поэзия

ИЗ ЦИКЛОВ :

МЕЛОДИИ ЧЮРЛЁНИСА * 1985-88 гг.

МЕЛОДИИ ДЛЯ ДВОИХ * 1985-91 гг.

МЕЛОДИИ ВРЕМЕНИ * 1986-89 гг.

НЕВОЛЬНЫЕ МЕЛОДИИ * 2001г.

ВОЛЬНЫЕ МЕЛОДИИ С ЧУЖОГО ГОЛОСА * 1987г.


       ИЗ ЦИКЛА «МЕЛОДИИ ЧЮРЛЁНИСА»
       х --> Х


ПРОШЛОЕ

 Отними... отними лунный свет у чугунной ограды
и скрипучую лестницу в старый литовский шинок.
Все слова отними, отвечать за которые надо.
Те слова отними, что хотел я сказать, но не смог.

Три зеленых стежка отними на потертой перчатке,
Зелень глаз – два зеленых листка Ци Бай-Ши.
Тихий стук твой, слезу, что сглотнул я украдкой,
След от беличьих лапок, - его отними, поспеши.

Отними тот студеный перрон и молчанье последней минуты,
и глаток кипятка, что «Бальзамом» подкрашен слегка,
и глоток кислорода, мешавший вздохнуть почему-то
каждый раз, как случайно к тебе прикасалась рука.
Отними беззащитность тобою забытой гвоздики,
строчки слов торопливых, застрявших на длинном пути
отними. Поспеши пустотою заполнить безликой.
Я отдам... Вместе с памятью... Раньше не выйдет... Прости.

 1985

СКАЗКА О ПУТЕШЕСТВИИ КОРОЛЕВНЫ

Перепутаны рельсы и завяли цветы.
Судеб линии – рельсы. Где, в пути этом, ты?
В прянный воздух магнолий с вьюжных дальних сторон
вполз серьезно и сольно твой вагон.
Прицепной, перебитый. И в мелькании окон
блик – твой профиль забытый. Солнцу в тон.
Ты ли, скрвышись укромно? Впрямь,как жизни модель,
хаотичность перрона. Юг... Апрель...

1987

СОЛНЦЕ ВСТУПАЕТ В ЗНАК ВЕСОВ

- В слова, молю,переведи
ту боль, которая в груди,
и каждой клетки тела дрожь,
и нервов звон.
       - Но слово – ложь!

- Всё ложь? Слова твои сквозь сон,
твой вырвавшийся крик и стон,
все то, что спрятано меж строк?
       - А разве ты понять их смог?

1987

ДРУЖБА

Рана!
Чтоб сердце – в ладони, чтоб кровью, как плазмой, спалило!
Рано...
А может быть,поздно?... Какая тут дружба, помилуй?
Двери
к себе распахнула, чтоб быть хоть когда-то собою.
Не верю
в риторику дружбы. Ты ею не купишь покоя.
Запреты!
На всё, кроме дружбы. И станем, как тени, бесполы?
Не спетый
дуэт. Просто шепот в объятиях боли.
Три слова...
Скажи, повяжи. Эти путы заменят хоромы.
Но снова
мы в дружбе, как в склепе, любовь неумело хороним.

1988


ПЕЧАЛЬ

Все ушли, я остался один.
Нет ни тех, что спасали от боли,
и ни тех, с кем я в боли был в доле.
Близких нет, что так искренне соли
посыпали на раны, любя.
Я один. И кровати ребят
сеткой серых разбитых скелетов.
А сквозь раму лишь краюшек лета
штрих-пунктирами птичьего следа
манит ввысь. И луч солнца, как клин.
И как поле заржавленных мин,
молча жду, сам себя познавая
взрывов боли. Палата пустая,
тишиною объяв, убивает.
И спасенье – небесная синь.

1988


НОЕВ КОВЧЕГ

Волны все унесло,
будто выпарил кто-то.
И упало весло,
и утопло в болоте.
Всё на ощупь, с трудом
собирали, спасая.
Был ковчег, словно дом,
но пристали не к Раю.
Скалы, голое дно,
крик уносится ветром.
И осталось одно –
растеряться по свету.

1988

ПОКОЙ

Всё спокойно...
А беда не с нами – с кем-нибудь и где-нибудь.
Мы – не тонем.
Но вода до самых глаз, покрыла грудь.
Что там брода,
лодки – ни одной, доску – и ту найдешь с трудом.
Рядом ходим...
Где запрятан твой железный прут – громить наш дом?
Ты поверил
и согнал улыбку, счет чужой предъявишь мне.
Крест на двери –
чтобы без ошибки. Упокой плывет по тишине.

1988


ПОТОП

Дом стоял на семи фундаментах,
на пяти дорогах, как замертво.
Стены – что не качнуть, крыша так – что не сдуть.
Впрочем, вовсе не в этом суть.

За кустами, дюнами серыми,
может, кто и косился стервами.
Может, кто и берег от ненужных дорог.
Впрочем, мы и ни шли на порог.

В доме том мы ютились рядышком,
отдавая друг другу, надо что.
Те, кто не был готов, не сносили голов.
Впрочем, меньше об этом слов.

Называясь навечно братьями,
в полосатом ходили платье мы.
Впрочем, мы не просты, и косясь на кусты,
знали: там сторожат нас посты.

Но однажды в утро осеннее
вдруг нашло на солнце затмение,
и земля затряслась, и волна понеслась,
стены – хрясть! Только что в доме красть?

И фундамент расплылся льдинами,
что от кажушейся середины нас
уносили. Дрожа пронеслись сторожа.
Впрочем, ими не дорожат.

И разносит на юг, на север нас.
Вот еще момент – не увидит глаз
ни друзей-врагов, ни привычный кров.
Боже, лишь бы только не кровь!

Кабы знал свой срок дом пяти дорог,
может что бы и сладить смог...

1987

БАЛЛАДА О ЧЕРНОМ СОЛНЦЕ

Конечен ли мир или все-таки нет?
И хоть неизвестен на это ответ,
сквозь черные дыры к нам черные птицы
из черной вселенной стремятся пробиться.

А есть ли душа или все-таки нет?
Когда покидаем принявший нас свет,
во тьму уходя, замечает ли нас –
бездушную плоть, в ее сумрачный час?

И есть ли любовь или все-таки нет?
Мираж, акварельный смываемый след?
Мятежный пожар, что сжигает дотла,
как черного солнца лучистая мгла?

1988


       ИЗ ЦИКЛА «МЕЛОДИИ ДЛЯ ДВОИХ»
       1 + 1 = Х, 1 + 1 = ОО


ЗАЧЕМ ВСЁ ЗНАТЬ?

       Я знаю всё,но только не себя.
       Франсуа Вийон
Я знаю всё: твой взгляд и мыслей ход,
всё то, что скажешь мне наоборот,
твой дом, окно, твой телефонный код,
твой час рожденья, месяц, день и год,
твои все родинки, все шрамы, все стихи,
все явные и скрытые грехи,
твое уменье чаровать, слепя,
я знаю всё, но только не тебя!
       
Я знаю адреса твоих друзей,
любимый твой балет и тот музей,
тот зал, где твой любимый старый холст,
я знаю твой любимый старый мост
и как дрожишь там, стоя на ветру,
как дышишь мирно рано поутру,
как морщишь лоб, платок свой теребя,
я знаю всё, но только не тебя!

Я знаю, как ты шепчешь «да» и «нет»,
кто в памяти твоей оставил след,
что так себя в тебе и не познал,
что от тебя забрал, а что – не дал,
что ты оденешь летом, что – зимой,
кем мог бы стать, пройдя свой путь с тобой,
того, кого ты любишь, не любя,
я знаю все, но только не тебя!

Я знаю криптограммы каббалистов,
песнь скрипки Ойстраха , игру рояля Листа,
дом Кафки в гуще улочек Градчан,
как янки победили англичан,
кому, когда и что промолвил Крез,
как в формулы вписать сосновый лес.
И годы потеряв, всё четче понимаю :
к чему всёз нать, коль я тебя не знаю.

1986





БАЛЛАДА О САДОВОЙ КАЛИТКЕ

Этот город, вокзал, где тебя я встречал
каждый раз, словно снова чужую.
Каждый день нес тобой был проигранный бой,
только разве кого-то сужу я?
Вот заброшенный сад с черной вязью оград,
наш сообщник надежно безмолвный.
Жизнь течет, как вода. Только тянет сюда,
как приливом прибрежные волны.

Сквозь калитку в тот сад, повседневный наш Ад
покидая, входили с тобою.
И с вечернею мглой в нас вселялся покой –
этот сад нам казался судьбою.
Вновь ищу я теперь ту калитку, ту дверь,
что когда-то открыла для нас ты.
Но калитки той нет, может всё это бред,
как в безумном раскладе канасты?

Все почти, как тогда. Вновь прохожих стада
мне навстречу идут безоглядно.
Только сад тот сплошной окружает стеной
Охладевшая в ливне ограда.
Вот к ограде приник старый дом. И старик –
по всему , этих мест долгожитель
вышел, светится весь. Я к нему : «Где-то здесь
есть калитка! Но где, подскажите?»

Замер я не дыша, молвил он не спеша:
«Сорок лет я прожил в этом доме.
Я сажал этот сад, и решеткой оград
обносил. Все в нем тропки знакомы.
Но за эти года не встречал никогда
никакой я в ограде калитки.
Зря ты ищешь, здесь нет её, вот мой ответ».
И ушел я, промокший до нитки.

Вот и всё... И опять ничего я понять
не могу. И калитку все ту же,
 и ступеньки в наш сад вновь ищу средь оград.
А навстречу мне – дождик и лужи.

1986





НА СОЛЯРИС ПОХОЖЕЕ

Ты оживи, очутись в моей комнате,
вновь заберись на тахту.
Стекла стелажные, всё-то вы помните,
а отразили не ту.

С тою, с тобой, теплоты не успели мы,
мы не смогли надышать.
Комната, словно сосуд Тричелливый,
мыши – и те не шуршат.

Стал я мертветь и душою и кожею,
мир – океан пустоты.
Так на планету Солярис похожий он,
только вздохнула не ты...

1988

МАЛЕНЬКАЯ ТИХАЯ ИСПОВЕДЬ
       Назначь мне свиданье на этом свете...
       Мария Петровых

       В ту ночь я лежал без сна, вглядываясь в свои годы...
       Из письма Ли Бо,
       пересказанного Булатом Окуджавой

Не подскажет мне никто тех страстных строк,
что пропеть Вийон голодный в стужу смог.
Не сыграть ни на какой струне так горько,
как сумел, расстрел свой сердцем чуя, Лорка.
И в туман предгорный бело-голубой
не войти, идя одной тропой с Ли Бо.
И никто не остановит мне по блату
ни автобус, ни троллейбус, как Булату.

Только снова сероглазый тот король
заберет с собой Ахматовскую боль.
И в пыли глухой провинции у моря
Бродский заново сведет, с судьбою споря.
Нерасслышанный с Марией, но расслышу
те слова твои, что не твои, а свыше.
Те, которых в разбросавшем нас столетии
не хватило на меня на этом свете.

2001


САМА СЕБЕ

У него – душа,
у тебя – душа.
Оба - голыши, души без гроша.

Он со мной – нежна,
ты со мной – нежна.
Ведь обоим вам позарез нужна.

С ним – годами шла,
шла – тебя нашла.
Сердце всё пожгла и сгорю дотла.

Путь, что с ним – мой крест,
твой ли – до небес?
Мне без вас – пустошь на сто верст окрест.

У него – мой сын,
а во мне – твой сын.
У обоих – глаз васильковых синь.

Он – нарыв души,
ты – вся боль души.
Как мне вас сберечь, душ не удушив?

1985

ПОЛУБОЛЬ

Не разговор, а бег во тьме:
три слова вслух, а три в уме,
не то – для помощи рука, не то – засада.
Все – полуправда, полуложь,
без слов, пронзительных как нож, -
лишь многоточья игрока. И те – награда.

Пройти навстречу полпути,
кивнуть, увидев, и уйти,
вздохнуть, но только полглотка, сказать – но лишь полслова?
Всё – полуболь и полусмех,
полуневинность, полугрех.
И после первого звонка кладу я трубку снова.

1986



В ЗАПИСНОЙ МОЕЙ КНИЖКЕ...

В записной моей книжке,
как будто в ковчеге у Ноя:
и по паре, и недокомплекты –
идут по одной, одному.
Адреса, адресаты: с кем так, понаслышке,
а с кем выходили из боя,
кто отпет, кто отпетый,
по связям там кто, по уму.
Саны, страны, года, города и порода
в букво-строчки набиты, как в трюм, -
в нем зависли и, словно волною потопа, скользят.
И ещё телефон, по которому два, нет три года
каждый день сотню раз я звоню, как безумный,
но – в мыслях. А в жизни, взапрвду, – нельзя.
Зачеркнуть бы десятку тех цифр, чего уже проще:
места мало, и вон –
лезут новые в люки друзья.
Да... Но пекло в душе. Да... Но влага – в березовой роще,
той, побеги в которой живительный ветер полощет,
а на белой коре – телефон.
И забыть, как ни бьёшься,- нельзя.

1989

КАМНИ ДЛЯ БАШНИ

Камни волочу на кручу,
ту, что выше плотной тучи,
но срываясь, с камнем вниз я лечу.
И сцепив по клеткам тело,
что от ссадин задубело,
вновь я ношу примеряю к плечу.

День за днем, и в хлябь, и в темень
балки, камни, известь, щебень
волоку для мощных каменных стен.
Всё на ту, на ту всё кручу,
ту, огонь с которой лучше
видно, ту, с которой я виден всем.

Глыбы камня, в них бойницы,
злобой скошенные лица –
не один отбил со стен я налёт.
Год за годом съела башня
столько, что подумать страшно.
Все смешала: стужу, пекло и лед.

И огонь зажгу. И может
Что-то вдруг в тебе загложет,
и в глазах сверкнет, и ёкнет в груди.
Лезу с камнем, жизнь трачу –
просто не могу иначе,
без надежды, что огонь разглядишь.

1989

БЕГ

... И вновь педсовет и уроки,
аптека, базар, гастроном,
повадки кураторши строгой,
примерка, ремонтный погром,
подруга с двухлетним ребёнком,
больная и старая мать...
Секундною стрелкою тонкой
Бежишь ты по кругу опять.

Прибраться, конспекты составить,
поставить в духовку пирог,
проверить тетради (до ста их!),
с отчетом управиться в срок,
кого-то знакомить, кому-то
упрочить семейный уют...
А птичкой-кукушкой минуты
годами на ходиках бьют.

1986



В ЖАРУ НА ДАЧЕ


Я понимаю – дача ( а летом как иначе?):
там детвора не плачет и ветерок с реки.
Скажи, а как река та, водой она богата?
Пройдут по перекатам там шхуны налегке?

Я знаю – хорошо там, особый цвет заката,
и помидоры – с грядок, и солнце – в волосах.
Там ждали ( все о том я, что пусто как-то дома,
а там – одних знакомых...). Но я - о парусах.

Ну да, о них, - об алых, что враз затрепетали
на шхуне ( за штурвалом, весь в белом – капитан).
Смешно сказать, но верю: сквозь пыльный желто-серый
рассвет, сквозь дачи двери расслышишь кабестан.

Пусть на речушке мели, впасть в море не сумела,
и к скрипам корабельным никто там не привык.
Не к даче пусть, но всё же плывет ( не плыть не может!)
лишь на себя похожий (дождись!) весь в алом бриг.

1989


МАЛЕНЬКИЙ ДОМОВОЙ

И вновь возвращаясь, хоть в даль и несло,
в мой город под пыльной листвой,
я знаю: там ждет, всем ненастьям назло,
маленький домовой.

Нет елей российских, бетонных громад, -
лишь ветер и ветра конвой,
Сырцовый мой домик, заброшенный сад
и маленький домовой.

И в ночь, когда сном тишина оплела
(спят даже сверчки за стеной),
выходит из кладки, где печка была,
маленький домовой.

Сомненья и страсти – и все без прикрас
(пред ним, словно перед собой!)
тебе я поведаю с глаза на глаз,
маленький домовой.

Как нужен, поверь мне, полночный тот час,
и ты, освященный луной,
и тихий твой голос, спасавший не раз,
маленький домовой!

1887



БЕЛОЕ УТРО

Утро. Белый мир. Река.
Бубен солнца тусклый.
Лодки вмерзли в берега.
Тушь кустов на спуске.
В снег укутан льда покров.
И на хрупких льдинах
стежка вытоптанных слов:
«С днем рожденья, Нина!»

1990


       ИЗ ЦИКЛА « МЕЛОДИИ ВРЕМЕНИ»

       1+ t = x

 ПАНТОМИМА НА ТАЛЛИНСКОЙ УЛОЧКЕ ВЕНЕ

Здесь люди, как камни, молчат чуть дыша.
Здесь время замедлило бег,
и скрипнули створки , и вышла душа,
и вышел ей вслед человек.
К душе он метнулся, пытаясь понять,
и вздыбились плоскости стен,
и колокол вздрогнул, и створки опять
раскрылись, и вкралась в круг тень.
И вот человека втянули, кроша,
в безгласную пляску, как в смерч,
две вечные спутницы наши : душа
и та, с чем рождаешься, - смерть.

Под фраз музыкальных негромкий набор,
под сводами монастыря,
вновь вечные спутницы начали спор
в холодной ночи октября.
Любовь и страданье, блаженство и боль –
в них тонешь, всплываешь, горишь.
Две спутницы – зеркало, серая моль
мерцают во мраке. И лишь
тропинка, которою, вечно спеша,
пройти не споткнувшись суметь.
А в спину и в грудь нас толкают душа
и та, с чем рождаешься, - смерть.

1986


ХОЛОДНОЙ ЗИМОЙ В ВОСЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ

       « ... в городе (Самарканде) не осталось
       ни мужчин, ни женщин, никого, кроме
       бродячего монаха-календара Шох Джагауза.»
       Из свидетельств путешественников-очевидцев

1.

Ушедшим - тьма, бредущим – каплю света.
Кипела жизнь когда-то здесь и там,
А что теперь клокочет? – Пустота.
И словно иглы – тени минаретов.

Аллах. Твой волос – волос Магомета,
и тот не спас. Таньги дрянной не дам
за пиршество обломков и за хлам,
в который вся земля вокруг одета.

Те письмена, что святостью дышали,
истерты. Суры разберешь едва ли.
А где внимали мудрости послушно,
кизяк и вонь от вражеской конюшни.

В кустах шакалы. В небесах стервятник.
И всё – по кругу. И вот так – стократно.

2.

В поле один – не воин, в городе – не жилец.
Дервиш Джагауз болен, этой зимой конец.
Эта зима – восьмая, эту – невмоготу.
Псы одичало лают в гиблую темноту.
Греет очаг, но зябко. Дервиш совсем продрог.
«Много тепла ли в тряпках? Кто бы согрел, помог?
Бывших владык обитель – в ней одинок в тишине.
Хватит ли сил, Спаситель, утро увидеть мне?»
Сердце стучит все реже. Немощен, наг, раним.
А все-таки дервиш выжил. И город ожил за ним.

1988



КАРТИНА ДЛЯ ВЫСТАВКИ
Розовый туман на холсте,
минареты те и не те.
Куполов печальная синь, -
вечен, не забыт господин!

Розовый туман, как сироп.
Покаянья кончены. Гроб
тот, господский, спрятан, а медь
вновь готова туш загреметь.

Как удобен сладкий гипноз.
Всё покрыто бархатом роз.
Пятна зыбких лиц и туман,-
он один тут явь, не обман.

Розовая плотная муть, -
задохнешься, если вздохнуть.
Если жить... А так, на холсте –
минареты. Те и не те.

1987


НА ДНЕ АРАЛА

Якоря в песке увязли,
от баркасов лишь скелеты.
Даже просто мокрой грязи
не найдешь на месте этом.

Только пыль и только ветер
все метут по дну сухому.
И еще там бродят дети.
Дети дна, что рядом с домом.

1988


ОДНУ КАПЛЮ

Где и когда только не был, повсюду просили:
-Что там у вас, как живешь, рассказать бы не смог?
Холодно,жарко ли, люди, дожди ли косые?
Там хорошо, - отвечал, там всем очень тепло, там Восток.
Чистое небо там, воздух пронзительно синий,
белое солнце и скалы, и каменный мчится поток,
желтые травы сухие... Сюда бы хоть каплю России.
Каплю. Одну только каплю... И хватит, чтоб выжил росток.

1988


БУХТА «СЕРОГЛАЗКА»

Средь сопок, намаявшись, в бухточках дремлют,
из рейсов вернувшись, суда.
И нам бы вот так же осесть в этих землях,
попавшим случайно сюда.

А ночь заливает все северным светом:
нас и земли нашей край.
И кто подсказал бы тогда, что вот это –
нами не найденный рай!

Ведь мы, как в той бухте, намаявшись, дремлем, -
избитые в бурях суда.
Боимся покинуть обжитые земли,
а все же плывем – кто куда.

Нет белых ночей, нет вулканов, нет света,-
бег дней, а долгов – через край.
И бухта, что манит к себе безответно, -
нами потерянный рай.

1988

МОНОЛОГ «МОЛЧАЛИВОГО»

«Пусть расцветают все цветы!...»
что ты сказал, что скажешь ты,
опубликуешь что и что от нас не скроешь, -
мы молча все это учтем,
а завтра, в ночь, войдем в твой дом
и заберем, и будут сбоку наших трое.

Всё это было, и не раз, -
никто из них хребта не спас:
Стена Китайская не только ведь в Китае.
Стена – как зановес. За ним
свой долг тебе мы воздадим
и, вспомнив всё, в «бушлат» сосновый закатаем.

Нас, молчаливых, –большинство.
За каждым – сила, с каждым – ствол,
вы все помечены, и снайперы засели.
Сначала, ясно. – «по штабам»,
потом – по глоткам,то есть – вам.
Цветите ярче! Это лучше! Для прицела.

1987

ОДНАЖДЫ ВЫШЕЛ ЧЕЛОВЕК...
       И вот однажды на заре
       Вошел он в темный лес...
       Хармс, Галич
Он шел из замка Эльсинор,
Офелия,- скажи!
Он шел. И, может, до сих пор
идет, а ты дрожишь!
Вошел он в темный датский лес,
который там и тут.
Вошел он и, скажи, – исчез,
а вместе с ним идут
все, кто душою с ним близки.
И вымерла страна.
И громче слышен плеск реки,
и близко так до дна!

Он шел из замка Эльсинор,
из церкви, из кремля,
из сакли у подножья гор,
из комнатки, что для
таких, как ты и я. Скажи, -
он просто был чудак.
Ушел. И в стопочку сложил
стихи он просто так.
Остались ручка, трубка, стол.
В полупрозрачный лес
он, как и многие, вошел.
Как все они – исчез.

Он шел... Но это слово зря:
не он – его «ушли».
Вставала, как всегда, заря
и гасли фонари.
И лютню взял он, и пронес
он на груди её.
Был полон темный лес угроз
и выло в нем зверьё.
Был он. Был тот же темный лес.
Все было, как всегда.
Но в этот раз он не исчез,
не вышло что-то так.

Не вышло... И теперь тот лес –
лишь сон? Не льётся кровь.
Скажи: ведь правда – лес исчез?
Смотри, из замка вновь...
1989

 

       ИЗ ЦИКЛА «НЕВОЛЬНЫЕ МЕЛОДИИ»

       1 + 1 = ОО / OO

Триптих : Два эссе по англо-американской прозе и русская народная сказка


ОДИНОЧЕСТВО БЕГУНА НА ДАЛЬНЮЮ ДИСТАНЦИЮ

       И боль, что скворченком стучала в виске...
       Булат Окуджава
Этот берег далеко –
далеко
от того,что нас отбросил
легко.
Этот берег – он помог нам,
помог.
Только Родиною стать он
не смог.

Он хотел родным нам стать,
он хотел!
Он одел нас, накормил,
обогрел.
Мы сменили кожу. Что ж
до души –
тут не просто: не спеши.
Не спеши.

Не спеши забыть скорей,
всё скорей
всех, к кому душою льнул,
всех друзей.
Тех, с кем вместе память тел
в клетках тел.
Тех, кого хотел обнять –
не успел.

Может, памятью и жив –
только жив:
исцелит она, она –
не нарыв.
Может, даль, что за большою
водой,
нам дает собой остаться
с тобой.

Этот берег – всем хорош он,
хорош.
А скворченка, что в груди, ты
не трожь.
С сердцем вместе бьётся в связке
одной
и, как мы, еще живой он.
Живой.



ТЕРЕМОК
       Казалось, раняя зима
       Своим дыханьем намела
       Два этих маленьких холма.
       Роберт Бернс
       Тихо, тихо ползи,
       улитка, по склону...
       Исса, сын крестьянина

       За поворотом, в глубине
       Лесного лога
       Готово будущее мне
       Верней залога.
       Борис Пастернак

       Прилетел Комар-пискун:
       - Чей Теремок?
       Кто в Тереме живет?
       Русская сказка
Белые холмы. И вниз –
склоны , их крутой карниз.
Красный Терем. Он за лесом,
в чаще, за кустов завесой.

Терем - распахнись! Дорогой
приоткрой глубины лога.
Сказка. Влиться в лог, до сути
дай дойти в чудесной смуте.

Два холма, двух роз бутоны.
Красный Терем затаённый.
В сказке, скрытой за лесами,
волшебство творится с нами.

Терем, глубь его. Рассвет.
Роз, воспрявших вверх, расцвет
на холмах, что ввысь волной.
Мир Тебя, в Тебе, с Тобою...



САД РАДОСТЕЙ ЗЕМНЫХ

       Садовый Штат – неофициальное
       название штата Нью Джерси.
       Саратон - месяц, во время которого дует
       обжигающий ветер среднеазиатских пустынь.
       Общеизвестные факты

Там, где я, - закат. Там, где ты - рассвет.
Здесь всему бы рад, но везде – нас нет.
Тут, где я, – рассвет. Там, где ты, - закат.
Здесь сады – мне вслед, там – окно в твой сад.

Там – фиеста дня, здесь – ночная сеть,
и во тьме огня лиц не рассмотреть.
Тут – все буйство дня, там – покров ночи.
День – и тень меня. Сердце там стучит.

Тут, вокруг, страна – странникам приют,
там, вдали, страна – струнам душ уют.
Яркий солнца блин. Соль в глаза... Один...
Саратон. И сна – ни в глазу... Одна...

2001



       ИЗ ЦИКЛА «ВОЛЬНЫЕ МЕЛОДИИ С ЧУЖОГО ГОЛОСА»

       f (x) + Х

       ПЕРЕВОДЫ


РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

ДОРОГА СКВОЗЬ ЧАЩУ

Их очень немного, сквозь чащу дорогу
Кто помнит на склоне лет.
Дожди заливали, и нынче едва ли
Найдется дороги след.
Деревьев так много на месте дороги.
Местами – почти, как бор.
И вереск да рощи упрятали мощно
Тропинки под свой ковер.
Цветут анемоны, а рядом укромно
Зарылся в норе барсук.
И горлинок диких с клокочущим криком
Вспорхнула стайка на сук.
А воздух так чист, ручей так речист,
Форелью сверкая, игрист.
И в чаще лесной вечерний покой
Нарушит лишь выдры свист
(Кольцо без конца : вновь самка самца
Ищет в прохладной воде).
И конских копыт здесь стук позабыт.
Кого я здесь встречу, где?
Но может быть, всё же на сказку похожий
Твой профиль увижу, твой след
Вот здесь, где дорога под лесом полога
Затеряна в толще лет?...
Сквозь чащу дорога... как связано много
С дорогой, которой нет.


ЛИТАНИЯ ЛЮБВИ


Серые глаза – серая вода,
Серый дождь, туман, мокрые суда,
Серость серых скал, слезы, как всегда,
Серый пакетбот и разлук года.
       Только ты поверь:
       Есть к надежде дверь!
       Только не забудь:
       Есть и к счастью путь.
Будем повторять в серые года :
«Наша любовь навсегда!»

Черные глаза – сладкий черный ад.
Окунусь в волос черный водопад.
Черный силуэт, южных звезд парад,
Шепот, поцелуй – лучшей из наград.
       Тут каюты дверь,
       Ты войди, проверь.
       Наш сообщник будь.
       Вечный Млечный Путь.
Где-то позади черная вода.
«Наша любовь навсегда!»

Карие глаза – с желтизною пыль.
Ветер. Стук копыт. Выжженный кавыль.
И палящий зной – наших будней быль.
Позабудь покой и гнедого взмыль!
       Страсть почуй, ей верь!
       В скачках каждый – зверь!
       Некуда свернуть,
       Есть один лишь путь!
Испарились серая, черная вода.
«Наша любовь навсегда!»

Синие глаза – синяя волна,
Даль голубизной серебрит луна.
Эхо и холмы, сизость валуна,
Синяя печаль, пропасть, глубина.
       Грусть (её измерь!)
       Вновь стучится в дверь.
       Вот и снова – в путь.
       Крик твой: «Не забудь!».
И прощальный вальс: «Лишь с тобою? – Да!
Наша любовь навсегда!»

Вам, и только вам я верю:
Черным, карим, синим, серым.
Глаз должник навек, без меры,
Карих, черных, синих, серых.
       Загнанный судьбой, как зверь,
       С каждой честен был, поверь.
       А когда беда по грудь,
       Выберал я новый путь.
Каждый – это боль, сладость и года.
Каждый – любовь навсегда!


ТОМАС ГАРДИ

ПЕРРОН ПРОЩАНЬЯ

Дрожь наших губ... – и тамбур поглотил.
За дверью скрылась. Думал почему-то,
Что взгляд поймать моих не хватит сил.
       И вот один. И понеслись минуты.

Плыла, как в белом облаке, она.
Толпа перрона, как волной качала.
Вот за стеклом вагонного окна
Мелькнула.
       Вновь её не стало.

А тусклый свет неровно освещал
Поток людской, чужой в своих заботах.
Он добивал меня – ночной вокзал.
       И сердце вынул будто кто-то.

Увидел вдруг. Рукой махнула мне.
В купе скользнула гибкой полутенью.
И тронулся состав... То явь, или во сне?
       И в чем теперь моё спасенье?

Друг другу поклялись: наступит день и час,
Пройдет полгода, год – и встретиться мы сможем.
И белым облаком... Но жизнь сломала нас.
       И клятва вечной стала ложью.

Но почему ( и в чьей все это власти?)
Нас снова не свела любви дорога?
Дается все один лишь в жизни раз. А счастье...
       Дважды счастья слишком много!



ФИЛИП ЛАРКИН
       

ТЫ СКАЗАЛА

Ты сказала ( сквозь сон мне слова шелестели) :
«Поцелуй, горячей обними.
И сейчас, и на этой случайной постели,
Ты люби. А потом не вини –
Я уйду... Чтоб друг друга найти не сумели...»

Холод слов, он лишил и надежды и цели.
Как замерзшие ночью стада.
Как бесплодное чрево. Как птицы, что так и не спели –
Пали льдинками. И не достигли гнезда...
Стыло сердце... Метелью слова шелестели...



ДЖОН МЭЙСФИЛД


ПОВАДКИ КАПИТАНА

Кому-то красное сойдет вино, кому-то белое,
А кто вообще кислуху пьет и, глянь, осоловелый он.
Но мне – лишь ром и он один меня счастливым делает,
И самому я черту брат и Моргана пират.

Кому испанский по нутру, кому – французский ром,
А кто-то брюхо загрузил разбавленным гнильем.
Но мне – Ямайский наливай и пусть хоть грянет гром,
Ведь самому я черту брат и Моргана пират.

Кому-то лилий подавай, а кто-то розы тащит,
А мне – так сахарный тростник милей всего и краше :
Ведь ром ямайский из него. А ну, плесни-ка вчашу,
И самому я черту брат и Моргана пират.

Кому-то скрипочки нытьё, кому-то серенада,
А кто-то сапоги собьет, танцуя до упаду.
А мне – бутылка, кружка, стол и стул (чтоб место – заду),
И самому я черту брат и Моргана пират.

Кому танцульки по душе, кому – картежный риск,
Кому-то улочка одна, где вольных девок визг.
А мне – покрепче добрый пунш и вот мой лучший приз,
И самому я черту брат и Моргана пират.

Кому-то божие житье, а кто-то грабит всех,
Один плюет на все грехи, другой – замолит грех.
А мне – в уютный кобачок добраться без помех,
И самому я черту брат и Моргана пират.

Кому – несчастная семья, но шелковый сюртук,
А кто законы обойдет и с золотишком вдруг.
А мне – лишь честный выпивон и пусть «объявят стук»,
Ведь самому я черту брат и Моргана пират.