сила Майи

во мраке покрывала Майи
сочится сон, изображая жизнь…


стон

Я слышу гул в поту стихотворений
потусторонний. Веками глаза
закрыты. Уши заткнуты. И только
дрожанье кожи подтверждает звук.
Где гладиолус, гладиатор, гладь,
гладильная доска, горизонталь
одно и то же тело алфавита.
И дно и вита, альфа и жетон,
фаланга то ли пальца, то ли Спарты
и брошь живая, брешь в сетях и стон
Урана и рожденье Афродиты,
и «не вертись, иди с последней парты
на первую», где искорежил гул
домашнюю сократовскую глыбу.
И дроги дня не тянут дуги скул,
и связной речи нерадивый мул
орет немузыкально, вставши дыбом

х х х

…отведи его, Господи, к рабской юдоли,
дай тяжелой работы и смысла родиться.
Он измучен любовью, заботы и воли
дай же, Господи, ласки и силы молиться.
Спеленай ему грудь вервием волокуши,
клокочи хоровую надсадную песню,
обратись до него ты, отец и наместник,
дай хоть баржу ему перетаскивать что ли.
Отведи его за руку, выдумай память
или вычерпай. Он или ты отвернулся?
Камышовому берегу так не согнуться,
как он ищет, и в поисках нищ и свободен.
Отведи его, Господи, дальше от края.
Отведи его взор, дай хоть камень с дороги,
где написано все, только делай и делай.
Пусть он спит и живет, животом и ногами
непосильную ношу тащить научившись,
где написано, только прочесть невозможно:
«ты такой же, как каждый, раб божий, не лишний».



       



х х х


Медоточивая кошка утверждает:
«у Афины в правой руке бескрылая Ника».
Прирастает земля – яма глубокая крика,
ветер стряхивает в нее плоды урожая.
Вечер подернут стонущим шевеленьем
боя: проигран, выигран – равно.
Высохли раны, стоглазо высохло утро,
в землю впитались соки, лопнули луны,
воздух тяжелый овеществился. Тленье.
Воины! Вы копья сложили рано.
Слышите звук? – Мраморная пудра.
Крылья победы душами чертят руны.


х х х


Ну вот, выдыхаешь ты сложенный лодочкой звук.
Волнами любви ты танцуешь, и плещется свет.
Кукушка кукует нам сорок чужих сороков,
сорока хватает фольгу и к кукушке летит.
Срывается с губ и, сверкнув, ускользает из рук
и лютня, и лютик, и люлька – любви людоед.
И падает звук в дом кукушки из ста сквозняков,
где щерятся щели, уже выдыхая «прости».


х х х


Женщина, как ты не мудро завидуешь музе
вращает она, развращает, всегда возвращая
тебе твоего. Но ревнуешь, стараясь обузить
тот дикий и так коридор, ничего не прощая.
Что ревность, когда рассыпаются звукоразделы,
и дым приподняв, прорывается хор Диониса.
Не нужно земли прорастающим веткам омелы.
Погубит гигантскую бабочку зонтик аниса.
О, женщина, как далека ты своей недалекой,
крикливой и слезной, бытийной и бедственной позой,
что он убегает ко мне, равнодушной и дикой,
тобой загоняемый в сердце железной занозой.



х х х

Что тебе? сожми меня в ладонях
и раскрой ладони – там пустыня
рельсов запотевших, на перроне –
руны омертвевшие латыни
шепотом шершавым перевода
успокоят и, врастая в камень,
черным языком взметнется пламень,
не сбавляя каменного хода.


Русалочка и ведьма
(по мотивам «Русалочки» А.Галича)

1.
«Колба часов – превращает русалок в девочек
или девочек в русалок или обратно
законное волшебство – попрошу не нервничать
превращение безболезненно и приятно»

Колба – двугорбая из матового стекла:
не торопись, милая, ты просто не доросла,
не замерзала, отнимала, давала и не текла,
не приносила шторма, но не было им числа.

2.
ты успеешь лишиться хвоста –
 дух переведешь,
ты – середина, одна из ста,
с именем «невтерпеж»,
ноги сожмешь
привычно,
шаг – это нож,
заточенный преотлично
плюс немота

3.
В снежный ком превращаюсь,
мне тепла не сберечь, что несу.
Я в тебе потеряюсь,
как в ночном непролазном лесу,
а потом потеряю,
как ракушку подросший рачок,
ты меня променяешь,
будто я здесь была ни при чем.
Ты меня не узнаешь.
Сердце – мяч, этим круглым мячом
ты меня превращаешь
в снежный ком…
Боже!.. как горячо




х х х

Когда расстаемся, седьмая симфония счастья
Бетховена рвется на равновеликие части:
мужскую и малую. Глиняным топотом нот
на белый и тонкий весенний танцующий лед
она выпадает, смеясь, рассыпаясь в горох,
и след оставляет, и мы забываем ее.




х х х

1.

шептал свинец и рикошетом
о стены разбивался под размах
на смерть и гильзы, так предметно
пот пах, по-скотски остро пах.
мир наполнялся запахами мыла,
ночь приходила в середине дня.
шептал свинец, что воля – это сила
прицельного огня


2.

все спят. икона твоего окна
одна дорогу освещает.
так высоко ее качает
рука невидимого сна.

тесна рубашка темноты.
одна прореха – свет квадратный.
взлечу – на шею путь обратный
легко накидываешь ты

раскачивает сон качели.
все спят, и я, я тоже сплю:
то вверх, то вниз лечу в постели,
лю-блю лю-блю.







3.
шелестел свинец рикошетом,
разбивался насмерть и гильзу…
так по-скотски, что середина
приходилась на середину.
и до уха не долетало,
и до звука не доходило,
острый запах сырости ночи
тополиный терпкий и горький
протянул струну над ступенькой,
провернул всю жизнь за секунду,
за секунду до середины
в сердцевину врезалась точка.
и взлетело облачко пара:
ни тепла не надо, ни пищи,
жизнь и смерть – любовников пара,
что ни день, меняют жилище.

Премия*

Христос смотрел со всех сторон
поверх голов. Звучало танго.
Чиновник городского ранга
вручал призы и бил поклон.
Правее лошади трубили,
и морды вытянув вперед,
они отмахивали мили
в стеклянный метя небосвод.
Высоцкий вытянулся в струны,
и бронзовою громовой
кивал входящим головой,
и те ответствовали бурно.
И небо дождевой длины
стучало в крышу, словно в бубен.
Святые с каменной стены
 и эти отмеряли судьбы:
слепой певец с поводырем,
с застывшим с детства выраженьем
лица, идет на награжденье,
не зная, что под алтарем.
Когда ударила «дубина»
и ухнула во все концы,
в глазницах не было рубина,
не разрыдались мудрецы.
И вереницею блаженной,
что выпестовали врачи,
все шли, но только где ты, жено?
Диплом посмертно получи.


* вручение 5-ой премии благотворительного фонда «Филантроп» людям с ограниченными возможностями в галерее Церетели
 


за Байроном


На конском кладбище большая земляника
под глянцевыми листьями живет.
Чужое детство, как большой живот,
и я к нему подвижному приникла.
Там крылья влажны, пробуют взмахнуть,
коленка, локоть, быстрые, как ртуть,
и день один до радостного крика.
И сладким соком тело налито,
не застегнуть на животе пальто,
не наклониться к спелой землянике.

Вот ягода в ладони – только тронь,
на корне языка блестит, как кровь.
Из корня земляники вновь и вновь
глядит багровыми глазами конь.
Игреневый, игривый, молодой,
он земляникой стал, а не рудой,
и голова ложится на ладонь,
заржала, ноздри влажные тревожа.
Ребенок скачет, разрывая кожу,
и брызжет жизнь из смерти – только тронь.
 

сон эхо радуга зеркало

падает в радугу сонное зеркало
небо разъехалось эхо упало
мыльное облако полное пара
сжалось в зрачке потревоженной белки
переливаясь лоснящимся мехом
смытое веком зверька безучастным
зеркало радуга сон или эхо
воздух растратили больше не видно
века трубящего единорогом
только снующие беличьи руки
не устают от придуманной пряжи
облако веко зрачок что угодно.