Вельможи Тайра покидают столицу

Яшма, устлавшая двор,
       изразцовый узор черепицы –
Все по прошествии лет
       стало меркнуть, ветшать и крошиться.
Сплошь за три года в саду
       бурым мохом покрылись тропинки,
Жухлый бурьян заслонил
       приоткрытых ворот половинки.
Дикий кустарник с быльем
       проросли сквозь дырявую крышу.
Плющ по отвесной стене
       извивался, взбираясь все выше.
Ярусы башен иных
       покосились, оделись травою.
Ветер меж сосен шумел,
       заунывно стеная и воя.
Занавеси порвались,
       и в пустынные опочивальни
Только луне по ночам
       заглянуть доводилось печально…

С рассветом Тайра предали огню дворец государя и взошли на корабль вместе с августейшим владыкой. И хоть скорбь была не столь велика, как при расставании со столицей, но и здесь разлука томила душу.

Вьется ли вечером дым
       над костром солеваров у моря,
В горных ли падях олень
       трубным зовом приветствует зори,
Бьются ли волны о брег,
       серебрятся ли в лунном сиянье
Складки парчовых одежд,
       орошенных слезами изгнанья,
Льются ли с темных дерев,
       оглашают окрестные долы,
Трели вечерних цикад,
       повторяя напев невеселый, –
Все, услаждавшее слух
       и для взора отрадное прежде,
Ныне томило сердца,
       пресекало дорогу надежде.

Будто бы только вчера
       выступали походом в Суругу
Верных сто тысяч бойцов,
       ратной доблестью равных друг другу,
Тех, кто, сомкнув стремена
       у восточной заставы Киёми,
Были готовы врага
       поразить в его собственном доме.
Где же сегодня она,
       та могучая, грозная сила,
Если семь тысяч всего
       войска Тайра на запад отплыло?

Тихо клубы облаков
       распростерлись над гладью морскою.
Вышних небес синева
       предвечерней подернулась мглою.
Лег пеленою туман,
       скрылся из виду остров Кодзима.
Месяц меж волн за кормой
       плыл печально и невозмутимо.
Прочь от родных берегов,
       покидая пределы залива,
Вверя теченьям судьбу,
       уходили суда торопливо –
Шли чередой на закат
       и за гранью небес исчезали,
Словно приютом для них
       были те неоглядные дали…

Ночи сменялись и дни.
       За горами оставив столицу,
В край незнакомый, чужой
       углублялись судов вереницы,
И приходили на ум
       храбрым витязям древние строки:
«Чаял ли я забрести
       в этот край незнакомый, далекий…»
Реяли всюду в пути
       белых чаек шумливые стаи,
То припадая к волнам,
       то под самые тучи взмывая.
Веяло грустью от них,
       как от вестников прежнего мира, –
«Птицы столицы родной»
       называл их поэт Нарихира…

Так, в двадцать пятый день седьмой луны 2-го года Дзюэй Тайра навсегда расстались со столицей.