Гатчина

   В своей комнате, чтобы освежить память, я часами слушаю гул проходящих мимо машин в открытом окне. Внизу высвеченная горбатыми фонарными столбами оранжевая линия шоссе, блуждающий по черному небу прожектор – все это существует во мне, здесь, а там, в окне, неверное, случайное отражение.

/ / / / /

   Через некоторое время я встал и медленно пошел по направлению к гатчинскому дворцу, кусок которого прятался вверху за деревьями на пригорке, чувствуя, как на мою спину легли лучи утреннего солнца. Рядом щелкал фотоаппарат. По зеркалу пруда cкользили то там, то здесь аккуратненькие уточки, а девушка, сидящая у края воды, читала книгу, глубоко вдыхая прозрачный воздух раннего утра. Помню, как внимательно пытался всмотреться в черты ее лица, имея преимущество быть не замеченным, однако память потеряла их безвозвратно. Где-то над нами прозвучал колокол…
   Унылым путником проходил я по этому некогда ухоженному месту, оставившему следы пребывания XIX века. Запущенный строгий парк встречал меня пыльной дорогой усеянной глухими камнями. Лохматые, волнистые от прибалтийского ветра травы шептали на непонятном языке не то песни, не то заклинания. Над головой кружила пчела. То и дело, попадались безразличные прохожие, спешившие, должно быть, от вокзала в центр города по делам. Сбоку за стеной бледно блестевшей листвы проносились автомобили, огибавшей территорию парка трассы. Как будто вчерашний хозяин покинул этот еще живой музей, оставив тепло своего недавнего присутствия, а он неприкаянный позабытый и заброшенный хранил ему последнюю верность.
   Одурманенный бесплодным временем, гатчинский дворец был погружён в застывший мраморный покой, и я, созданный из плоти и крови, не мог не восхищаться этим покойным запустением. Выйдя на площадь перед ним, я попал в полукруглое пространство, разделённое падавшей от здания громадной черной тенью. Марширующие нарядные полки, толпы людей обращенных к балкону над входом предстали теперь в моем воображении. Напротив дворца на каменном возвышении стоял Павел I, убрав лицо немного в бок от двух проворных старичков забравшихся на стремянку – фотографировать. Они обошли памятник с нескольких сторон, прислонив каждый раз по удобней лестницу к холодной глыбе, обсуждая правильные пропорции на будущих снимках. Императору, кое-где покрытому зелёным налётом, безмолвно пришлось покориться вниманию этих привередливых потомков.
   Слева от площади раскинулся пивной шатёр. Из его нутра выглядывал мужчина с глубокими азиатскими глазами и картофельным носом. Он не доверчиво окинул меня упорным взглядом, как человека оставлявшего впечатление заблудившегося гостя и сгинул прочь, внутрь своих апартаментов. Через футбольное поле уходила дорога к вокзалу, куда я, разминувшись со своим спутником, уже спешил попасть.
   Угрюмая платформа «Гатчина-Балтийская» слегка подметенная порывами августовского ветра, была почти пуста. Кроме редких дачников преклонного возраста по ней вдоль и поперёк сновали беспокойные воробьи. У облупленных дождями перил кто-то лежал на лавочке с закрытыми глазами, подложив под голову пластиковую бутылку газированной воды. Электричка на Петербург еще долго стояла в ожидании. Запрыгнув вовнутрь, я пошел по пустым вагонам, хлопая дверьми в светлых тамбурах в поисках затерявшегося там человека.