Жанна Булгакова Попытка жизнеописания

Александр Волков

       СКРОМНЫЙ ГЕНИЙ, ИЛИ МОЦАРТ ИЗ УЕЗДНОГО ГОРОДА
       (Попытка жизнеописания)

«- Все дело в том, что его не любила жена. А он считал ее самой красивой девушкой на свете. Вернувшись с очередной сессии в Литинституте, он объявил нам, фанатично тараща свои зеленые глаза и воинственно поблескивая крепкими белыми зубами:
- Сколько симпатичных девчонок вокруг - жуть! Попадаются очень даже красивые. Но присмотрюсь поближе – нет, моя жена лучше, красивее!» - так писала о поэте Жанна Булгакова, литератор из далекого украинского города Николаева.
Говорят, что все поэты - чокнутые. Неправда. Просто они смотрят на мир не так, как большинство нас, грешных. И видят то, что нам понять не дано. Мы понимаем это, к великому сожалению, уже потом, когда их не оказывается рядом с нами на этой земле. Возносим хвалу. Пишем статьи. Похваляемся близким знакомством… Но душа уже скитается в небесах обетованных. Поэт - это душа. Нет рядом поэта - и у тебя ушла душа. А что же мы стоим без своей души?..
 Наш поэт живет в одном из городов Ярославской области. Творит он не ради славы. И все-таки... Что слава? Яркая заплата?.. Пусть и заплата. Зато яркая.
 Случай свел меня с некой дамой преклонных лет, которая хорошо знала поэта в семидесятые годы. Жанна Петровна Булгакова - неожиданная моя попутчица в купе скорого поезда "Москва - Симферополь". Увидев в моих руках книжку поэта «Аллюр три креста», которую я взял с собою, чтобы скрасить дорогу, она буквально преобразилась и помолодела: "Александр, я вам подарю свои записки о поэте. Прошу Вас, Вы писатель - опубликуйте их. Если хотите, сделайте литературную обработку текста, вычеркните неудобные места, причешите, но поклянитесь мне, что обязательно опубликуете эти заметки!"
       Это записки посвящены юным годам поэта, его становлению. И пусть читатель не слишком сетует на эту странную «непричесанную» прозу. Перед нами попытка иронического жизнеописания, где основную роль играют детали, казалось бы, вполне второстепенные и ненужные…
 "Где же правота? - воскликнет праведный читатель. - Да это ж... Просто преступленье! Тот случай, когда священный дар - дан не в награду любви горящей, награду самоотверженья, а озаряет голову безумца, гуляки праздного?.."

«…Все дело в том, что его не любила жена. А он тогда считал… Впрочем, свою будущую супругу Георгий выиграл на спор. Он тогда еще не писал стихи, а учился в политехническом институте. В один из летних дней наш герой вместе с другими сокурсниками решил отметить успешную сдачу сессию на берегу сибирской реки. Он увидел ее, «самую прекрасную девушку Иркутска», на ангарском городском пляже. И сразу же влюбился. Его товарищ, комсорг Тимофей, тоже был влюблен в эту девушку по уши. Поспорили они тогда с ним, что провожать ее пойдет тот, кто первым переплывет Ангару. Небо помогло поэту в трудную минуту. Но и он сам строил свою судьбу. Маленький и худенький по сравнению с деревенским богатырем Тимофеем, он переплыл Ангару раньше. И, как тогда ему показалось, - выиграл. Теперь-то он понял, что проиграл…
 Поэт всегда яростно бросался в бой с теми, кто хоть намеком пытался усомниться в праве его Дамы называться самой Прекрасной в мире. Это веселило нас, молодых литераторов Николаева, до слезного изнеможения.
 Смертельно обиженный, он мог вот-вот кинуться в драку, но, замахнувшись, останавливался мгновенно, когда слышал от кого-нибудь из веселой компании: "Жора, лучше прочти что-нибудь новое!.." И он выстреливал без промаха:

 Время выпекает нас, известно,
 Из мукИ и мУки поднебесной.
 Неудачи - дрожжи для судеб:
 Мало горя - не подняться тесту,
 Много слез - и перекиснет хлеб...

 Или:

 Есть на свете право:
 Без врагов - не жить,
 Ненависть, как славу,
 Нужно заслужить!

 Как много мы смеялись в те дни! Хохмили, подкалывали, играли в строчки классиков. Брали первую строку - и придумывали остальные. Например: "Однажды в студеную зимнюю пору". Георгий тут же выдавал:

 Однажды в студеную
 Пошел со студенткою,
 Она - разведенная,
 Разводит коленками...

 Я была рецензентом его первых стихов, которые он тоже написал на спор за бутылку водки. Ему было тогда 25. Он учился в Кораблестроительном институте на третьем курсе и работал сварщиком на заводе «Океан». И тогда он тоже, как ему показалось, выиграл - и заслужил славу первого поэта среди такелажников и грузчиков цеха. Он написал свои первые стихи и – о, силы Небесные, - их тут же опубликовали в областной газете. Случай из ряда вон выходящий. В Николаеве человек десять состояли в Союзе писателей. Но они всегда давали понять, что они Георгию - не ровня, а принадлежат совсем к другой категории «гамбургерского счета». Они с детства определили свое место на земле. А поэт по глупости пытался пробить своим бедовым лбом брешь в этой круговой поруке. Осторожная, уверенно плывущая элита (всегда в струе!) не рисковала дружить с неумеренными сибиряками, хотя бы и наделенными божественным даром стихосложения. И у него бывали залеты - от беспечности ли, от поисков ли себя, от жажды ли - детской, неугасимой жажды самоутверждения?
 Однажды Марк Лисянский пригласил его на свой юбилейный вечер - в центральный ресторан города. Георгий прочел свои ударные стихи - о матери, о природе, о Байкале - и имел ошеломляющий успех. Но перед закрытием ресторана устроил потасовку и торжественно удалился с вечера с подбитым глазом и в порванной рубахе.
 А потом в Доме культуры имени 40-летия Октября поклонники устроили его собственный поэтический вечер. Овации, восторги, терзания и вздохи девиц… Мой друг набрался до чертиков. По дороге домой его забрала милиция. Репутация! О, Небо, и где твоя рука?.. В то время он работал кочегаром на турбинном заводе, и его выгнали с работы!
 Дальше - биографу надо обязательно отметить очередной этап его жизни - он поступил в Литературный институт! Это, впрочем, был уже пятый по счету институт, в котором он учился… Однако этот институт ему было суждено закончить в 1986 году. И вот его имя замелькало в столичных журналах. Потом его даже стали печатать в Одессе. А в Николаеве власти Ленинского района поэту оказали неоправданно высокое доверие - доверили вести литературный кружок.
 Мы, его друзья, поклонники и ученики лито, уверовали всеми фибрами, что метафора – это главное, чего недостает человечеству для построения коммунизма, для полного благоденствия и счастья. Потому что, набравшись до чертиков, он всегда поучал нас: в стихах должны присутствовать три вещи - 1) метафора, 2) мысль 3) аллитерация. Однако втайне мы все смеялись над его зацикленностью на метафоре.
 При поступлении в Литинститут он писал, как принято, сочинение. Наверное, исключительно по нетрезвости он допустил 14 ошибок! Но их исправили по указанию сверху - Небо сопутствовало ему и здесь - и поставили поэту четверку. На остальных экзаменах сияли пятерки, потому что перед фамилией стояла энергичная галочка - его творческая работа была лучшей.
 Через шесть лет, на шестом курсе, перед получением диплома поэт устроил драку в студенческом общежитии - он сражался за свою Прекрасную Даму, за свою Музу! - и по приказу ректора был отчислен из института. Без права восстановления. Как самый закоренелый преступник на почве любви и литературы…
 Но поэта любили. Деканы, преподаватели, лаборантки и профессора тайно бормотали его стихи. Его строфы снились им во сне. В ход были брошены тайные пружины - о Моцарт, Моцарт! Когда же мне не до тебя! - и поэт получил диплом за неделю до положенного срока до отчисления.
 Руководитель поэтического семинара Лариса Васильева в предисловии к очередной книге стихов поэта заметила со вздохом: "Он единственный, кто у меня ничему не научился. Он так же мало развивался за эти годы, ибо развит достаточно..."
 Днем он работал на заводе, вечерами пропадал в библиотеках, ночами писал стихи, а по утрам бегал изматывающие десятикилометровые кроссы. Так он выгонял хмель и плохие мысли о супруге…
 Я помню, как он попал в беду. Его избили урки и бросили полуживым на улице. Придя в себя, он рассмотрел глубокий крестообразный след на переносице, припомнил старые обиды и ссадины, полученные в нашем городе. И поплелся к Днепро-Бугскому лиману, с бессильным стыдом вспоминая, зачем и что он читал в забегаловке каким-то бичам? А завсегдатаи таверны, изумляясь, серьезно спрашивали его: "Что это? Петрарка? Овидий? Франсуа Вийон?"
 Георгий настаивал, что это его стихи.
 "Какая глубина! - сомневались бичи. - Не заморочка ли это?"
 Диспут о поэзии был нешуточным… Придя в сознание, он поплелся к реке…
 К реке Георгия привело не чувство раскаяния. Нет, просто в трудные минуты жизни он приходил к мысли о том, что надо переплыть реку, и тогда все в жизни наладится. Где бы он ни был, он всегда переплывал реку (и сколько он их переплыл, когда работал механиком рефрижераторных секций на поездах?). И вот к утру он преодолел Буг в самой широкой части реки. Стоял холодный сентябрь. Проломанный кастетом нос, кровь потоком. И все-таки он не лег на дно, как хотел, чтобы уйти от заморочившей его жизни. Но в этом городе ему плыть было дальше некуда. Однако среди всех городов, больших и маленьких, в которых жил поэт, это был тот город, где он нашел себе Друга...
"Жанна, - говорил он мне иногда с любовью, - я твою прозу не стану читать и под дулом пистолета!" Интересно, что он скажет на сей раз?..»