетая кружева,
Умела так вывязывать узоры,
Что в них читались девичьи слова,
И вздохи, и потупленные взоры...

В дни юности, на жизненной заре
Любили собираться вечерами
Мы у ручья, где нам седой Заре
О старине рассказывал часами.

Гора Оштен стояла, как в дыму,
В закатной грусти...И текли легенды.
Их плел старик, и в древнюю кайму…
Ручей вплетал серебряные ленты.

Вот так однажды ночью, при луне
Предстали нам, тревожа и волнуя,
Пастух Мамбре, красавица Мане
И звук свирели с жаждой поцелуя...

Сам дед Заре в свирелях был знаток.
Вот снова взял он дудку свою в руки,
Хитро сверкнул глазами и извлек
Из дудки той чарующие звуки.

Потом усы разгладил и сказал:
"Вот так когда-то дивные свирели
Над зеленью лесов и мощью скал
В Амшене древнем нашим предкам пели"



Песнь первая.

...Летит к красавице Мане
Волшебный звук свирели.
Так соловей, певец любви,
В ночи выводит трели.

И сердце чуткое Мане
- Ускорило свой стук.
Оно не спутает с другой
Ту трель, что дарит друг.

И, от волнения дрожа,
Порхая, словно птицы,
Ответ любимому Мамбре
Умело вяжут спицы.

Такой вот редкостный язык
Доступен был двоим.
Дается чудо лишь тому,
Кто любит и любим.

Таких красавиц, как Мане,
Не так уж много в мире.
Вздыханья множества парней
Ей безразличны были.

Один Мамбре в ее мечты
И грезы смог запасть,
И в сердце девичьем зажглась
Невиданная страсть.

Он строен был, кудряв и добр,
В своей уверен силе,
И ноги по крутым горам
Его легко носили.

А на свирели как играл!
Другой бы так не смог.
Не верилось, что человек,
Все думали, что бог.

И всякий раз ждала Мане
Той сказочной игры,
Что открывала для нее
Небесные миры...

И удивленно на нее
Все близкие глядели:
Как можно так сходить с ума
От пения свирели?

Мамбре в горах отару пас,
Простую службу нес;
И стерегли овец три пса,
Держа по ветру нос.

Два были злобны и крепки,
С острейшим чувством долга,
Они бы в клочья разнесли
Хоть дьявола, хоть волка.

А третий был большой добряк
И плоховатый страж,
Но именно к нему душой
Герой тянулся наш.

И с пылкой нежностью Мане
Собаку ту ласкала:
С ней письма-кружева она
Всегда для друга слала.

Был у Мане и славный брат,
Отчаянный смельчак,
Отважен, ловок и красив,
Силен, широк в плечах.

От браконьеров он берег
Земли родной богатство.
Нуждалось в рыцарях таких
Пастушеское братство.

В те времена народ в горах
Говаривал о том,
Что, мол, пастух совсем не тот,
Кто щелкает кнутом,

Мол, только тот превыше всех
В делах своих пастушьих,
Кому упрямая свирель
Наложницы послушней.

И, вроде, жил когда-то дед,
Колдун или факир,
Что так свирелью овладел,
Что удивлял весь мир.

Он в детстве пастуху Мамбре
Пригрезился однажды
И протянул ему свирель,
Как воду в пору жажды.

Он смог внушить ему во сне,
Как пламенную страсть,
Не виданную до сих пор
Над музыкою власть.

Старик тот пальцами Мамбре
Коснулся так свирели,
Что пальцы те и наяву
Свирелью овладели.

Мамбре проснулся весь в поту,
Во власти странных сил;
Он эту власть, свирелью пьян,
С тех пор в себе носил.

Он речью трелей овладел,
Где ноты, словно буквы;
Мане внимала им, светясь,
И расцветала будто.

Власть музыки передалась
Ее рукам, и в тон
Она вплетала в кружева,
Что понимал лишь он.

И верный пес посланье нес,
Взволнованный и гордый,
К Мамбре, который ждал его,
Томясь на выси горной.

Он для своей Мане желал
Богатых женихов.

Таких красавиц, как она,
По пальцам можно счесть;
И потому ее рука —
Неслыханная честь.

И для отца была Мане
(Хоть это — святотатство)
Не только дочь, но и залог
Грядущего богатства.

Себя он зрил, закрыв глаза,
И в серебре, и в злате;
Он мнил себя среди вельмож,
Среди верховной знати.

Его манила и влекла
Сияющая цель...
И что ему пастух Мамбре,
И что ему свирель!

А та свирель несла Мане
От милого Мамбре
Весьма волнующую весть
О жизни на горе;

О том, что стал овечий род
Приплодом вновь богат:
Овца рябая принесла
Аж семерых ягнят!

Пусть кто-то хочет для души
Иных переживаний,
Но для Мане та весть была
Других вестей желанней.

И вот уже в её руках
Заговорили спицы,
Плетя узор, что наяву
Душе влюблённой снится.

Ночь напролёт она в труде
Бессонном провела;
В мозолях пальцы, но любовь
Уснуть ей не дала.

Мать умоляла: "Прекрати!
Изводишь ведь себя".
Но спицы делали свое,
Рисунок торопя.

Вгляделась мать, узнала мать,
О чем вещал узор:
В нем голубели небеса
Над контурами гор.

Гора Пархар, Чорох-река,
Луга на берегу
И те лохматые три пса,
Что стадо стерегут;

Овца рябая, семь ягнят,
Распахнутая ширь;
Над ширью той стоит Мамбре.
Влюбленный богатырь;

А из долины, из села,
От счастья птицей став,
К нему желанная Мане
Мчит, крылья распластав.

Мать поняла, о чем узор;
Кольнула в сердце боль:
Неужто глупая любовь
Сильнее всех неволь?


...Здесь я — как автор — вставлю клин
В свой собственный рассказ.
Не удалось мне посетить
Амшен хотя бы раз.

Мне не стелил лугов Пархар,
Не мял я сочных трав,
Не пил воды из тех озер
Под сенью тех дубрав.

Но лица прадедов моих,
Улыбкой хорошея,
Мне передали тихий свет
Чудесного Амшена.

Тот свет не гас, вливаясь в нас,
Потомков, грустью острой.
В любом из нас цветет Амшен,
Мечты далекий остров.

Неужто не увидеть мне
Того святого луга,
Где пращур мой провел бразду
Звенящей сталью плуга?

Но, может, правнукам моим
Удастся попархать
По сочным пастбищам твоим,
Заветный мой Пархар?

Я пастухов твоих воспел,
Свирелей их коленца —
В надежде робкой, что во мне
Воспрянет дух амшенца.

Ведь не случайно зрю душой
Я те луга и ели,
Что пробуждались на заре
От пения свирели...

...Мамбре, наигрывая трель,
Петь заставлял и птиц,
И бравый щебет их летел,
Не ведая границ.

Ручьи, скакавшие со скал,
Поплескивали в такт
И вовлекали в танец свой
Проснувшихся ягнят.

Мелодий радостный разлив
Затапливал отроги
Окрестных гор, откуда им,
Смеясь, внимали боги.

Казалось, солнышко само
Разбужено свирелью;
И вот проворные лучи
Погнали мрак к ущелью.

Он там сгустился, сжался весь,
Но день уже в пути,
И скоро сумрачным теням
Придется прочь уйти.

И снежные короны гор
Меняют колер свой;
И заблистали все луга
Серебряной росой...

Как поутру свирель нежна
И как нужна она,
Чтоб каждый камень и цветок
Очнулся ото сна,

Чтоб он почувствовал, светясь
Сияньем солнца вновь,
Как могут музыкой звучать
Надежда и любовь!

...Но в сердце матери Мане
Все нарастала грусть.
И было видно по глазам,
Какой в ней тяжкий груз.

Как ей добиться, чтоб Мане
Вдруг сделалась глуха
К проклятой, страстной, колдовской
Свирели пастуха?

Как ни старалась, не могла
Скрыть злобу и печаль,
И слезы из бессонных глаз
Струились по ночам...

Сказала ей ворожея,
Одна из местных ведьм:
"Есть средство от твоей беды;
Спасенье есть, поверь.

Чтоб дочь навеки излечить
От злых и страшных чар, —
О том ты в храме попроси
Богов горы Пархар.

Молись им, на колени встав,
До утренней зари,
Когда отправятся к лугам
С рассветом косари.

Всесильны боги. Лишь они,
Коль к алтарю припасть,
В Мане сумеют погасить
Бушующую страсть.

Кто знает лучше, чем они,
О зле и о добре?
Мане в один прекрасный день
Забудет о Мамбре".



Песнь вторая

...И грянул праздник! Путь к нему
Был и тернист, и крут.
К святилищу горы Пархар
С утра стремится люд.

Всем покровителям-богам,
Что людям лечат боли,
Несется пышная хвала
За радость хлеба-соли.

Алеет жертвенных быков
Невиннейшая кровь...
А к ночи факелы зажглись —
И храм сияет вновь.

...Пока я к матери Мане
Вернусь в рассказе снова, -
Хочу о празднике сказать
Хотя бы два-три слова.

Молились у горы Пархар
И Тиру, и Ваагну.
И Арамазду, и Астхик, —
Чтоб жизнь была на славу;

Чтоб все достоинства армян,
Столетье за столетьем,
Передавались от отцов
Рождающимся детям...

Слова молитв, как фимиам,
Не уставали виться.
Услышь, богиня красоты
И бог гостеприимства!

Услышь их, бог Аменабех,
От века восславляем,
И сделай так, чтоб был наш край
Всегда цветущим раем!


Но праздник — он не только храм,
Он и кипучий рынок,
Где выгода и красота
Вступают в поединок;

Где все, чего б ни пожелал, —
От брички до булавки,
От драгоценного ковра
До деревянной лавки,

От дорогого скакуна
До поросят и кур;
Где горы фруктов и сыров
(Будь славен, Ванатур!).

И, славя щедрость всех богов,
Играя голосами,
Для гимнов не жалели слов
Сказители — гусаны...

На рынке — рай для кузнецов,
Для ювелиров тоже.
Для земледельца сбруя есть,
Есть перстень для вельможи.

Есть для красавиц сотни бус
И тысячи монист...
Эй, кавалер, давай плати,
Дари и не скупись!..

А мастерицы ткацких дел
Ковры искусно ткали.
Какая лучшая из них —
Определишь едва ли.

Так могут вывязать узор,
Что он обманет глаз —
И за живое примешь ты
Иллюзию подчас.

И, наблюдая караван,
Бредущий по ковру.
Нутром почувствуешь ты вдруг
Арабскую жару.

А если выткан там ручей, —
Он будет так играть,
Что ты потянешься к ковру —
В ручье воды набрать...

Армянки славятся давно
Уменьями своими;
Ценителей и знатоков
Они с ума сводили.

Терпенье, мудрость, долгий труд,
Любовь к земле и людям
Не оттого ли их ковры
Мы и поныне любим?


На ярмарке — всегда простор
Воришкам и гадалкам.
Воришки — зло, а на судьбу
Потратиться не жалко.

Вокруг любой ворожеи —
Всегда девичья стайка:
Кто станет суженым, — а ну,
Гадалка, угадай-ка!

Кому любовь свою отдать, —
Давай-ка потолкуем.
Кто слезы девичьих очей
Осушит поцелуем?..

Но не успели погадать,
А парни тут как тут,
Букеты роз у них в руках,
Глаза к любви зовут.

Любой избранницу свою
Влечет на бережок,
Туда, где горная река
Их тайну сбережет.

Темнеет небо. Ночь близка.
Желанный миг лови!
Ведь ночь, известно, создана
Для радостей любви.

А в храме, в факельных огнях,
Душа у всех болит:
Чем, чем ответят небеса
На страстный жар молитв?

Ведь столько жертв принесено -
От агнцев до быков...
Что делать: так заведено, —
Традиция веков.

Горою у горы Пархар
Забитые быки.
От крови жертв была красна
Вода Чорох-реки.

И мать Мане была средь тех,
Кто в храме в эту ночь
Молил богов Пархар-горы
Услышать и помочь.

У каждого была своя
Молитва к той горе;
А мать просила, чтобы дочь
Забыла о Мамбре.

Был ею отдан в жертву бык —
Из тех, что покрупней,
И вот она звала богов
Прийти на помощь ей.

Пусть будет послан для Мане
Достойнейший жених...
Мать долго кланялась богам,
Благодарила их.



Песнь третья

...А между тем пришла беда,
Свалившись, как недуг, -
Когда мелодия Мамбре
Тревожной стала вдруг.

Три тайных звука: "Лур-та-лур",
Понятные Мане,
Сказали ей, что милый друг
В разбойной западне.

Мане в слезах просила мать
Поверить ей, но та
Была к ней так же, как всегда,
Надменна и крута:

"Что ты несешь? Какой разбой?
Уйди и сгинь с очей.
Не смей со мною впредь вести
О пастухе речей".

Но не смолкала весть беды,
Мелодией дрожа.
Мамбре вещал, что может пасть
От пули иль ножа;

Что он мелодией увел
Стада в окрестный лес,
Но самому ему нужна
Подмога позарез;

Что семеро бандитов ждут,
Когда вернется скот;
А он играет, он зовет,
Он избавленья ждет...

Мане — к отцу: "Поверь, отец.
С Мамбре стряслась беда:
Погибнуть может он, а с ним
Погибнут и стада.

Ты слышишь звуки "Лур-та-лур"?
На помощь поспеши!
Кто остановит, как не ты,
Бандитские ножи?"

Отец взорвался: "Что за чушь!"
И дочку — под замок.
"Не пожалею ничего,
Чтоб твой пастух замолк.

А не забудешь ты о нем,
Так знай, — отец взревел, -
Трель похоронную тебе
Сыграет та свирель!"

Мане с трудом пришла в себя.
Злость придала ей сил.
Окошко вдребезги — и вон,
В полуденную синь!

Врат, к счастью, жил недалеко
И оказался дома.
Он содрогнулся от вестей,
Как от удара грома.

Он утешал сестру, как мог,
Ее напугав видом;
Но разве было до того.
Чтоб счет вести обидам?

Он живо оседлал коня,
Собрал друзей — ив путь!
Таких орлов остановить
Дерзнет ли кто-нибудь?


...А между тем разбойный люд
Вдруг понял, что обманут,
Что все мелодии Мамбре
Хитрят и время тянут.

Они потребовали: "Плут,
Сыграй-ка то, что надо.
Пусть твоя дудка соберет
Рассеянное стадо".

Главарь навел на парня ствол,
Гнев сдерживая еле.
И вот совсем другой мотив
Полился из свирели.

Он был таких исполнен сил,
Такой красы и мощи,
Что замолчали вдруг ручьи
И онемели рощи.

Лишь было слышно, как вокруг
Звенели колокольцы:
То зачарованно брели
К Мамбре быки и овцы.

Они, услышав дивный зов,
И слева шли, и справа, -
И вот взяла бандитов в круг
Рогатая орава.

А в это время брат Мане
С отважною дружиной
Был тут как тут, — и смелость их
Исход борьбы решила.

Мамбре схватился за свой кнут,
Что был опасней сабли...
Друзья за несколько минут
Разбойников связали.


Песнь четвертая

Всех семерых на лошадях
Они спускали вниз;
Тропа крута была, под ней
Обрывистый карниз.

Но кони знали этот путь,
Ведь шли не в первый раз...
Мамбре с любимой не сводил
Пылавших страстью глаз.

Их дружно встретило село —
С восторгом и хвалой.
И лишь родители Мане
Поникли головой.

Тут ясно стало всем вокруг,
В чем этой драмы гвоздь.
И мудрый старец им сказал:
"Уймите вашу злость.

Пусть я бедняк, но я дерзну
Вас разуму учить:
Нет в мире силы, чтоб могла
Влюбленных разлучить.

Вы им мешали столько лет.
Но их любовь жива,—
Хоть вы сломайте им свирель,
Сожгите кружева.

И что все ваше серебро.
Что жемчуга и злато,
Когда влюбленная душа
Совсем другим богата!"

Уже народ решил, что тут
И кончились все беды.
Но слишком был отец хитер.
Чтоб не достичь победы.

Он стадо ночью накормил
Таким отваром соли,
Что утром стадо взвыло вдруг
От жажды, как от боли.

Хитрец тогда сказал Мамбре:
"Ты знаешь чудо-трели.
А ну-ка напои овец
При помощи свирели!"

Мамбре никак не ожидал
Подобных испытаний.
Но сколько у него в душе
Скрывалось силы тайной!

И чудо-трель вдруг потекла,
Журча, подобно речке;
И жадно пили эту трель
Коровы и овечки.

Мотив плескался, капал с губ;
Скот пил и наслаждался.
Отец Мане был потрясен,
Но так легко не сдался.

Он заявил, хитрец-ага:
"Ты это сделал! Но
Придется выполнить еще
Условие одно.

У слишком многих от Мане
Захватывает дух,
Чтоб так легко ее добыть
Сумел простой пастух!"

Мосток велел он проложить
Над пропастью, пройдоха,
Одну дощечку подпилив
(Не мог он без подвоха!).

Позвал к себе Мамбре, что млел
От сладкого дурмана:
"Ты, парень, в общем, молодец,
Но радуешься рано.

Ты видишь узкий мостик тот,
Что зыбок, как качели?
Рискнешь овец перевести,
Колдуя на свирели?

Переведешь, — Мане твоя,
А нет — поверь на слово:
Тебя и дочку покарать
Сумею я сурово!"

Мамбре, любовью одержим,
Решил не отступать.
И вот волшебная свирель
Поёт, зовёт опять.

Она взяла над стадом власть.
И вот уже вожак
К мосту приблизился. И вот
Он сделал первый шаг.

Шатался мостик. Но свирель
Звала, что было сил.
И мостик, с овцами на нём,
Над бездной воспарил!

Но вдруг вожак замедлил шаг
В тревоге и тоске,
Почуяв страшную беду
В подпиленной доске.

Свирель же продолжала звать
Туда, в тот дивный край,
Где сочен каждый луг и прян,
Как пышный каравай,

Где водопои, как слеза,
Прозрачны и чисты,
А кроны буков и дубов
Прохладны и густы...

Гнала мелодия овец
На мостик, но вожак
Не мог свой ужас обуздать,
Не мог понять никак,

Зачем Мамбре так гонит их...
К тому ж отец Мане
Орал неистово, собой
Владея не вполне:

"А ну, давай, шагай смелей,
Трусливая скотина!"
Вожак всё медлил, а за ним —
Отара, как плотина.

Неужто к смерти гнал Мамбре
Их музыкой своей?..
Тревожный ропот пронизал
Собравшихся людей.

Вожак не выдержал... Прыжок!
Но хрустнула доска.
И поглотила бездна вмиг
Беднягу-вожака.

И овцы, двинувшись за ним,
Уже в провал летят -
И та, рябая, и её
Все семеро ягнят.

Толпу крик ужаса потряс.
Мамбре открыл глаза.
Ему казалось, что над ним
Разверзлись небеса.

Но схлынул страх. И вот с собой
Он сладил, наконец,
И заиграв другой мотив,
Остановил овец.

Он понял, кто привел к беде;
Ну, подожди, ага!
И новой музыки волна
Нахлынула, легка.

Он ту мелодию играл,
Что даже и злодейство
Могла разрушить, превратив
В спасительное действо.



Песнь пятая

...Здесь я — как автор — должен вас,
Друзья мои, спросить:
Ну, как вам сказка? Смог ли я
Былое воскресить?

Иль стоит здесь, в ее конце,
Вновь обратиться к музам.
Чтоб осчастливили меня
Поддержкой и союзом?

Ах, если бы слова мои
Окрепли, осмелели —
Так, чтоб на лире я сыграл,
Как предок — на свирели!

Я эту сказку сочинил
О зле и о добре, —
Чтоб посрамлен был негодяй,
Чтоб победил Мамбре,

Чтоб находила на людей,
Светла и совершенна,
Та неземная благодать,
Что родом из Амшена,

И чтобы делались миры —
И наш, и все соседние —
От слов моих, несущих свет,
Теплей и милосерднее.


...И вот свершилось! Ахнул люд,
Узрев, как на бегу
Остановился вдруг ага —
И не узнать агу.

Злодей почувствовал, как вдруг
Он стал пушинки легче.
Его мелодия несла,
Обнявшая за плечи;

Как будто крылья за спиной
Раскрылись — он парил,
Он возносился ввысь, туда,
Где власть небесных сил,

Где боги, где царит добро,
Где невозможно зло...
Все зло из нашего аги,
Как ветром, унесло.

Свирель прекрасного Мамбре
Достигла высшей цели:
Глаза сурового отца
От счастья просветлели.

Он ощутил себя другим,
Он не узнал себя,
Родившись вновь, чтобы идти,
Куда звала судьба.


...А между тем, пока вилась
Мелодия крылато,
Стояло молча на мосту
Растерянное стадо.

И люди не могли понять,
Как завершится дело:
Толпа то плакала, молясь,
То руганью гудела.

Беззвучно плакала Мане,
И мать ее рыдала.
Она супруга обняла.
К груди его припала.

Она была сильней других
Потрясена всем этим:
"Смирись, отец, давай детей
Пригреем и приветим.

Взгляни на них: они точь-в-точь,
Как мы с тобою были,
Когда однажды всей душой
Друг друга полюбили...


Отца-агу теперь узнать
Мы вряд ли бы сумели:
Его наполнила теплом
Мелодия свирели.

Он стадо сам увел с моста,
Он вдруг расцвел и ожил,
И сделал так, что хлипкий мост
Стал крепок и надежен.

Он пригласил к себе детей,
Жена стояла рядом,
Лаская дочку и Мамбре
Влюбленным, нежным взглядом.

Мамбре казался соловьем,
Мане — прелестной розой...
(Об этом можно лишь стихом
И невозможно прозой).

"Благословляю, дети, вас", —
Сказал отец-ага.
О, как была для молодых
Та фраза дорога!

Брат приготовил для Мане
Роскошный брачный пояс...
(Так дело к свадьбе подвела
Простая наша повесть).

Народ прозревшего агу
Благодарил, как мог.
Но он народу заявил:
"Я человек, не бог.

Я так же смертей, как и вы,
Мы все равны пред небом, —
Ведь утоляем голод мы
Одним и тем же хлебом".

Тут небосвод им просиял
Всей ширью голубой.
А овцы радостно ушли
К реке на водопой...

Потом вино лилось рекой.
Семь дней гудела свадьба,
Желая счастья молодым,
Чтоб поживали сладко.

А тех разбойников лесных,
Что, каясь, слезы лили,
Амшенцы от избытка чувств
На волю отпустили.

Затем, танцуя, взяли в круг
Невесту с женихом...
Пусть долго танец "ерари"
Им помнится потом!

Пусть дети их, и внуки их,
И новых внуков внуки
Несут в себе Амшена свет,
Его свирелей звуки!


Эпилог

...Вот так закончил свой рассказ
Седой старик Заре.
Поднялся, посмотрел на нас,
Весь в розовой заре.

И долго расходиться мы,
Я помню, не хотели. —
Так взволновала нам умы
История свирели.

Старик поднес ее к губам,
Хитро прищурил глаз, —
И к просветлевшим небесам
Мелодия взвилась.

Мы расходились; брезжил свет
Сквозь дремлющие ели;
И все лились, лились нам вслед
Божественные трели.