Часть 2. Когда монах плачет. Былинка

ЧАСТЬ 2. «КОГДА МОНАХ ПЛАЧЕТ…»
Середина ноября, первый редкий снежок. Плохо бомжам, птицам, бездомным животным и постовым милиционерам. Странные мы люди, русские: клянем на чем свет стоит погоду во все времена года, а доведись уехать в теплые страны, где зима отличается от лета только по календарю, будем с тоскливой нежностью вспо-минать наши весну, зиму и лето, как дар Божий — вдалеке все кажется иначе. А запах весны? первого снега? опавшей листвы? свежескошенного сена? Такого счастья ни за какие заморские штучки не купишь…

Часто слышишь в народе, а иной раз и сам выталкиваешь изо рта опасную фразу: «Будь ты проклят!» Слова эти опаснее, чем мы можем подумать:
«Христиане не должны проклинать, ибо надо иметь в виду, что проклятие, по попущению Божию, иногда как бы «схватывает», впрочем, только тогда, когда есть неправда. Если неправды нет, тогда проклятие возвращается к тому, кто изрек его, и тот подвергается всем последствиям. Ужасная вещь! Будучи молодым, видел я женщину, умиравшую на моих глазах, поскольку справедливо ее кто-то проклял, сказав: «Лопни». Ее и самом деле раздуло за несколько часов, и она буквально лопнула и умерла». Старец Паисий Святогорец †1994

Духовник женского псковского Снетогорского монастыря архимандрит Гермоген(Муртазов) специально попросил меня приехать, чтобы сказать нечто важное. Он заговорил о проклятии: «Страшный грех — грех проклятия. Бывает, родители проклинают детей, или жена мужа, или соседи соседей… Не ведают они, что проклятие может расстроить всю жизнь человека, как сказано в Писании: «проклят ты в делах твоих»(Быт.3,17), и передается из рода в род. Есть проклятые роды, которые из поколения в поколение преследуют несчастья и беды. От страшного греха проклятия разрешают особым чином, причем на нем должны присутство-вать оба: и тот, кто проклял, и тот, кого прокляли. «Молитвы о клятвах» читаются и над людьми, которые давали обеты, но не исполнили их, а также в тех случаях, когда человек сам себя проклинал. Например, говорил: «Я работаю как проклятый»; «жизнь моя проклятая»; «проклятый я человек».

Я сказал это для того, чтобы напомнить, как осторожно нужно относиться к своим делам, словам и помышлениям. Все оказывает влияние на то, как складываются наши судьбы и судьбы наших детей. Ведь судьба — от слова суд, суд Божий. Уже в нашей земной жизни совершается предварительный суд Божий над всеми нами».
 
В редакцию пришло письмо — много писем приходит а редакцию. Помните, у Константина Симонова:

Письма пишут разные —
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще — безполезные…

Но это письмо под названием «Радуйся каждому цветку» было опубликовано на первой полосе газеты. Вот вкратце его содержание: пишет сорокавосьмилетняя женщина, инвалид с детства, перенесла операцию на сердце, — поставили искусственный клапан, она весит 36 килограммов. Пять лет назад умерла мама, страдавшая жестоким полиартритом, ее единственный друг, а на окне вдруг расцвел яркими, сочными бутонами старый, почти засохший кактус, который они с мамой собирались выбросить… Людмила рассказывает о своей жизни с мамой, не жалуется, не просит — ей просто нужно было с кем-нибудь поделиться…
 Какое-то редакция еще позванивала ей, передавала отзывы, потом перестала…

К письму я написал послесловие: «А мы все бегаем, суетимся, жалуемся на порезанный пальчик, обижаемся по пустякам и жизнью часто недовольны. Однажды я сказал отцу Иоанну Мироно-ву: «Батюшка, я такой несчастный!» «Ты несчастный? — удивился батюшка. — У тебя есть здоровье, работа, жена, квартира, дача, внук, а ты говоришь мне о несчастье? Оглянись, вокруг много по-настоящему несчастных людей». Я запомнил то чувства стыда, которое тогда испытал…

А вот оставшаяся одна женщина-инвалид с крохотной пенсией, не жалуется на свою жизнь. Только ушла мама, значащая в ее существовании все. Пять лет без мамы… И красивый цветок на старом засохшем кактусе как символ ее мужества и стойкости. Незаметного для посторонних мужества. Да и откуда им взяться, посторонним? Мы и здоровых не замечаем, если они не входят в круг наших интересов — «нет времени». А для чего тогда Господь дал нам это время на земле, как не для помощи слабым, обиженным, оскорбленным? И как же мы дерзаем носить на груди православный крест, если рядом — только прислушайся — беззвучным криком кричат в комнатах-тюрьмах ослепшие, обезноженные, лишенные любви люди. Не хлеба, любви просят они. Можно — с тру-дом — прожить на крохотную пенсию, можно жить с искусственным клапаном сердца — без любви жить нельзя. Так научает нас Гос-подь. Земным поклоном кланяемся вам, Людмила Анисимовна!

Мы с вами знаем наверное, что после публикации вашего письма и помощь денежная придет, и люди захотят с вами встре-титься. Потом потихоньку все сойдет на нет… Укрепляйтесь в Бо-ге — только Он, Всемилостивый Господь, никогда не оставляет в беде Своих овечек. А мы дарим вам стихотворение Александра Солодовникова:

Лен, голубой цветочек,
Сколько муки тебе суждено.
Мнут тебя, треплют и мочат,
Из травинки творя полотно.
Все в тебе обрекли умиранью,
Только часть уцелеть должна,
Чтобы стать драгоценной тканью,
Что бела, и тонка, и прочна!
Трепли, трепли меня, Боже!
Разминай, как зеленый лен,
Чтобы стал я судьбой своей тоже
В полотно из травы превращен.

…Люда, теперь вам я обязательно позвоню, обязательно! Только вот разыщу телефон…

Кстати, о помощи, которую оказывают доброхотные читатели по нашей просьбе. Однажды, когда я лежал в больнице, лечащий врач попросила помочь до того изможденной девушке, что она была не в состоянии самостоятельно сесть. И бабушка ее умоляла помочь ради Христа: для продолжения лечения нужны были деньги на санаторий. Через газету бывшая на грани жизни девушка деньги получила. Позднее врач показала мне фотографию, где бывшая пациентка выступает в роли топ-модели: к этой цели она и стремилась, но переусердствовала, голодая, и чуть не умерла. Врачу передо мной было неловко…

Другая история: 16-летняя школьница на уроке физкультуры при неудачном прыжке ударилась бедром. Ушиб привел к поражению кости, а после операции нога стала короче на 6 сантиметров; требовалось поставить костный протез. Мы напечатали письмо, и деньги-пожертвоания потекли ручейком. Собрали больше 3000 долларов, и дальнейшие сборы батюшка не благословил. Передавая маме толстую пачку денег, я сказал, что больше газета сделать ничего не может и посоветовал обращаться в коммерческие организации — в Питере их больше 300 тысяч. Но недели через две мама прислала нам копию счета из Германии на операцию ценой 33000 евро. Просила меня «переблагословиться» у батюшки, ибо самой такую сумму ей негде взять, но я ответил отказом: газете и за год не набрать 1 миллиона рублей — из кармана верующих петербуржцев…

Не знаю, зачем я пишу об этом. Кто-то посчитает теперь, что деньги пожертвовал зря, кто-то и вовсе перестанет верить православной газете. Но, видимо, Господь судит о нас не столько по совершенным делам, сколько до движению сердца, и лепта наша нам же и зачтется. Сумели же мы с читателями помочь детскому дому, влачившему жалкое существование; умирающий женщине из хосписа; позабытым всеми храмам в глубинке. И много еще чего доброго сделала ваша молитва и жертва, боголюбивый читатель. А ошибки неизбежны — сердце православного раскрыто горю…

Узел безсмыслиц умом не расплесть.
В тайне безсмыслицы мысль не убита.
Верую, Господи, в то, что Ты есть!
Верю в святую запутанность быта.

Верю: однажды в назначенный срок
Вспомнятся болью прошедшие весны.
Верую в мудрость забытых дорог,
Верую в щедрость дорог перекрестных.

Миг немоты непроснувшихся глаз
Выстучит горестно ливень осенний.
Верую, Господи, вспомнишь о нас
В радужный, радостный День Воскресенья!
Леонид Бородин

На опушку осеннего леса высыпала стайка маслят. Родившиеся нынешней ночью, с пленочкой под крохотной шляпкой, они с радостным удивлением открывали для себя мир. Я издали наблю-дал, как собравшись в кружок, они оживленно обсуждали увиденное. Их скользкие шляпки блестели в утренних лучах солнца, и маслята старались спрятаться от него под стрельчатой тенью разнотравья. Обрадовался и я, что в этот раз у меня нет ни ножа, ни корзинки, и я просто наслаждаюсь дивной природой. Стараясь не спугнуть молодежь, я осторожно отступил назад, в прохладу леса…

Разнотравное чудесье!
На пригорке, под сосной
Разговариваю с лесом,
Лес беседует со мной.
Птицы подбирают крошки
И щебечут про свое.
Льется с неба на ладошки
Мне спокойствие мое.
Лариса Кудряшова, СПб

Грешен, в телевизор еще заглядываю — так, без цели и долгого всматривания в программы, перескакиваю с одного канала на другой и содрогаюсь от увиденного. Но пока смотрю.
 Показывают фильм по роману Л.Н.Толстого «Воскресение», тот самый, где князя Нехлюдова играет уже почивший Евгений Матвеев. Сколько нравственной глубины открылось в этом гени-альном произведении! А главное открытие, сделанное мной, вот оно: понять, что движет Катюшей Масловой, князем Нехлюдовым и другими персонажами может только православный человек; все проясняет Евангелие — оттенки чувств, переживаний, раскаяния… — даже вопреки презрительному отношению самого писателя к Церкви.
«Он испытывал теперь к Катюше чувство, никогда не испытанное им прежде. Чувство это не имело ничего общего ни с первым поэтическим влюблением, ни еще менее с тем чувственным влюблением, которое он испытывал потом, ни даже с тем чувством сознания исполненного долга, соединенного с самолюбованием, с которым он после суда решил жениться на ней. Чувство это было то самое простое чувство жалости и умиления… О чем бы он ни думал теперь, что бы ни делал, общее настроение его было это чувство жалости и умиления не только к ней, но ко всем людям. Это чувство как будто раскрыло в душе Нехлюдова поток любви, не находившей прежде исхода, а теперь все направлявшийся на людей, с которыми он встречался».

 Господи, я понял! Понял на шестом десятке! Теперь мне очень хочется посидеть на уроке литературы школы нынешней. Что-то там «проходят» наши внуки?..

«В жизни читают дважды. Один раз в школярский период, второй — в зрелом возрасте. Знание жизни, опыт, практика, страдания и переживания заставляют прочитанное в юные годы воспринять через Жизнь, и читаешь уже все по-новому». Сергей Герасимов, кинорежиссер.

Чтобы писать самому, не надо читать других. Потому что чужие мысли, как кляксы, прольются на твое написанное, быть может, выстраданное, и ты с неловким удивлением потом узнаешь — через добрых знакомых, — что это уже было у того-то и там-то, и сам ты начинаешь сомневаться, из твоей ли головы вышло, или списано, как школьником…