***

СТИХИ ИЗ КАРТОННОЙ КОРОБКИ

Мои стишки, Господи, наверное тебя надоели –
как котята зимные, рожденные в темной балканской картонной коробке,
с неизвестным отцом и матерью, убитой последним дряхлым икарусом
емфиземно журчащий и кипящий Кракатау,
который рвет атомные грибы из огня и жупела к темному гетто Варны,
еще слепинькие котята в подмоченном подвале с выбитыми на восток
(долго не было Запада)
окнами,
с гнойными и желтами электрическими лампочками, оплеванными
согретыми и улетучившимися на них февральскими мухами –
электричество, которое соседи регулярно воруют с дрожащей душой
и с потными от нервной бедности и страха клептоманскими руками,
соседи - мои односвинарниковые свиньи, пьяницы, верные друзья,
пердуны мои сокамерники, которые врываются в сон мой, в жизнь мою,
зааканен, блестящей, бронированной слюной паука
как пойманные в сетях негры в саваннах Серегети в сумерки,
для чего им мои своры визжащих, пушистых,
только что извлеченных из космической плаценты, котят,
впили серебрянные ногти и дух и душенку
в уюте искоробленном нечиего изнуренного, искореженного,
обросщего пыреем до трафопоста, сгнившего москвича,
с 6/4 портрета Сталина и родимой отметины Горбачева,
для чего им моя настолько поздняя любовь,
стишки, вереницы пленных в Освиенциме с распухшими животами,
азиатские субъекты, сосавшие молоко и ветер
от гордых облаков над Сакаром и Кавказом,
слепые котята – корчиться в картонной коробке,
садистично выброшенный на сугроб снега,
всю жизнь в коридорах к другому свету ли жил,
что и мои стишки как поезда в черные туннели
летели – далеко от моей замурованной жизни
с неизменными печками с выгоревшими плитами, умершей геранью,
выпотрошенным тюфяком, к зиме готовым фикусом, двумя старыми столами
в коридоре блока – этот Ноев ковчег с накрошенными ребрами,
который плывет в космическом холоде, в котором, Господи, могу и я умереть,
панельный Джурасик парк для плохо оплаченных двуногих гиен,
гепардов в пенсии, прощипанных львов,
расширенных львиц с отодвинутыми где-то зеницами,
дислоцированных пуделей, пожизненных молоконадойных стахановцев –
козичек в подвалах с заплесеневшим бетоном,
которые воют, плачут и стонут и гнут души
между пустыми пекарнями на заходе
и рассветом восхода, на котором мерцает последняя свеча,
мои стишки сквозь жизнь проходят с подкошенными ногами –
не зная почему несут мою боль.
Ну, что же, не пинайте эту коробку.
Можно всем напихаться в нее зимой долгой.