4-я лекция по метакоду в институте истории культур

http://www.unic.edu.ru/books/kedrov/LECT-04.htm
Лекция 4 от 7 апреля


 

Я пытался избежать темы этой, но так уж получилось, коль я побывал в Риме, то неизбежно возникла проблема Чаадаева, Владимира Соловьева, князя Гагарина, философа Федорова и многих других. Проблема « Православия и католицизма» , конечно, имеет отношение ко всему, что сейчас происходит.

Должен вам сказать, что, когда я впервые познакомился с « Философскими письмами» Чаадаева, которые были напечатаны в XIX в. в журнале Надеждина « Телескоп» , то мне было не очень понятно, почему эти письма навлекли такой гнев государя, почему Чаадаев был объявлен сумасшедшим и после этого просидел фактически всю жизнь под домашним арестом, - тот самый Чаадаев, о котором Пушкин написал: « Второй Чаадаев, мой Евгений» , человек с обостренным чувством изящного. Ведь, в общем-то, « Философские письма» Чаадаева - довольно безобидные рассуждения о том, почему Россия все-таки не Европа и все-таки не Запад, почему судьба России так резко отличается от судьбы других народов мира. При всей разнице Италии, Франции, Англии, Испании, Польши, даже Прибалтики - это все-таки Европа, а здесь что-то совсем другое.

Рассуждения Чаадаева на этот счет были несколько неожиданными, заявления были немного дерзкими по тому времени, когда в своде законов Российской империи было написано, что православие является государственной религией. Чаадаев не собирался менять вероисповедание. Тем не менее, задумавшись, как историк, что за проклятие висит над нашей страной, почему мы все время оказываемся в хвосте мировой цивилизации, почему в Англии уже в XII в был парламент, а у нас на сегодняшний день это является какой-то новостью, он пришел к довольно странному, неожиданному выводу, что наша беда в том, что мы приняли христианство от сравнительно близко лежащей к нам Византии, Рим был куда дальше. Но дело все в том, что Византия доживала свои последние исторические дни. Она была умирающей империей, между тем, Рим был не только нарождающейся империей, а, собственно говоря, был империей - матерью всех европейских государств. Византия жила идеей своей исключительности, своей замкнутости, своей изолированностью от всего остального языческого мира. А Рим жил своей всемирностью: он ощущал себя столицей мира до христианства, тем более он стал чувствовать себя столицей мира после принятия христианства. Эта христианская идея была унаследована Римом таким образом, что фактически все ныне существующие государства Европы воспринимались им как возникшие в результате миссионерской деятельности.

Я довольно остро это ощутил, стоя на площади перед собором Святого Павла, когда Папа читал свое послание на всех языках мира, около 60 языков осилил, невзирая на свой возраст. И по-русски тоже читал: « Поздравляю Вас со светлым Христовым праздником, со светлым Христовым Воскресением» . Каждый раз, когда он это произносил на том или ином языке, раздавались крики. Это традиция идет из глубины веков, так было всегда. Это знаменитое послание городу, миру, Риму и миру, то есть это ощущение всемирности и открытости, ощущение того, что христианская истина не может быть национальной. Она настолько сильна, что Ватикан в центре - это государство в государстве вовсе не потому, что он католический - Рим тоже католический, - а Ватикан - государство в государстве потому, что он не является Италией, он не может быть Италией. У нас же сейчас идет возрождение православия, вернее, снятие гонений с него. Это сопровождается довольно странной идеей, что православие есть нечто сугубо русское. Во-первых, если уж сугубо национальное, то сугубо греческое. Во-вторых, более дикого понимания быть не может, потому что еще апостол сказал: « Нет ни эллина, ни иудея» . Это же и есть христианство - выход из любой нации. Христианство вышло из иудейства и из гречества, и из римства, в равной степени объединив все. Христианин и национальность - это просто абсурд. Какая национальность? Есть Бог - Отец, и есть Его дети.

Вот это Рим помнит. И римская латынь, на которой ведется богослужение, в свое время была эсперанто. Да и сейчас еще сохраняется в какой-то мере. На латыни изъяснялась вся просвещенная Европа. Это был язык мировой интеллигенции. И то, что эту латынь знал каждый приходской батюшка, сразу открывало ворота в мир.

Вот это все Чаадаев, может быть не полностью, но все-таки главное высказал в « Философских письмах» : приняв православия от умирающей Византийской империи, мы обрекли себя на полную всемирную изоляцию. Ибо окном в мир была у нас Византия, но именно она и рухнула, оказалась под турками, перестала существовать исторически.

А католицизм - это есть фактически весь мир: Англия, Франция, Италия. Это оказалось почему-то нам враждебным. Нет более трагической ситуации, чем та, которая сложилась для нас примерно в XII в. С одной стороны, на Русь, как и сейчас, надвигалось некое варварство - азиатчина, которое названо было татаро-монгольское иго, а с другой стороны, вся просвещенная Европа рассматривало нас как непросвещенных варваров. И хотя в учебниках по истории с гордостью пишут, что Александр Невский, который является родственником Батыя, довольно свирепо усмирявшего восстания многих удельных князей, довольно спокойно принял предложение проползти на коленях. Есть и другой князь, который, отказавшись это сделать, был убит в Орде. А Александр Невский, согласился, чтобы получить золотой ярлык на великое княжение, но он с гордостью отверг венец императорский, королевство, которое ему предлагает Папа. Я не говорю, что ему надо было менять православие на католицизм, но все-таки есть какая-то фантасмагория в том моменте, когда он согласился проползти на коленях и поцеловать Батыю ступню, но « мы» с гордостью отвергли всю мировую цивилизацию, всех посланцев Папы. И как чудовищно изображен христианский католический мир в гениальном фильме Эйзенштейна « Александр Невский» ! Смотрите, это же олицетворение зла, это лицо врага! Католики - это те, которые бросают детей

в огонь!

Вот эта ситуация задолго до того, как она приняла столь болезненные формы в XX веке, была замечена Чаадаевым, и он сказал, что нам надо выбирать: нельзя болтаться между Европой и Азией, не быть ни тем, ни другим. Сейчас говорят с гордостью: « Мы - Евразия» . Этой болезнью все переболели. Вспомните стихи Блока « Да, скифы мы...» . Ну, русские. А что гордиться-то: « с раскосыми и жадными очами?» Чем гордиться? Ну, обернулись « раскосой мордой» . Но ведь к самим себе обернулись.

Чаадаев сказал, что мы движемся без истории, что у нас истории нет, а поскольку мы не помним своего прошлого, то мы не видим и своего будущего. Это Чаадаев написал, когда государственная историческая концепция еще нечетко утвердилась. А после знаменитой фразы министра просвещения Уварова: « Запомните, молодой человек, прошлое России - великолепно, настоящее России - прекрасно, будущее - превосходит все ожидания. Вот как надо изучать и писать историю» . Это и стало единственно верной методологией исторической науки. Собственно говоря, и сейчас, когда наверху никто не стоит « с топором» ,. рассуждения наши остались такими же. Все полны какого-то ощущения ничем не обоснованного превосходства перед западноевропейской цивилизацией, какими-то совершенно радужными надеждами, что Россия будет великой страной. А почему она будет великой? Либо она великая сейчас, либо... И что такое великая? Великая - это та, которая обладает достаточным потенциалом, чтобы уничтожить все вокруг себя и в мире? В этом смысле - да; это пространство всегда было достаточно великим. Поэтому Чаадаев и сказал, что надо выбирать: или мы - европейское государство, и тогда мы разделяем общеевропейские ценности и приобщаемся к общеевропейской цивилизации, или, если уж мы такие особенные, ладно, тогда становитесь Азией, но быть посередине - значит быть ничем. Просто ничем, быть в пустоте. « Мы обречены на прозябание в пустоте» , - сказал Чаадаев.

Ну, к нему впервые было применено то, что так любили использовать при советской власти по отношению ко всем думающим: он был объявлен сумасшедшим. Правда, психушек тогда еще не было специальных, не существовало диагноза « вяло текущая шизофрения» , который был специально придуман именно для тех, кто высказывает неординарные мысли. Чаадаев просто сидел под домашним арестом. К нему приходил лейб-медик, каждый день, было таким лицемерием. « Второй Чаадаев, мой Евгений» , Чаадаев, который был законодателем изящества и мод, умирал у себя в абсолютной нищете и собственными руками, сидя у себя дома, штопал себе носки. Естественно, он был изолирован от всего мира.

Ну, хорошо, казнили человека такой особой казнью. Но похоронили все-таки по-человечески, в Донском монастыре. Никогда не переходил он из православия в католицизм. Он просто сказал о том чудовищном парадоксе, что фактически мы отрезаны от всего христианского мира, гордясь своим православием, самодержавием, народностью. Но прошло немного времени, и убрать эту проблему не удалось. В конечном итоге, самый крупный религиозный православный философ конца XIX - начала XX вв. Владимир Соловьев счел необходимым, не выходя из православия, в то же время войти в лоно pимско-католической церкви и одновременно принимать причастие и в православном и в католическом храме, что, кстати, не возбраняется, поскольку канонически католические таинства действительны. Но когда царь Алексей Михайлович завоевал Белоруссию, там возникла проблема обращения местного католического населения, насильно обращенного в католицизм, возникла проблема насильственного обращения в православие. При этом встал вопрос: перекрещивать или не перекрещивать? Последовал строжайший вердикт: не перекрещивать, поскольку таинство крещения действительно везде. Правда, есть некоторые различия. Одно из них заключается в том, что у нас причастию обязательно предшествует исповедь. А в католицизме гораздо проще. Вот я видел в соборе святого Петра много-много исповедален, надписи по-испански, по-французски.., хотя Папа не забывает во время Пасхального богослужения произнести поздравление и по-русски.

Владимир Соловьев совершенно четко и определенно пришел к выводу, который для меня был всегда очевиден, что нельзя быть православным, не будучи католиком, и нельзя быть католиком, не будучи православным. Это утверждение вызвало большую ярость в церковных кругах, тем не менее, он стоял на этом, доказывал всячески. И интересно, что сейчас Владимира Соловьева, с одной стороны, издают, печатают, а с другой стороны, не понимают самую главную идею его жизни: воссоединиться со всем христианским миром и необязательно уходить при этом из православия. Но дело-то не в том, как называть себя: православным или католиком, а том, что в Риме ощущается преемственность истории. Вот вы идете, вот у вас под ногами буквально разверзается земля. Ну да, целая цивилизация ушла под землю... Вот здесь, вот он древний Рим. Да, но тут же над ним стоят католические храмы, которые построены уже в другие времена, в XV- XVI вв. Больше всего меня поразило: здесь стоят античные скульптуры древнего Рима. Это тоже, если хотите, неслыханная степень свободы. Можно, конечно, встать на точку зрения вот такого православного изоляционизма, который проповедовал Алексей Федорович Лосев, Царство ему Небесное. Он вообще считал, что обнаженное тело - это гомосексуализм и ничего более. Тут можно только сказать словами апостолов: « Для чистого все чисто, а для нечистого и чистое становится грязным» . Потому что усмотреть вот это самое в античной скульптуре чрезвычайно трудно. Античная скульптура есть некое восхищение, некий восторг перед человеческим телом, « модулем» мироздания. Никакой античный храм, никакое античное сооружение не живет, если рядом нет обнаженного человеческого тела, которое есть « модуль» мироздания. Собственно говоря, в этом и заключается удивительная тайна. Удивительно, сколько написали про то наши славянофилы: античный храм своею мощью вас подавляет! Он такой огромный, что вам, дескать, деваться некуда, что вы там мошка, букашка и т.д. А вот « наши» храмы - это удивительно! Все, что наше - это хорошо, это все правильно! Все, что католическое - это плохо...

Нисколько не подавляет! Наоборот. Соблюдены пропорции: вы чувствуете, что много места. Не просто чувствуете, а есть эффект, которого, надо заметить, в наших храмах нет, а вот в античном храме и римско-католическом, преемственном от древнего Рима, сохранен: в храм вы не ВХОДИТЕ, а каждый раз ВЫХОДИТЕ. Вы выходите из бесконечного пространства этого мира в храм, где пространства гораздо больше. Как это достигается - это другое дело. Ну да, вы смотрите на небо, оно бесконечно, но бесконечность вы не улавливаете. Но если между вами и небом встанет, допустим, дерево, небо будет уже больше. То есть, чем больше перед глазами всяких препятствий, тем больше вы видите ту бесконечность, которая открывается. Так вот, католический храм построен таким образом, что вы выходите в пространство более бесконечное, чем весь окружающий мир.

И вот, что еще не возможно понять. Когда я был в Лозанне на конференции, там присутствовали русские, второе поколение графа Толстого. Они заявляли, что в России нет эроса. Тогда прошла как раз знаменитая учебная передача, где женщина торжественно сказала: « У нас нет секса!» Вот эта передача облетела весь мир. Они поверили, что у нас его нет. А у них нет разделения на секс и эрос. Это у нас разделено. Почему? Да потому что секс - это что-то « нехорошее» А почему так считают? А потому, что в России не было Возрождения. Россия так и не открыла для себя человека таким, каким его создал Творец. Россия унаследовала ту версию христианства, которая восторжествовала, когда Русь только принимала крещение. Это случилось в 988 г., когда воцарилась та странная точка зрения, согласно которой тело человеческое - это сосуд греха, это скверная часть. По поводу скверной части: в Алжире, у туарегов мужчина должен носить паранджу, закрывающую лицо до уровня глаз, и самое страшное, что он может сделать - это ее снять. Даже, когда он ест, он ест в парандже. Считается неприличным быть без нее. А почему? Решили так и все. То же самое произошло в средневековой Европе. Но как же так? Творец создал человека таким, именно таким. Сотворил по образу и подобию своему. Мужчину и женщину сотворил. Что такое было европейское Возрождение? Это было исцеление от безумия, охватившего на какое-то время человечество: церковь стала рассматривать тело как досадную помеху на пути к Богу. Как будто не Бог сотворил тело, а кто-то другой. Соответственно, возникла такая услужливая ересь: пока Бог мылся в бане, дьявол взял мочалку и из этой мочалки взял и сотворил человека. И, к сожалению, если мы посмотрим на сознание человека, проживающего в России, то все очень плохо. Между тем, Европа открыла для себя человеческое тело. Открыла она его вместе с античностью. Казалось, чего его открывать? Нет, она открыла его для себя из земли, из руин: была вырыта скульптура Венеры Милосской. С этого открытия началось то, что называется Возрождением, то есть человек обрел некую способность восхищаться Творцом через его творение - человеком. Отсюда и название: гуманизм. Гуманизм означает принятие человека не таким, каким он должен быть, а таким, каков он есть, каким он создан. Ведь Христос полюбил человека не таким, каким он должен быть в проекте, в светлом будущем « коммунистическом» или в ближайшей исторической перспективе. Нет. Он полюбил его таким, каким человек был, со всеми недостатками, со всеми достоинствами.

И когда вы проходите по римскому Форуму, когда вы даже мысленным взором окидываете те скульптуры, которые находятся среди этих колонн, где даже император стоит обнаженным, то вы начинаете понимать, что там ханжества нет, вот в чем дело. Боги стоят! Это же боги! Но боги стоят в человеческом обличье. Это нам трудно представить. Мы в другом воспитаны. Мы считаем это дикостью языческой. На самом деле нет.

Вот я присутствовал на открытии фресок Микеланджело после реставрации в Сикстинской капелле. Там возникла очень тяжелая, страшная проблема, которая была еще во времена Микеланджело. Он, конечно, всех обнаженными изобразил. Все нагие! И Адам, и Ева! Мало того, и пророки все обнаженные. Все! Это сплошное Воскресение! Христос нагой... Понимаете, это где угодно непонятно, но там это понятно, он просто возвращается к традиции отцов и дедов. Для Микеланджело это естественно и органично.. Или фонтан, построенный по приказу Римского Папы архитектором Бернини. Как великолепно изображены четыре реки в виде коней и нагие фигуры, которые этих коней обуздывают. Это Папа приказал возвести фонтан, от которого невозможно оторвать глаз, где непонятно что происходит: то ли ты купаешься, то ли сидишь, там нет ни времени, ни пространства, это такая красота!.. Мало того, эта красота совершенно органично слита с римским пейзажем. И Рим - на семи холмах. Он так на семи холмах и остался в отличие от Москвы, которая тоже на семи холмах, но где они? - Все ровно, а там все осталось. Все холмы, все сохранено полностью. Вот этот Тибр, который течет, вот с этого моста сбрасывали христиан. Так вот, когда Папа посмотрел на фрески Микеланджело, он сказал, что очень красиво, просто замечательно, но все-таки пусть будет одежда, пусть прозрачная. И Микеланджело написал эти фрески, одежду, но символически: на самом деле все видно. Но затем пришли другие Папы, при которых все загустили. И вот сейчас, когда реставрировали, возникла проблема: на каком слое построить реставрацию? Сделать так, как было первоначально у Микеланджело? На это смелости даже у нынешнего Папы, которого считают величайшим, не хватило. Вы знаете, я просто им восхищен, начиная от тембра его голоса: говорит спокойно, доброжелательно, слышно везде, акустика, конечно, прекрасная, но никакой акустикой вы не можете придать человеку тот тембр голоса, который у него. Никогда не думал, что латынь звучит совершенно по-человечески, я даже начал что-то понимать. Все-таки, как бы ни был прогрессивен Папа, он сказал: нет, восстановим одежду так, как было у Микеланджело. Остановились на варианте прозрачной одежды. Но даже (!) со всеми одеждами, вы видите человеческое тело, ПОВЕРНУТОЕ ВО ВСЕ ПРОСТРАНСТВА! Вот античная скульптура: стоит, смотрит вперед, ну, как наши памятники - все-таки статично. А здесь скульптура летит! Все летят, все в полете, как в невесомости. Вот это, кстати говоря, одна из удивительнейших вещей: поражает прозрение, ведь о невесомости тогда ничего не было известно. В свое время Циолковский признался в том, что с детства знал, что есть пространство, где человек может летать, не с крыльями, ни с каким-нибудь приспособлением, а просто так, - ведь в сказках этого нет. Действительно, обратите внимание: в сказках, если человек летит, летит на ковре-самолете, на метле или на птице. А тут в XV в. летит вверх ногами, и вправо, и влево, голова вниз, наискосок, в другое пространство! Никто, кроме Микеланджело, не мог так написать. У него - человек в раю. Это некое райское пространство, полностью заполненное человеком. Ведь на фресках Микеланджело, кроме человека, ничего нет. И после фресок приходит Микеланджеловская скульптура, в которой камень лишен веса. Вы видите облака, которые ничего не весят. И все из мрамора, в католическом храме это сплошь и рядом. Облако, а нам нем ангел, да еще у ангела в руках огромный крест, а над ангелом - Бог-Отец, который держит в руках Бога-Сына - там целая композиция. Облако ничего не весит -- оно летит вверх. Как это достигнуто - совершенно непонятно. Когда вы думаете, что это

достигнуто в XV - XVI вв., то вам становится как-то не по себе... В нашей стране в это время Иван Грозный, опричина, Новгород с лица земли стирают. Все живое уничтожается, потому что там узрели некую « ересь» , некий взгляд в сторону католической религии. У нас в этот период просто ничего нет.

Правда, есть в кибернетике закон, вселяющий надежду. Если есть система, которая несовершенна, то она быстро набирает всю информацию от системы более совершенной. Может все-таки оказаться так, что Россия станет общемировым европейским государством.

Но я это все рассказываю вовсе не с чувством какой-то неполноценности. Нет, конечно, в глубине христианской жизни, и лишний раз в этом убеждаешься, все сходится. Мне казалось, что многообразие религиозного опыта достаточно хорошо нам известно. Скажем, есть книга Джеймса « Многообразие религиозного опыта» . Но то, что я увидел в Риме, это ни в каких книгах прочесть невозможно. Например, стоит храм всех богов, который называется Пантеон. Во всех учебниках по архитектуре вы найдете, что это одно из самых совершенных творений. И написано в путеводителе, что много раз храм всех богов перестраивался, « в современном виде восстановлен императором Адрианом в 110 году от Р.Х» . В современном виде! Вы можете представить себе! Москвы еще не было! Ощущение от этого храма такое, что, действительно, сюда все боги сходят. Этот храм построен как жилище всех богов. Там я понял, что от этого Пантеона идет все многообразие храмов, где сооружено небо: и православные, и католические. А это просто: купол сам собой является небом. И он не просто бесконечен, он сверхбесконечен. Я смотрел, оторваться было совершенно невозможно, а тут прошел дождь, и посереди храма образовалась огромная лужа. Я еще подумал, как же так? Интересно получается: три тысячи лет этот храм стоит, и все время льется дождь? Все очень просто: там огорожено пространство, есть отверстие, куда вся вода утекает. Но в то же время и лужи возникают после дождя, то есть с внешним пространством все очень осязаемо и зримо связано, с ним все время взаимодействует. Пока я смотрел, вдруг грянула « Ave, Maria» .

Рим - всемирный город: там немцы, англичане, французы, - кто угодно. Вчера я выхожу на Пушкинской площади: хор баптистский, смотрю, стоят корейцы. Я подошел: - Вы откуда? Из Кореи? - Нет, мы из Милана. Баптистская церковь из Милана, корейцы поют в Москве на русском языке. Замечательно! Но это - дух Рима. Вы знаете, это - дух Рима. Там быть католиком - это значит распространять христианство, чего не могут понять наши синодальные чиновники. Они говорят: « чего это протестанты пришли к нам сюда проповедовать?» Они не могут этого не делать, потому что для них быть христианином означает ПРО-ПО-ВЕ-ДО-ВАТЬ!. И протестанты проповедуют по всему миру.

Вспомним отца Шарля Фуко. Это французский вариант толстовского отца Сергия. То же время, конец XIX в. Так же, как отец Сергий, Шаpль Фуко родился в благополучной аристократической семье, поступил в престижную военную школу, в Пажеский корпус. Так же, как отец Сергий, по Толстому, предавался разврату: гулял, пил, веселился. А потом вдруг внезапно разочаровался. Разочаровавшись, он так же, как отец Сеpгий, устремляется в церковь. Но церковь его, как и отца Сеpгия, не удовлетворяет. Он видит там ту же военную иерархию: епископы, дьяконы, форма. Ему не хочется формы, хочется совершенно другого. И, как отец Сеpгий, Шарль Фуко идет долгим путем исканий и в отличие от него встречает духовного отца., это - пастор Девиан, который говорит (любимая католическая мысль):« а ты подражай Христу, и все сразу станет ясно» . Потому что многие неразрешимые вопросы сразу разрешаются, как только человек начинает подражать Христу. Шаpль Фуко спрашивает Девиана: « А в чем же я должен подражать Христу? Христос - это же необъятное, огромное! А я - простой человек» . И Девиан отвечает: « А ты в одном подражай, в самом главном, в чем Христос от всех остальных отличается, в том, что Бог занял настолько прочное в мире самое последнее место, что на него уже никто не может претендовать» . Это мысль русской интеллигенции, уходящей в народ учительствовать из аристократических семей, как отец Сеpгий, который в конце концов стал учителем музыки. Шаpль Фуко, живший в то же самое время, последовал совету Девиана. Фактически он основал, сам того не желая, орден. Я был в монастыре, в одном из пригородов Рима, где возникла церковь, почитающая его не как святого, а просто как брата Шаpля Фуко. Это целая монашеская община сестер-монахинь, трое из них живут даже в Москве. Приходящие в этот орден, в это братство подражают Фуко в одном: они хотят занять самое последнее место в мире. У них есть обязательства: они не могут просто молиться, они должны идти в мир и там занять какое-нибудь самое последнее место. Едут в Южную Африку, едут в Россию...туда, где хуже всего.

Привел меня в это братство священник, ученик отца Меня, отец Александр Боpисов. Мень, оказывается, ими очень любим, они его чтят также, как отца Шаpля. Причем без нашего « А!-А!-А!» . Нет, все просто: вот его альбом, вот его жизнь. Вот он уехал в Алжир, чтобы быть как можно более на последнем месте. Сначала Фуко уехал в Назарет, хотел подражать Христу, быть простым плотником, выполнять любую работу, но там, как и отец Сеpгий, он не ужился с фанатами, поскольку там был орден траппистов, они и сейчас существуют. Поэтому из Назарета он уходит в Алжир. Это уж совсем полная глушь. И он поселяется в той алжирской деревне, после которой цивилизация кончается, дальше пустыня, пути больше нет. Прожив несколько лет, как Миклухо- Маклай, с алжирцами, он основывает там братство, церковь: палки воткнуты и обтянуты мешком. Он там живет, смертельно заболевает. Он должен умереть, но алжирцы его выхаживают. Они Фуко полюбили. Он живет как бы в « неблагоприятной» среде, в неблагоприятной обстановке. И тогда, услышав, что там, в этой пустыне, живут еще какие-то туареги, он устремляется туда. « Проход через эту пустыню, - пишет он пастору Девиану, - конечно, покажется вам безумием. Что я могу поделать! Я должен последовать тому голосу, который звучит во мне. Я должен пройти через пустыню. Каждый из нас должен пройти через пустыню» . Моисей прошел через пустыню, Христос был в пустыне сорок дней. Пустыня же есть великое молчание дотваpного мира. Когда вы пройдете через пустыню, вы почувствуете радость Господа, который что-нибудь сотворил. Шарль Фуко прошел через пустыню и поселился среди диких туарегов. Дальше жизнь была как бы обычная: он составил словарь туаpегов, подружился с туарегской поэтессой, которая даже стихи ему какие-то посвятила. Потом туаpеги восстали; надо понимать, что в восстаниях всегда кто-то заинтересован. Они ворвались туда, где жил Шарль Фуко, уже 56-тилетний человек, связали его, приставили кремниевое ружье и убили. Просто так, вряд ли даже испытывая какое-либо чувство ненависти или вражды, а из обычной человеческой потребности убивать.

Ну, и вот эта община, где хранятся его вещи. Церковь сложена из обычных досок, только очень гладко выструганных, чисто вымытых. На полу сидят какие-то хиповые женщины, не монахини, они просто пришли, сидят молча, тишина. Вот, это обычная жизнь, которой живут в Риме тысячи. Ничего такого из ряда вон выходящего. Каждый из них чем-то отличается. То есть католическая религия требует действия, она требует постоянного проповедования слова Христа. И не просто слова, а прежде всего конкретных действий: что-то надо делать, в отличие от нашего оседлого, я бы сказал, купеческого варианта религиозности, когда можно говорить: « Я верую» , - и все, и пропади все пропадом. Ну, конечно, были батюшки, которые что-то делали. Есть Стефан Пермский, есть Стефан Алеутский, который к алеутам пришел, но это отдельные эпизоды. А в целом - полная самодовольная самодостаточность в своем пространстве: « Мы самые святые, мы все хорошо знаем, нам дана вся полнота веры» . Конечно, в Риме очень ощущаешь и другую вещь. Для сегодняшнего человека, который вступает на путь христианства, это прежде всего связано с отсечением. Принять христианство - значит, что-то от себя отсечь. Ну, вспомните Гоголя, он пишет: « Господи! Я в Риме, нет этих жандармов, нет этих полицмейстеров! Я в Риме!» Но хотелось ему быть православным, а ведь пришел к Христу не через православие, а благодаря книге Франциска Ассизского. Прислал ее Аксакову, тот пришел в ярость: « Что это он нам присылает католического святого, для того, чтобы приобщиться к Христу» .Но Гоголь очень хотел быть православным, обратился к своему духовнику, и тот ему первым делом сказал: « Брось писать!» Ни малейшей тени сомнения! Ведь ты же ни писатель, ни ученый, ни философ, - ну как ты можешь вот так с легкостью сказать: « Брось писать и все?!» А когда Лист пришел к Папе и сказал, что хочет принять монашество, тот ему ответил: « Ну, пожалуйста, только не ущемляйте Божий дар, который у вас есть. Будете ли вы богатым, бедным, но прежде всего музыку пишите! « Славьте Господа на Псалтыре» , но и музыку пишите!» Не сказал же он« Бросьте музыку!» Не сказал же Папа Микеланджело: « Брось ваять!» При этом нет даже тени того, что мы можем назвать ксенофобией, то есть пренебрежительного или высокомерного к тому же православию. У нас сейчас Пасха, у них она раньше, ну и что? Во всех храмах стоит наша икона « Сошествие Христа во ад» Дионисия. Нравится им очень. « Троицу» Рублева встречаем на каждом шагу. Богоматерь Владимирскую чтят также, как и мы, именно этот образ есть во всех храмах.

В католичестве есть принятие человека со всем духовным миром, есть понимание того, что человек гораздо сложнее, чем можно себе представить, что никакой священник, никакой кардинал не может определить: это можно, это нельзя. Есть то, в чем я всегда был глубоко убежден.








Текст подготовлен Оксаной Старостенко, Евгенией Валентиновной Горской.


Институт Истории Культур