***

Кажется мне, осыпаются липы
В моем мерзлом душевном саду.
Чудятся мне омертвелые хрипы
Тех, кто жизнь превозносит в аду...

Снова, все чаще, во тьме замечаю
Тени пальцев, крадущихся в ночь,
И не борюсь я со злою печалью,
Мне ее не дано превозмочь.

Что это? Бред в пелене алкоголя?
Мертвое эхо оборванных слез?
Иль падший ангел, чья лунная воля
Тянет за сердце расплавленных грез?

Нет, не возьмешь меня, черный убийца!
Я ли не в пламени адском горел!
Прочь! Или хочешь ты крови напиться?
Черных страданий испить захотел...

Что ж, подходи, хладновзорый грабитель,
Хочешь, я сердце изрежу в груди?
Ах, ну куда же ты смотришь, Спаситель...
Что там, за синей чертой впереди?

Лезвием ржавым изрежу я тело,
Рвется душа черной кровью из вен,
Черное нечто на стуле сидело,
Плавился пепел обугленных стен...

Смотрят иконы злоточущим взглядом,
Выжито сердце, и я не дышу.
И, одержимый грохочущим адом,
В крике над тенью топор заношу...

Ночь. За двенадцать. Стою подле двери,
Стул, разлетевшийся в щепки, лежит,
Дремлет душа в неизмятой постели,
Свечка рыдает и мелко дрожит.

Утро. Утихли вечерние всхлипы,
Но день за днем, в монотонном бреду
Кажется мне, осыпаются липы
В моем мерзлом душевном саду.